Бурое, переходящее в темно-багровое, почти черное, – везде: на траве, на консервных банках, на листьях кустов, на железном боку «Запорожца». Колосов опустился на корточки. Теперь он ощупывал взглядом лицо. Восковое, черты заострились. Рот сведен в немом крике. Кончик языка прикушен в непереносимой муке – бурое струйкой засохло на подбородке. Не поймешь: то ли ребенок, то ли старичок, то ли истерзанная мумия.

– Сколько ран? – хрипло спросил Колосов.

– Я насчитал двадцать девять, – ответил Карпыч. – Павел Сергеич, записывайте антропометрические данные. Обмер я закончил, – он протянул следователю листок из блокнота. «Прокуратура» отошла к «уазику» и, положив папку с протоколом на капот, начала сосредоточенно писать.

– Двадцать девять, вот, – Карпыч указал на маленькое тельце, обернув к Никите старое морщинистое усталое лицо. – Шесть проникающих ранений грудной клетки спереди – слева и справа, думаю, повреждены легкие, вилочковая железа, сердечная сумка, сердце, аорта, легочная артерия, – перечислял он глухо. Бодров, проработавший судебным медиком и патологоанатомом Каменской больницы добрых сорок лет, славился среди оперов и следователей тем, что по внешнему виду ранений часто мог весьма точно предсказать их последствия. Первоначальные выводы его почти всегда подтверждались результатами вскрытия. – Три проникающих ранения грудной клетки сзади – слева и справа, думаю, повреждено легкое. Три проникающих ранения живота. Девять колото-резаных ранений мягких тканей поясничной области в районе левого плечевого сустава, правой кисти и в области гребня подвздошной кости справа. Восемь резаных ран в области левого бедра и тазового пояса.

Сзади послышался хриплый вздох. Карпыч осекся. Колосов поднял голову. Толстяк-понятой массировал сердце под рубашкой.

– Такой малыш, такие муки вынес, такие муки… – бормотал он.

Карпыч полез в чемоданчик, достал пластмассовый баллончик – валидол и протянул понятому.

Подошел следователь, отложил протокол, опустился возле трупа на колени.

– Сколько лет? – спросил Никита.

– Приблизительно девять-одиннадцать. Судя по состоянию тела, давность смерти восемь-десять часов. – Карпыч потрогал землю. – Его убили до дождя.

– Дождь под утро лил, – сообщил Загурский. – Я с сабакой выходил в шесть. Он уж кончался. А начался, видно, часа в три ночи.

– Смерть ребенка, думаю, наступила в результате этих вот множественных проникающих ранений грудной клетки и живота, сопровождавшихся обильным как внутренним кровотечением, так и острой кровопотерей, – сказал Карпыч.

– Кровью истек… – Колосов смотрел на лицо мальчика. Оно напоминало белую маску.

– Подобные повреждения сопровождались сильными болевыми ощущениями. Сильными, да-с… – старик кашлянул и отвернулся.

– А это? – Колосов пристально осматривал тело.

– На первый взгляд признаков насильственного полового контакта нет. Но надо будет окончательно убедиться.

– Загурский, так он точно не с вашего участка? – спросил следователь.

– Точно. Я своих всех знаю, – забасил участковый, – у нас тут с Братеевки, с района новостроек пацаны. Из Лихонина тоже приходят. Этот либо из Заводского района, либо пришлый – с той стороны канала.

– Бродяжка? – Колосов нахмурился. Он разглядывал грязные «треники», старые кеды, клетчатую, превратившуюся в кровавые лохмотья рубашонку. Ну что ж… Мальчик, значит. Худенький. Очень худенький. Давно не стрижен. Белье – он оттянул «треники» и осмотрел трусики и майку – ветхое, стираное, чиненое-перечиненое. Руки – как воробьиные лапки, – шершавые, с цыпками и заусенцами. Нестриженые волосы и руки говорят за бродяжку, а вот белье – против.

– По всем без вести пропавшим проверять немедленно, – распоряжался следователь. Начальник ОУРа Сергеев – смуглый, кряжистый, похожий на боксера, только кивал: знаем, мол, сами, не учи ученых.

– Следы-то, – шепнул он, склонившись к Никите, – ливень смыл все. А ведь были следы, место тут топкое, вязкое. Не по воздуху же ОН летал, сволочь!

– Он? Один? – Колосов встал, отряхнул коленки.

Сергеев неопределенно пожал плечами. Колосов знал: во всем, что касается организации первоначальных оперативно-розыскных мероприятий, на Сергеева можно было целиком положиться. Самое важное узнать, кто такой этот убитый мальчик. Как он попал на свалку? И Сашка узнает, его действительно учить не надо.

Сверху, оттуда, где в овраг упиралась улица Новаторов, резко просигналила машина. Это Коваленко наконец-то выбрался из автомобильной пробки.

– Ты куда, в Новоспасское сейчас? – спросил Сергеев. – Утром сегодня Соловьев звонил. Тоже «обрадовал». Два таких подарочка, а? А говорим – провинция, дачи. Чтоб их! Там что, опять то самое?

– То самое. Вроде бы, – Колосов аккуратно очищал грязь с перчатки. За его спиной Загурский и один из каменских оперативников осторожно завертывали тело мальчика в брезент.

– Эх, – Сергеев закусил губу. – Два ведь теперь, Никита, слышь? Ей-Богу, ДВА. Я зря не скажу. Тот-то точно. А вот наш…

– Значит, думаешь, опять у нас ОН? Новый?

– Да ты на раны-то посмотри! На раны только. Он его ж ножом всего исполосовал, кровища хлестала, как тогда… Ей-Богу, Никита, если б тот, – Сергеев понизил голос до шепота, – не сидел там, откуда не сбегают, я б на него подумал. Почерк один к одному.

– Головкин приговора ждет, Саша. Сам же знаешь.

– Значит, мы получили нового и… и… – Сергеев запнулся. – Вам-то наверху, конечно, виднее: мол, первый пока случай в области, но… я по почерку сужу: ЭТОТ на одном не остановится. Этому мало будет. А значит, Никита, надо нам…

– Ну что? – Колосов уже двинулся к машине.

– «Удава-2» запускать, вот что, – выпалил Сергеев. – Не то дождемся. Всего дождемся.

– Ладно. Вернусь – потолкуем. Я с места в морг поеду, потом сюда. Постарайся, чтобы новости хоть какие-то были, хорошо? Я своих ребят тебе в помощь оставлю. Мы со Славкой там справимся.

Как они ни торопились, а в Новоспасское прибыли к шапочному разбору. Осмотр места происшествия почти закончился. Тело уже увезли.

– Ну и денек сегодня, – посетовал Юрий Соловьев – майор милиции, начальник Спасского ОВД. Каменский и Спасский районы граничили по речке Разлетайке, а дачный поселок Новоспасское был любимым местом отдыха их жителей.

– Личность мы уже установили: Калязина Серафима Павловна. Она, видимо, шла на станцию. Одна. Он ее в кустах вон на той тропинке подкараулил.

– Пенсионерка? – осведомился Колосов.

– Нет, представь себе, несмотря на возраст, работала.

– Где?

– Не поверишь. На зообазе нашей. Вернее, это я по наиву своему считал, что это просто зообаза, – пояснил Соловьев. – Думал, ну, зверюшки разные для продажи, ну, серпентарий – гадюки там у нас однажды по всей территории расползлись. А это, оказывается, отделение «зоо-био» какое-то при НИИ изучения человека. Потерпевшая там старшей лаборанткой работала. У них дежурства ночные при зверях. Обезьяны там, изучают их, опыты проводят. Ну, Калязина после смены возвращалась домой. А ОН, видимо, у платформы караулил. Как тогда…

– Ладно. Пойдем на место взглянем.

Они шли по узкому бетонному шоссе. Справа и слева от него высились корабельные сосны и ели.

– Поселок расположен в полукилометре от станции. База чуть ближе. Мы туда подскочим потом, там вся территория забором обнесена, пропускной режим, – рассказывал Соловьев. – Она, видно, торопилась на электричку 9.20. Тут в это время как раз безлюдно. Дачники на работу восьмичасовыми едут. А отпускники дрыхнут еще. Утром по бетонке вообще мало кто ездит. И магазины все в поселке, и лавка молочная, а тут – жилья нет до самой Братеевки. Она, значит, шла одна. Вот здесь, смотри, – Соловьев указал на едва заметную лесную тропку, ведущую в тенистый ельник, – если здесь свернуть, можно выйти на станцию прямо к первому вагону – к Москве. Калязина не хотела там по вокзальному перрону путешествовать, решила время себе здесь сэкономить. Вот и сэкономила. Тут она шла. Мы ее следы сфотографировали. Земля-то влажная после ливня. А вот здесь все и произошло.