Смирнов осмотрел дверь, ее можно было закрыть изнутри, что он и сделал. Пришла мысль: «Возможно, именно здесь прятался убийца!» Но сыщик ее прогнал. Это уж слишком просто. Он прикинул, сколько ему придется торчать в тесной пыльной кладовке, и огорчился. Сесть некуда, разве что на корточки. Постояв полчаса, он все-таки опустился на корточки, устроился поудобнее, привалившись спиной к поставленным одна на другую коробкам, и закрыл глаза. Думать о том, что дома Ева приготовила вкусный ужин, а в спальне его ждет мягкая постель, совсем не хотелось.

«Тяга к экспериментам серьезно ухудшает условия жизни, – вяло подумал Всеслав. – Кое в чем теория гораздо привлекательнее практики. Ну с какой стати я обрек себя на эти мучения? Нормальный человек давно валялся бы на диване и смотрел телевизор».

Громкие шаги по коридору отвлекли его от процесса самобичевания и заставили насторожиться. По шуму и долетавшим до него словам Всеслав догадался, что вахтер с дежурной медсестрой обходят помещения. Они заглядывали в открытые двери, убеждались в отсутствии посторонних и шли дальше. Закрытые же проверяли. Они остановились у двери, за которой притаился сыщик, подергали ее.

– Заперто, – зевая, сказал вахтер. – Порядок.

Их шаги стали удаляться, и Смирнов с облегчением перевел дух. Его эксперимент удался. Теперь он мог дождаться удобного момента, выйти, пробраться к дежурным сестричкам и...

Он решил, что покидать убежище несколько рановато. Во-первых, вахтер с медсестрой не успели еще все обойти и вернуться, а во-вторых, пациенты если и заснули, то некрепко. Мало ли? Лишний ночной переполох не пойдет на пользу ни персоналу, ни больным. Хотя какие они больные? Перекраивают свои лица, тела в угоду моде или по еще более непонятным мотивам. Врожденное уродство исправить, последствия травмы, шрамы, ожоговые рубцы убрать – это бывает необходимо. Но как раз такие пациенты в клинику обращались редко.

– Какая тебе разница? – спросила бы Ева. – Твое дело – не учить людей, а помогать им защищать себя от чужих злых намерений.

Он вспомнил о Еве и забеспокоился. Она не хотела оставаться на ночь одна, чего-то боялась. Нервы разыгрались? В любом случае надо было, наверное, побыть с ней. Впрочем, уже поздно сожалеть, следует довести до конца начатый опыт.

Чтобы не терять зря время и не заснуть ненароком, Смирнов пустился в размышления. Почему он зациклился на медиках или на посторонних? Мог ли совершить убийство пациент, например? Тогда уж – пациентка. Главный врач сделал для сыщика расклад, какие и кому делались операции и кто лежал к клинике в день – вернее, в ночь – убийства. Это были в основном женщины разного возраста, не считая мальчика десяти лет и двух девочек. Детей сыщик исключил сразу, а дамы... тоже сомнительно. С какой стати им зверски убивать медсестру? Версия не выдерживала критики.

«А ревность? – возразил Смирнову внутренний голос. – Разве не могло у Адамова быть интимной связи с пациенткой? Она замечает, какие взгляды бросает на доктора Лейла Садыкова, и расправляется с ненавистной соперницей».

– Ладно, оставим это в качестве рабочей гипотезы, – прошептал сыщик. – Но зачем взяли сердце? Что это? Акт устрашения? Болезненно-маниакальное проявление? Джек-потрошитель тоже извлекал из мертвых тел органы...

Шаги в коридоре помешали ему додумать эту мысль до конца. Кто-то – Всеславу показалось, что их двое, – остановился недалеко от комнатки, где он прятался. Женский голос приглушенно произнес:

– У меня просто мороз по коже, когда я прохожу по этому коридору. Ты не боишься?

– Боюсь, – ответил второй женский голос, охрипший. – Потому и позвала тебя, чтобы одной не ходить. Давай открывай!

Послышался звук, как будто кто-то пытается открыть замок.

– Может, ключ не тот?

– Да тот, только этот замок заедает. Давно пора сменить!

Они ковырялись ключом в замке и разговаривали.

– Ты веришь, что Адамов убил Ляльку? – спросил первый голос.

– Не знаю. Мне даже думать о таком страшно!

– Говорят, он свою первую жену...

Смирнов неловко повернулся, чтобы придвинуться поближе и лучше слышать, и задел какую-то не то палку, не то карниз, который с грохотом упал. Женщины притихли.

– Что это? – спросила одна.

– О-о-ой! Бежим!

Громко кричать они не посмели – благодаря строгой выучке, но дали такого стрекача по коридору, что сыщик понял: если они поднимут шум, ему несдобровать. Нужно срочно выбираться.

Хирург Адамов тоже не спал в эту ночь. Перед его внутренним взором прошла вся его жизнь: беззаботное детство, школьные годы, учеба в мединституте, студенческие вечеринки, женитьба... Две вещи играли для Левы главную роль – медицина и женщины. Может, потому он и посвятил себя пластической хирургии.

Женщинам свойственно заблуждаться и приносить жертвы во имя этих самых заблуждений. Ну разве не безумие – придавать значение форме груди или носа, морщинам, складкам и прочим «недостаткам» внешности? Доктор Адамов понимал тех представительниц прекрасного пола, для которых тело являлось непременным атрибутом профессии – артисток, моделей и стриптизерш. Но все остальные?!

Дамы приходили к нему в клинику и платили не за операции, а за собственные ожидания, которые сплошь и рядом не оправдывались. Тогда они приходили вновь и вновь, с твердым убеждением – стоит еще что-то убрать, еще что-то подправить, и судьба им улыбнется, мужчины окажутся у их ног и принесут им не только свои сердца, но и кошельки. Парадокс заключался в том, что с той же целью обращались к пластическим хирургам женщины уже замужние и прекрасно обеспеченные. Свои внешние данные они считали залогом будущей стабильности и неизменности достигнутых благ.

Как они ошибались! Жизнь идет, течет, бежит – она не может стоять на месте, сколь бы ни было привлекательным это место. Изменения... их ничем не остановишь, а тем более бессилен против них хирургический скальпель.

На каком году своей блестящей врачебной практики доктор Адамов прозрел? Он дошел до того, что начал отговаривать потенциальных пациенток ложиться на операционный стол. Они принимали это за новый вид рекламы и становились еще настойчивее. Что бы он ни предпринимал, его клиентура росла вместе со славой и доходами. Он был обречен на успех! Рядом поднимались, набирали силу, как сорняки, зависть и недоброжелательство.

Так же складывались и личные отношения Льва Назаровича с прекрасными дамами – легко, красиво и без малейших усилий с его стороны. Женщины влюблялись в него сразу, как только встречались с горячим взглядом его цыганских глаз. На самом деле они любили не его, Леву Адамова, а собственные, порой ошибочные представления о нем. Они влюблялись в доктора, в хирурга, в солидного, удачливого мужчину... и не видели, а главное, не хотели видеть его истинное лицо. И этого он не прощал им.

Женитьба на Елене, сулившая неземное блаженство, принесла разочарование и боль. Куда делась через год брака беззаветно влюбленная в Левушку красавица однокурсница, на которой мечтали жениться все студенты мужского пола, аспиранты и молодые преподаватели? Болезненная страсть – Елена стремилась к полному подчинению себе супруга, безраздельному владению им. Бурный, частый секс начал утомлять и раздражать Адамова. Он даже подумывал, а не развивается ли у него импотенция на почве переутомления? Отказ от ласк Елена воспринимала как охлаждение и признак супружеской измены. Она тайно страдала, не смея прямо спросить мужа о причине такого положения вещей, и рисовала в своем воображении многочисленные несуществующие романы ее Левы с пациентками, медсестрами и врачихами. Это истощало и без того хрупкую нервную систему Елены: она перестала спать, принимала все более сильные снотворные, накручивала себя до истерического состояния, которое вынуждена была подавлять. Рождение дочери, на которое оба супруга возлагали определенные надежды, только усугубило ее душевную драму.

Доктор Адамов не то чтобы не видел этого – он не хотел видеть. Они оба продолжали притворяться счастливой влюбленной парой. Елена – потому что панически боялась даже намека на разрыв, Лев Назарович – потому что ему так было удобно. Он ненавидел «выяснение отношений» и недвусмысленно дал понять жене, что сие ни при каких обстоятельствах не допустимо. Адамовы настолько искусно все скрывали, что даже их домработница Анфиса Карповна ничего не замечала. Она обожала красавицу хозяйку, а перед доктором просто благоговела.