– Зачем же… Я тут, в Средневолжске.

– В Плесе?

– Нет, в «Волжской».

В Плесе, живописнейшем пригороде Средневолжска, располагалась дача, на которой жило приезжее высокое начальство. Там обычно и останавливался Николай Николаевич Вербицкий. Правда, гостиница «Волжская» самая лучшая в городе, но все же…

– Давно у нас? – полюбопытствовал Глеб.

– Третий день… В командировке… Послушай, Глеб, ты не мог бы навестить старика?

– О чем речь! С удовольствием! В каком вы номере?

– Тридцать втором.

– Буду у вас через пятнадцать минут! – не дал договорить ему Ярцев.

Глеб быстренько переоделся и, досадуя, что опять обрекает Лену на одиночество, черкнул ей записку: «Фери! Приехал Вербицкий, зачем-то вызвал меня в гостиницу. Целую».

«Ничего, – успокаивал себя Глеб, спускаясь к машине, – не обидится. Должна понять. Не кто-нибудь, сам Николай Николаевич!»

По дороге в центр, к «Волжской», Глеб мучительно размышлял, зачем он понадобился Вербицкому. Тот был другом отца. Собственно, дружбы-то особой не замечалось. В свое время Вербицкий занимал должность председателя облисполкома, а Семен Матвеевич работал управляющим облсельхозтехники. Их связывала, насколько понимал Глеб, скорее уж служба. Потом Николай Николаевич перебрался в Москву, стал начальником главка и членом коллегии министерства. Наезжал в Средневолжск редко, последний раз – в прошлом году. Для отца это были счастливые дни: Ярцев-старший мечтал переехать в столицу, надеясь на помощь Николая Николаевича Вербицкого. Тот вроде обещал, но…

«Может, теперь Вербицкий вытащит отца снова хотя бы в область? – подумал Глеб. – Дай-то бог».

Единственное, что смущало Ярцева, почему начальник московского главка остановился не в Плесе? А вдруг он уже не член коллегии? Тогда…

И все же Глеб волновался, когда постучал в дверь тридцать второго номера гостиницы: он сам втайне надеялся, что знакомство с Николаем Николаевичем может сыграть роль в его, Глеба, судьбе.

– А ты, я смотрю, все такой же добрый молодец! – с улыбкой встретил Глеба столичный гость. – Располагайся.

Глеб сел в кресло, огляделся. Номер люкс производил впечатление: толстый ковер на полу, цветной телевизор, хрустальный графин со стаканом на столе, бар-холодильник. В полуоткрытую дверь была видна солидная деревянная кровать под роскошным покрывалом.

– Тоже вполне, – сказал Вербицкий, словно отвечая на невысказанный вопрос Глеба. – Дачи нынче не в моде. – И, покончив с этим, спросил: – Ну, рассказывай, как живешь?

– Спасибо, Николай Николаевич, все нормально. Вы знаете, папа…

– Знаю, знаю, – кивнул Вербицкий, – мне Копылов сказал, что он в Ольховке. У тебя в семье, надеюсь, полный порядок?

– Лично я доволен, – на всякий случай улыбнулся Глеб.

– А жена? Лена, кажется? – подмигнул Николай Николаевич.

– Да, Лена. Вы же знаете, она из Кирьянова. Инженер. А я ввел ее в круг интересных людей. Потом, у меня самого есть перспектива. На будущий год защищаюсь.

– Кандидат наук – звучит, – благосклонно кивнул Вербицкий.

– Сто семьдесят в месяц.

– Для твоего возраста весьма и весьма.

– И сразу засяду за докторскую. Мой научный руководитель считает, что материала у меня достаточно.

– А идей? – усмехнулся Николай Николаевич.

– Ну, этого добра больше чем достаточно! – прихвастнул Глеб. Впрочем, так же, как и насчет мнения Старостина о докторской диссертации Ярцева. Но почему бы не покрасоваться перед Вербицким? Для будущего… Ведь если сам себя не похвалишь, от других не дождешься. Скромность, конечно, украшает, но вот помогает ли?

– Что ж, успеха тебе, – пожелал Николай Николаевич. – Голова у тебя на месте, я всегда говорил.

Глеб слышал это впервые, и от слов Вербицкого сладостно защемило в груди. Авось!

– А вы как? – в свою очередь спросил Глеб. – Татьяна Яковлевна, Вика?

– Мы с Татьяной Яковлевной стареем. Она, как ты, наверное, знаешь, на пенсии. Я, правда, не думаю. Да и не отпустят. Ну а Вику ты увидишь завтра.

– Как? – вырвалось у Глеба.

– Как говорится, не в службу, а в дружбу – сможешь встретить ее? Она едет поездом.

– Конечно! О чем речь! – радостно закивал Ярцев, подумав, что это, вероятно, и есть причина, зачем он понадобился бывшему председателю облисполкома. – Но как же… А Новый год?

– Отпразднуем здесь. Знаешь, Глеб, как она иной раз тоскует по Средневолжску!

– Понятное дело, город детства.

Вербицкий встал, подошел к бару. Фигура Николая Николаевича была довольно смешной: длинное худое тело, узкие плечи и заметно выдающийся живот, обтянутый шерстяным спортивным костюмом с белой полосой вдоль рукавов – мода пятнадцатилетней давности.

Он достал бутылку минеральной воды, открыл и предложил гостю:

– Будешь?

– Полстаканчика, если можно, – сказал Глеб и, приняв тяжелый хрустальный стакан, осторожно поинтересовался: – Вика замужем?

Вербицкий отпил пару глотков воды, вздохнул.

– Я и сам не знаю, – как-то виновато улыбнулся он. – Дочь у нас своеобразный человек. Дитя своего времени. Мы вас плохо понимаем. Короче, увидишь, поговоришь сам. Одно гарантирую – прежнюю Вику ты не узнаешь.

Слова Вербицкого заинтересовали Глеба.

Вика… Виктория… Они учились в одной школе, только Глеб – двумя классами старше. Была худая, угловатая, с прямыми черными волосами. За ее большой рот кто-то назвал девочку Щелкунчиком. Прозвище пристало надолго.

Это теперь Глеб понимал, сколько слез, вероятно, было пролито из-за насмешек сверстников. Но тогда…

Дети жестоки. Не сознавая того, они могут причинять нестерпимую боль и обиду друг другу, которая иной раз не выветривается из души и памяти всю жизнь.

Вику даже не защищало то, что она прекрасно рисовала. Старшеклассники и те восхищались красочно оформленными стенгазетами, к которым приложила свою руку Вербицкая.

У Глеба с Викой была своя тайна. Когда он учился в десятом классе (она соответственно в восьмом), то получил от дочери предисполкома записку. Невинную по форме, но значительную по смыслу (о, Глеб уже был избалован обожанием девчонок и умел расшифровывать недомолвки!): «Не взялись бы Вы достать пригласительные билеты на концерт учащихся музыкальной школы для меня и моей подруги?»

Во-первых, Вика могла бы обратиться к нему с такой просьбой устно. Во-вторых, билеты не были проблемой. Но главное заключалось в другом. Это была записка к мальчику…

Глеб был избалован, но циником не был. Он передал в запечатанном конверте просимые билеты через посредника, но во время концерта к двум восьмиклассницам не подошел. А сколько было благодарности, призыва и в то же время смущения во взглядах Вербицкой, которые она бросала на него!

К своей чести (а Ярцев ставил себе это в заслугу), он никому никогда не говорил об этом случае. Даже отцу, который более чем прозрачно намекал сыну, что весьма желал бы дружбы между Глебом и дочерью председателя облисполкома. Сиречь, хотел бы видеть ее в своих снохах.

– Папа, – отмахивался Ярцев-младший, – да ты посмотри на нее!

– Что ты понимаешь! У Вики красивые глаза, рот…

– Рот?! – смеялся Глеб. – Ой, умру, ой, держите меня!

Летом, после того концерта, Вербицкие уехали в Москву.

С тех пор Глеб не видел Вику. А прошло уже семь лет!

Единственное, что о ней знал Глеб (из разговора отца с Николаем Николаевичем), – Вика училась в художественном институте имени Сурикова в Москве.

– И все-таки в такой праздник уезжать сюда… – Глеб с сомнением покачал головой. – Провинция – она и есть провинция. Тут даже апельсинов или мандаринов не достанешь.

– По мне, хоть бы их и век не было, – махнул рукой Николай Николаевич. – Не понимаю, что на них так бросаются? Ну что может быть лучше хорошей антоновки или семиренки! Я всегда говорю: везем за тридевять земель, с другой, можно сказать, стороны земного шара всякие там бананы, манго, папайю! А свое добро – душистое, ароматное и полезное, да-да, в тыщу раз полезнее! – яблоки, груши и другую прелесть собрать и сохранить не можем! Частник предлагает заготовителям почти бесплатно: берите, пользуйтесь! Ан нет! Для своего не хватает транспорта, тары и еще черт знает чего! Вот, ей-богу, дай мне ананас, так я откажусь от него в пользу крыжовника! – Видя, что Глеб улыбается, Вербицкий прервал свою филиппику: – Ты не согласен?