Сбегал в мастерскую, приволок палитру. Достал таракана, и покрасил его синим. И – под кастрюлю.

В общем, штук сто, если не больше я этих ебаных тараканов наловил. И всех в разные цвета покрасил. И всех под кастрюлю посадил. Пусть вместе живут. Вместе – веселей!

А сам под утро свалил.

Потом встречаю тех, что на антресолях еблись, они и говорят, что художника того чумовоз забрал. С белочкой.

Он, типа, с бодуна пошел жрачку искать и кастрюлю поднял:

Но это все хуйня: Была еще такая примочка

Если Навотно Стоечко по своему диагнозу являлся полинаркоманом-политоксикоманом осложненным, поскольку не только трескался винтом, ханкой релашкой и витамином К, но и колеса всякие жрал, дудки курил и попьянствовать тоже не против был, то Клочкед являл собой классическую фигуру мононаркомана стимуляторного. Но, если уж быть до конца откровенным, то Клочкед не

чурался попыхать планцу, но для добывания оного, в отличие от эфедринсодержащих драгсов, никаких усилий не прилагал.

Однако, такие серьезные расхождения в торчковых мировоззрениях, не мешали Клочкеду и Новотно Стоечко двигаться вместе и глиптеть на таске на всякие и разные темы.

В одну из таких, весьма и достаточно регулярных встреч, Навотно Стоечко вдруг засек за окном подозрительное движение, которое производила его матушка, съебавшая с работы в неурочное время и резвым шагом чапавшая в свою квартиру, где наркоманы, уже сварив, втрескавшись и приходнувшись, готовились взорвать джоинт с чуйкой. Дабы не создавать себе лишний повод для стрема, торчки, пока навотностоечковская матушка поднималась на лифте, сварили по рыхлому, но, из-за суматошных нескольких минут, что вдруг оказались в их распоряжении на ликвидацию остатков палева, засунули, по запарке, косячину в стрем-пакет, а сам стрем-парет заныкали на хате, где она, по совокупности причин и следствий, осталась лежать.

Стоя между этажами полупролетом выше навотностоечковской квартиры, куда, уже успела пробраться навотностоечковская матушка, наркоманы курили, молчали и ждали, когда же матушка сроет обратно. Но ожидание оказалось безуспешным. Навотностоечковская матушка угнездилась на хате, по всей видимости, надолго. Вывод этот был сделан после того, как знакомо заскрипела дверь, из-за нее показалась навотностоечковская матушка в домашнем халате с бигудями, торчащими из карманов, и высыпающимися почти при каждом ее шаге. Навотностоечковская матушка несла помойное ведро.

Отсозерцав в пару полускрытых полуглаз такое выдвижение и обратное действие, сопровождавшееся сбором утерянного мусора и бигудей, Клочкед и Навотно Стоечко наскоро посовещались и решили торчальное состояние провести на улице, прикинувшись праздношатающейся молодежью. Но этот план не сработал.

Удалившись на достаточное, по всем параметрам, расстояние от навотностоечковского дома, и обнаружив подходящие, по всем критериям, кусты, в недрах которых можно было, не опасаясь появления представителей наркокарательных структур, любопытствующих обывателей и их дотошно-любознательных малолетних отпрысков, предаться вдыханию конопляного дыми, наркоманы заметили, что косяка-то и нет. Немного повздорив, наркоманы уяснили следующее: виноваты оба

– один ныкал штакетину, а другой ныкал нычку штакетины, не удосужившись обследовать стрем-пакет на предмет выявления в нем анаши. Настроение упало, но, если у Клочкеда оно рухнуло на траву, то навотностоечковское настроение гирей грохнулось тому прямо на ногу. Обломанные такой нежданной эскападой судьбы, торчки, уже опытные в обращении с собственными настроениями, привязали к ним веревки и тяжело поволокли их, оставляющие глубокие царапины на асфальте, за собой в направлении ближайшей пивной палатки.

И вдруг настроение Клочкеда буквально-таки взвилось в воздух, едва не утащив своего обладателя в небеса, на манер упыханого олимпийского медведя. Клочкед обнаружил кустик конопли. Хотя, какой, на хер, кустик? Растение конопли. Но, если уж полностью придерживаться объективных фактов, то даже не растение, а хилый росток. Высоты в нем было не больше двух спичечных коробков, но, несмотря на мелкие размеры, это была настоящая конопля.

Присев на корточки, Навотно Стоечко аккуратно ногтями перерезал стебелек у самого корня. Клочкед умастился рядом, оторвал одну из пяти пластинок одного из четырех листочков, растер недоверчиво в пальцах и, окончательно убедившись в истинности и тактильных и обонятельных ощущений, издал громкий торжествующий крик. Была в нем и гордость за дикорастущий каннабис, и уверенность в многочисленности этого самого дикорастущего каннабиса, и решимость, требуемая для дальнейших поисков того самого вожделенного дикорастущего каннабиса.

Конечно, если бы Навотно Стоечко и Клочкед не трескались винтярой, то хуй бы они сподвиглись на это, ибо всякий пионер знает, что московская конопля беспонтова и годится, в лучшем случае, на молочко, да и для молочка требуется количество не меньше чем «нехилая охапка». Но Клочкед

и Навотно Стоечко винтярой вмазывались и поэтому, без излишних ментальнотельных мыследвижений приняли парадигму предстоящих телодвижений.

Они пошли искать коноплю!

И искали ее до позднего вечера, пока солнце вообще не село.

Они бросались к каждой травинке, былинке или кустику, хотя бы отдаленно напоминающему каннабику. Они пристально рассматривали присмотренное растение. И, горестно вздыхая, шли искать дальше. Ведь на территории Москва столько обманок! Ведь каждая гнусная полынина норовит замаскироваться за благородную коноплю. Но ведь не абсент варить собрались Клочкед и Навотно Стоечко!? Нет, не абсент! Они хотели планчику покурить. А полынь ну никак не может послужить в этом случае заменой каннабис москватика.

Но как только начало темнеть, Навотно Стоечко и Клочкеду начало везти. Они нашли сперва одно прекрасное конопляное растение. Потом другое, третье: К полуночи и моменту, когда у них кончились обе зажигалки, торчки оказались обладателями двух прекрасных конопляных охапок.

Они спрятали их в подъезде, пробрались мимо спящих навотностоечковсковской матушки и навотностоечковского батюшки, отрыли стрем-пакет, выдудели джойнт и отправились по комнатам и домам.

А на следующее утро Клочкед и Навотно Стоечко были очень злы. Какой-то неведомый злоумышленник оставил им, словно в насмешку, вместо двух охапок конопли – две охапки полыни, в которые, словно издеваясь, положил единственный конопляный стебелек, да и тот ростом не больше двух спичечных коробков, да и у того, словно ехиднейшим образом изгаляясь, на одном из четырех скукожившихся листиков, оторвал одну из пальчиков-пластинок…

Давным-давно, за тридевять земель, за тридесять морей и триодиннадцать прочих буераков, жили-были, не тужили, с говном не дружили Блим Кололей и Настена Перелеттт. Не дружили они с говном, а дружили они с винтом. И трескались им почем зря во все дни недели, не пропуская ни выходные, ни праздники, и, причем, все по вене норовили ширнуться.

Это присказка была. А сказка вот она.

Вернулся как-то Блим Кололей из недальних странствий, ближних государствий и притаранил оттуда сало чудное, сало дивное, из которого только и делать, что винта варить, да им и трескаться. Да хуевым врщиком был Блим Кололей. Как он ни отбивает – мало получается. Как ни варит – хрень какая-то выходит. А уж и треснуться – то вовсе беда одна галимая. Имел Блим Кололей канаты-центряки толщиной с карандаш «Гигант», другие винтовые завидовали, а самосадом все равно треснуться не мог. Заклятие на нем было такое, что ли?

Взмолилась тут Настена Перелеттт:

– Ой, ты гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Да рубаха у тя шелкова, да кудри твои русы, да варщик-то ты никудышный! Давай позовем варить Чевеида Снатайко. У него хоть и рубахи нету, штаны заплатанные, да один зипун драный на торсе волосатом, да хоть и кудри ему лярвы повырывали, одну лишь плешь оставили да бороденку кургузую пожалели, да варщик он-тко замечательный. Хочу винта его!