Мы бежали по брусчатке. Пулькер и Суперстаар немного отстали, но позади меня топал ван Штанген. Никто из нас не старался уязвить другого. Не до того было. Не знаю, чувствовал ли дознаватель вину за то, что засадил людей в тюрьму, оказавшуюся ловушкой. Но он не мог не думать о приставах, которые там оставались.

А я? Покуда я ни шатко ни валко пыталась найти доказательства невиновности Сая Штюккера, его взорвали.

Огнепальный порошок для фейерверков давно был известен в Ойойкумене. Изобрели его, разумеется, на Ближнедальнем Востоке. Там горазды на подобные хитромудрости. И там же, как рассказывали мне в Чифане, пытались когда-то применить в военных целях. Однако новшество это распространения не получило. Что может сделать взрывчатый порошок против огнедышащего дракона? А если вспомнить, что каждый полководец старается приобрести для своей армии сильного мага-военспеца, которому заклинание самовозгорания произнести – как плюнуть, то становится ясно, что обладатели запасов взрывчатого порошка находятся в большей опасности, чем их противники. Поэтому судьба предопределила этому изобретению служить исключительно игрищам и забавам.

На Западе взрывчатый порошок ожидало то же, вдобавок его распространению помешала собственная гордость и память о наличии воспламеняющейся смеси местного изготовления. Мне самой приходилось наблюдать, какой смертоносный эффект производит «чай Вылезария».

В Поволчье взрывчатый порошок вообще не поставляли – там же все постройки деревянные, одна искра – и нет города. На Западе, где города были каменные, не говоря уж о дворцах и замках, хранение порошка представляло меньшую опасность. Или так казалось. До сегодняшнего дня.

Тюрьма была обнесена высокой кирпичной стеной, и это помешало пожару распространиться – так же, как в случае с храмом Фогеля. Но то, что мы увидели внутри стен, внушало мало радости. В камере хранилось не так много чифаньского порошка, чтобы снести здание с лица земли, но крыша рухнула, а деревянные пристройки были охвачены пламенем.

Во дворе, усыпанном каменной крошкой, были люди – сидели и лежали.

– Гезанг! – отчаянно завопил ван Штанген. – Наши все живы?

– Мы-то живы, – ответствовал пристав. Он выглядел похуже, чем после недавнего пожара – весь в саже, одежда в клочьях, – верно, продирался через руины. – А вот за прочих не поручусь. Спасибо вот этому малому, – он, как собаку, погладил по голове Хардкора, сидевшего на земле. – Когда грохнуло, он дверь у себя в камере высадил и людей помогал вытаскивать.

– Кого вытаскивать, а кого и ловить! – взвизгнул еще один человек, в котором я узнала пресловутого Сая Штюккера. Хвала всем богам, он жив, и мне не придется объясняться с его женой. – Вот этого мы поймали и приложили! Убегал ведь…

Он пнул распростертое у его ног тело. Поначалу мне показалось, что принадлежит оно перчаточнику Дуделю, но приглядевшись, я поняла, что этот человек помоложе моего недавнего собеседника из пивной.

– Мутон Дудель…

– Точно, – сказал кто-то из окруживших нас мобилизантов. – Нам сразу стало подозрительно, когда он с утра заявился. Не его очередь сегодня была дежурить. Но кто же знал, что он такое сотворит?

– Он жив?

– Не знаю, он и без того вроде как не в себе был…

Я нагнулась, приложила ухо к груди Мутона. Тот дышал. Но слабо.

– Доктор есть?

– Есть-то он есть, да что толку?

– Что, опять без сознания?

– Да, но на сей раз все честно. Его по башке камнем шарахнуло.

– Беда, – промолвил подошедший Вайн. – Я не видел, все ли охранники выбрались. И Ферфлюхтер ранен… вон его Вайб перевязывает.

– А он умеет?

– Он раньше санитаром был в больнице святой Анализы…

– А ты кем раньше был?

– Я с юных лет в приставах.

Итак, Вайн являл собой исключение в команде ван Штангена.

– Придется Вайбу принять на себя обязанности доктора.

Штюккер вскинул голову.

– Снова грохот… только снаружи… Неужели и там?..

Я прислушалась.

– Нет, это катят наши водовозы. Эй, народ, откройте ворота пошире, иначе фуры не пройдут!

После того, как тюремные ворота распахнулись так широко, как никогда за всю историю Киндергартена, во двор с тяжким громыханием въехали водовозы, а за ними, задыхаясь, вбежал Суперстаар.

– Вспомнил! Я вспомнил! – вскричал он, как только обрел силы говорить.

– Что вспомнил?

– Древний средненижнезападный. Когда раздался гром, у меня в голове как будто прояснилось. Нужно успеть просмотреть этот манускрипт… нужно спешить.

– С чего вдруг?

– Но ведь последняя часть пророчества еще не исполнилась. Черное крыло, закрывающее солнце. А дальше – тишина. Конец света.

– Вполне может быть, что все уже исполнилось. Взгляните вверх, ректор. Видите вы солнце? Нет, а ведь день в разгаре. Все заволокло дымом. Чем вам не черное крыло?

– А как же конец света?

– А кто вам сказал, что он не наступил? Давно начался, продолжается беспрерывно, и будет длиться вечно.

Обстановка в Киндергартене и вправду была максимально приближенной к концу света. Вассерсуп ввел в городе военное положение, благо ван Штанген впал в тяжелую хандру и не размахивал своими полномочиями. Бургомистра можно было понять. Законопослушные обыватели Киндергартена в кратчайший срок одичали. Сообщалось о некоторых случаях грабежей и разбойных нападений под девизом: «Гуляй, народ, тюрьма развалилась!» Ходили даже слухи, что в лесах собираются шайки, готовые напасть на Киндергартен под покровом ночи. Поэтому Вассерсуп сформировал из участников достопамятного состязания роту арбалетчиков, а во главе ее поставил Сая Штюккера (после чего Бундеслига Штюккер преподнесла мне корзинку пирогов, но это так, к слову). Штюккер, конечно, был стрелок еще тот, но, как сказал бургомистр, «главное – не меткость, главное – решительность. Решимость – это все!» Мне тоже разрешили расчехлить арбалет. Вообще, все способные носить оружие были призваны на охрану административных объектов, и мне практически пришлось переселиться в ратушу. Но в роту арбалетчиков меня не включили. Комиссия, созданная ван Штангеном, продолжала действовать, хотя от самого ван Штангена толку было мало. Приставы подключились к городскому совету.

Я стояла у окна – его так и не застеклили вновь – и смотрела, как на площади Штюккер пытается проводить со своими ополченцами строевые занятия. Из всех удручающих зрелищ, кои преподнес мне Киндергартен, это было самым удручающим. Если так пойдет дальше, мне придется вспомнить свою прежнюю профессию инструктора по боевым искусствам.

За моей спиной Вассерсуп щелкал на счетах, и Пулькер скрипел пером по пергаменту. Временами бургомистр бормотал:

– Убытки… какие страшные убытки…

Ван Штанген мрачно молчал. Контраст с его недавней многоречивостью был ужасающий. Собственно, я для того и отвернулась к окну, чтоб не встречаться с ним взглядом.

Распахнулась дверь и вошел Суперстаар с листком в руках.

– Вот… я сделал перевод, о котором вы просили…

– Ах, оставьте, преподобный, – отмахнулся Вассерсуп. – Тут с наличностью бы разобраться, а вы говорите – перевод…

– Не обращайте внимания, ректор, – сказала я. – Господин бургомистр переутомлен, впрочем, как и все мы.

Мы уселись за стол. Краем глаза я заметила, что ван Штанген вышел из угрюмой прострации и прислушивается к разговору.

– Я, право, не знаю… Но вы просили обращать внимание на странное и нелепое…

– Не томите, ректор.

– Вот… история относится ко времени самого что ни на есть злостного язычества, когда не милые вишни покрывали эти холмы, а непроходимые леса. «И Дикая Неохота бродила по Киндерову Городищу и окрестностям его, уловляя души жителей в сои колдовские сети, отвлекая от полезных трудов и склоняя ко всяческим безобразиям. И друид Крохобор совершил священный обряд у подножия священной сосны, наевшись священных грибов и запив их священным же пивом. И чары призвал он против Дикой Неохоты. И чары Дикой Неохоты с чарами друида Крохобора взаимно сожгли друг друга. И сошлись друид Крохобор с предводителем Дикой Неохоты, взаимно борьбуясь друг с другом. Но друид, подкрепленный грибами и пивом, был сильнее. И рек Крохобор: «Кыш, кыш, наглый совратитель! Прочь отсюда, страшилище, заморочка дрянная, растворись, аки сон кошмарный! Ибо ты ни что иное, как химера вредная, что разбивается от хорошего удара. Сгинь, а не то застрелю из верного моего луку!» Враг же отвечал ему: «Знаешь ли, что натворил ты, пень трухлявый? Неосмысленными своими действиями произвел ты замыкание магической энергии, и перегорела она в Киндеровом Городище и вокруг него. И не могу я отныне противостоять тебе, ибо ослаблен зело. Но накладаю на Киндеров град некое заклятие. Химерою ты назвал меня, которую можно поразить стрелой. Но, когда во Киндеровом граде стрела поразит химеру, магия вернется в город, и самые страшные сны ваши обернутся явью. Ты же не сможешь противостоять сему, ибо будешь позабыт и позаброшен». Так сказал он и ушел в подполье, а друид Крохобор в велием страхе удалился в пределы Гонорейские… то есть Гонорийские». Все.