Солнце, едва прикрытое перистыми облаками, ярко светило над крышами, липкими от размякшего на жаре рубероида. Хлопотливо метались по Московскому проспекту машины, скучали мороженщицы под своими разноцветными зонтиками, шаркали ногами по асфальту увешанные сумками прохожие, на вполне приличном английском толковали о чем-то туристы перед ларьком с фальшивой «хохломой», звонко и радостно пели птицы. Никогда в жизни он не видел в городе птиц – разве только ворон, голубей и воробьев. Курицы еще мороженные на прилавках попадались. Но ни один из этих пернатых петь не умел, а тут – на тебе! Заливается кто-то, как влюбленный жаворонок.

Главное, и жить-то птичкам певчим возле площади Победы негде. Раньше здесь, от Московского шоссе до Варшавской железной дороги, стояли яблоневые сады, но после начала жилищной застройки все сады вырубили в целях благоустройства, а вместо них посадили газонную траву и несколько чахлых кленов. Скворечника приткнуть некуда, не то что гнездо сплести.

И все-таки неизвестная пичуга пела свой громкий гимн теплому летнему дню, полностью отдаваясь хорошему настроению, словно и у нее лежал в кармане новенький загранпаспорт.

У Николая Ретнева этот чистенький, еще не потрепанный документ со штатовской въездной визой приятно оттягивал нагрудный карман рубашки. Последний день совковской жизни, последний раз он видит отъевшиеся морды ментов, сыплющиеся стены домов, гниющих в собственной блевотине алкашей, слушает ругань вечно недовольных баб. Завтра пузатый «Боинг» унесет его в свежую, сверкающую, ухоженную Америку. Унесет навсегда.

Николай прошел вдоль «Пулковского» универсама, повернул к двадцатидвухэтажному дому, одному из той парочки, что «…символизируют собой ворота города для въезжающих гостей» – как говорят экскурсоводы. На лифте не поехал, а зашел с черного входа на пахнущую мочой, скрытую в полумраке лестницу, начал неторопливо подниматься.

Вскоре стало светлее – солнечные лучи пробирались к пыльным ступенькам через распахнутые на каждом этаже двери. Преодолев почти два десятка пролетов, он начал задыхаться и вышел на балкон. Здесь, на высоте, воздух был свежее и прохладнее, а город казался всего лишь крупномасштабной картой: серые крыши, густые зеленые кроны; кое-где меж ними проглядывают плотные тропинки, а за зданием, похожим на школу, желтеет детская площадка, но малышни на ней нет – лето, все за городом.

Завтра и он навеки покинет эти каменные джунгли. Его ждет Майями, теплое море, золотые пляжи.

Николай перешагнул через перила и ступил на каменный карниз, идущий вдоль фасада. Карниз оказался довольно широким, почти со ступню, и двигаться по нему труда не представляло. Сейчас он обогнет дом вокруг, потом поедет домой, ляжет спать, а утром – в аэропорт, на белый «Боинг», к новой жизни!

До угла Ретнев дошел без труда, но здесь остановился, плотнее прижался к нагретому камню стены и попытался закинуть ногу за угол. С первой попытки у него ничего не получилось. Николай придвинулся ближе к краю, почти нависая за край фасада, закинул сперва руку, стараясь зацепиться кончиками пальцев за еле ощутимые шероховатости, потом забросил ногу и, почти теряя равновесие, попытался ступить на карниз.

Ступня скользнула вниз по гладкой стене, тело качнулось вперед, за пределы спасительного уступа, мгновенно вспотевшие ладони заскользили. В последней надежде он попытался впиться в бетон ногтями, но восстановить равновесие не могло уже ничего. Глазам открылся бесконечный простор, расстилающийся внизу, а в сознании с ужасающей ясностью вспыхнула вся необратимость происходящего.

– Нет! – захотел крикнуть он, но горло уже не подчинялось обезумевшему разуму.

– А-а-а-а-а!!!

Все дружно вскинули головы, но успели увидеть только промелькнувшую тень и услышать мокрый шлепок со стороны въезда на автостоянку.

Не знаю, что за паразит пролил масло прямо посреди проезжей части. Лично я хотел всего лишь объехать одну из колдобин, которыми так богаты наши питерские дороги. Может быть, чуть резче, чем следовало – но чего бояться на сухой и ровной дороге теплым летним днем?

Заднее колесо начало немного заносить, и я сделал то, отчего мотоцикл всегда мгновенно выравнивается: прибавил газу. Чертово масло! Колесо провернуло, мотоцикл свалился на бок, и мы с ним, громко скрежеща, вылетели на встречную полосу, прямо под колеса черного «сто девяностого» «мерседеса». Затрещали[1] тормоза. Я ощутил, что кувыркаюсь по асфальту отдельно от своего «ИЖа», еще несколько раз перекатился с боку на бок и остановился.

Буквально через пару секунд меня подняли сильные руки, сноровисто ощупали руки, ноги, ребра.

– Ну что, цел?

– Вроде цел, – ответил я.

Болело плечо, правый бок и нога, но это так, пустяки, дешево отделался. Несколько синяков на память, и все.

– Это хорошо, что цел, – кивнул высокий, коротко стриженный, плечистый парень в рубашке из мокрого шелка, просматривая мой бумажник, невесть как попавший к нему в руки. Деньги его не заинтересовали, права и техпаспорт тоже. Журналистское удостоверение он прочитал, и даже попытался сверить фотографию, но вряд ли мог рассмотреть под шлемом мое лицо. Одну из визиток, хмыкнув, сунул к себе в карман. Закончив обыск, оглянулся на машину: – Как там, Стас?

– Бампер раскололся, – ответил, вставая из-за капота другой парень, похожий на первого как брат-близнец. – На полторы тонны баксов попали.

– Слыхал?

Это относилось уже ко мне, но я предпочел промолчать.

– Опоздаем, Шура, – напомнил тот, которого звали Стасом.

– Иду. – Парень кинул мне бумажник и предупредил: – Мы тебе позвоним.

Дверцы «мерседеса» закрылись тихо, словно подушка на диван упала, звездочка на капоте подпрыгнула немного вверх и умчалась вместе с черным «купе» немецкого производства в сторону Обводного канала. Я поднял свой «ИЖ», откатил к обочине, поставил на подножку, присел рядом. На первый взгляд, все в порядке. Ну, дуга безопасности поцарапана, заднее крыло. Торец ручки «газа» продран до металла, зеркало свернуто. В общем, мелочи, на скорость не влияют. После первого же толчка кикстартера двигатель ровно зарычал.

Я оглянулся в сторону скрывшегося «мерседеса», пытаясь представить, чем кончится эта история, потом махнул рукой, оседлал своего «конягу» и поехал к дому.

Позвонили дня через три. Вежливо, без всякого намека на иронию, поинтересовались здоровьем, а потом попросили подъехать на Васильевский остров для разговора по поводу аварии. Я поехал. Какой смысл прятаться, если твои координаты и место работы все равно известны? Только на лишнее хамство нарвешься.

По указанному адресу, посреди небольшого скверика, стоял любовно ухоженный трехэтажный детский садик. Ярко раскрашенные скамейки, качели, высокие бордюры из врытых в землю старых автомобильных покрышек, ровные песчаные дорожки, площадки для игр с горками, лестницами и миниатюрными деревянными башнями. Поначалу я даже засомневался, туда ли попал, но вскоре разглядел на третьем этаже закрытые жалюзи, и начал понимать в чем дело.

Помнится, пришлось мне разбираться с жалобой нескольких пенсионеров из дома на Карповке, как раз напротив недавно открывшегося монастыря. Несчастных ветеранов труда злобные работники ЖЭКа в угоду взяточникам-буржуям пытались выгнать на улицу из красного уголка, в котором они коротали свой скромный досуг. Осмотрев в подвале изрядно зачуханную каморку, огороженную большими фанерными щитами с набившими оскомину плакатами по технике безопасности я, еле сдерживая выплескивающееся наружу негодование, направился в местную домовую контору. И там полная усталая женщина довольно быстро остудила мой праведный гнев несколькими фразами: