Ицхак стоял в стороне и громко ругался на иврите в сотовый телефон. Длинные курчавые волосы, заколотые в конский хвост, смешно развевались на ветру. Маленькие кругленькие очочки придавали Ицхаку вид обиженного ботаника. Экий огромный телефон – не иначе как в DAMS'e работает. Странно, утром у него был сименс, совершенно нормальный, даже чуть-чуть понтовый.

Из «шестерки» вылез седобородый дед лет примерно семидесяти. Он заметно трясся, и я ему посочувствовал. Сегодня бате надо нажраться до свинского состояния, а завтра сходить в церковь и поблагодарить Бога за второе рождение.

Под ногой что-то зашуршало, я опустил глаза и увидел, что мои неприятности только-только начинаются. Потому что… В ящиках, которые я вез в Москву, были патроны от «Калашникова».

Менты еще ничего не видели, зато Ицхак их заметил. Он аж взвизгнул, выбросив в трубку новый поток еврейской ругани, и прекратил разговор. Трубка скрылась в недрах кожаной куртки-косухи, очки улетели далеко в сторону, я запоздало сообразил, что в них были вставлены простые плоские стекла: глаза Ицхака сквозь очки не казались ни большими, ни маленькими. Двигаясь быстро, но грациозно, Ицхак скрылся за перевернутым кузовом.

Менты приближались. Не отрывая от них очумевшего взгляда, я начал медленно отходить с будущей линии огня, стараясь не делать резких движений и держать руки на виду. Что-то большое и круглое подвернулось под ногу, я оступился и с трудом удержал равновесие. Граната Ф-1, она же лимонка. В походном положении, с пластмассовой пробкой вместо запала.

Один из ментов проследил мой взгляд, обратил наконец внимание на паническое выражение моего лица, зыркнул вокруг и увидел рассыпанные патроны. Он что-то крикнул своему напарнику и сбросил автомат с плеча. Из-за «газели» грянул выстрел, и между двумя глазами мента появился третий. Второй мент рухнул наземь, прогремела очередь, прорезавшая тент «газели» полосой аккуратных круглых отверстий.

Я машинально потянулся к нательному крестику, но лучше бы этого не делал. Потому что дуло автомата стало медленно перемещаться в мою сторону, и я понял, что не успею упасть. Изо всех сил сжал крест и зажмурил глаза.

…Зачистка началась в полдень. Дело не обещало быть жарким, ежу было ясно, что боевики давно покинули аул, но лейтенант приказал не расслабляться, потому что он хочет командовать солдатами, а не трупами.

Нам с Конаном достался ничем не примечательный глинобитный домишко, который во времена Льва Толстого называли саклей, а сейчас даже не знаю – как.

Конан – это Леша Перепелкин из Брянска. Его прозвали Конаном, потому что на гражданке он развлекался в клубе исторического фехтования и всех задолбал рассказами о том, как они ставили для какого-то писателя судебный поединок на двуручных мечах. Он пытался демонстрировать приемы фехтования, используя вместо меча разнообразные палки, но добился только того, что к нему прилипло новое прозвище. Зато к Лехе почти не приставали деды: никому не хотелось получить оглоблей сначала под дых, а потом по голове – без малейших шансов на ответ.

В домишке жила бабка. Русская бабка. На восьмом году войны в глухом горном ауле жила русская бабка. Как говорится в рекламе, «шок – это по-нашему».

– Бабушка, а вы правда русская? – спросил Конан глупо.

– Правда, – отозвалась бабка, – самая что ни на есть русская.

– Как же вы живы до сих пор? – удивился Конан.

– С Божьей помощью. – Слово «Божьей» бабка произнесла именно с большой буквы. – Истинная вера всем понятна, даже басурманам и нехристям самым погрязшим. Не бойтесь, внучки, они меня не тронут. – Бабка помолчала, будто прислушиваясь к чему-то, и добавила: – Зря вы сюда пришли. Те, кого ищете, на западном склоне высоты 532. Там, где на карте маленький овал, вытянутый слева направо. Их трое, у них два автомата и очень мало патронов… сорок девять, из них два подмоченных. Землянка под тремя соснами – эти сосны там одни такие, их ни с чем не перепутаешь. Они собираются переночевать, а утром вернуться сюда. Ночью они не будут выставлять караул, это глупые мальчишки, еще не верящие в смерть. А ты, – она уставилась на меня, – веришь в смерть? Я неопределенно пожал плечами.

– Возьми, – сказала она и протянула мне простой серебряный крестик. Я так и не понял, откуда она его вытащила, он как будто сам собой появился на ее морщинистой ладони.

– Держи, сынок, – сказала бабка, – и носи его, не снимая. Восьмого сентября он спасет твою жизнь.

Ночью мы взяли троих боевиков на западном склоне высоты 532. Совсем мальчишки, они не умели воевать, они даже не организовали охранение. У них было только два автомата на троих. Исход боя решило то, что в обоих автоматах заклинили патроны и эти, с позволения сказать, бойцы не смогли быстро устранить неисправность.

Восьмого сентября мы попали в засаду. Меня контузило в самом начале боя, и я провалялся в канаве до тех пор, пока бой не кончился. Тогда я остался в живых один из взвода. В медсанбате сказали, что контузия легкая и я могу быть в строю. До дембеля оставалось меньше двух недель, я хотел остаться на сверхсрочную, обо всем было договорено, но замкомполка отказался подписать контракт. Он не сказал ничего определенного, но я все понял по его глазам. Он считал, что восьмого сентября я струсил.

Так я нежданно-негаданно очутился на гражданке. Почти месяц искал работу, в конце концов нашел место водителя и одновременно грузчика «газели» Гургена Владиленовича. Дерьмовая работа, но я был рад, что удалось найти хоть что-то. Радовался до сегодняшнего дня.

А больше нет работы, и скоро не будет жизни. Что это никто не стреляет? И тихо как-то… Я открыл глаза.

В лесу лежал снег. Он лег совсем недавно, еще не затрудняет передвижения, но он уже лежит.

Какой снег? Какой лес? Где дорога? Где менты? Где Ицхак, в конце концов? Я отпустил крестик, и он провалился в многослойные недра моего камуфляжа. И я увидел Ицхака.

Он настороженно озирался по сторонам, выставив перед собой пистолет, как американский полицейский в голливудском фильме. Это был АПС – автоматический пистолет Стечкина, серьезное оружие, отличное по стрелковым качествам и очень надежное, но крайне трудное для обучения. Только настоящие профессионалы предпочитают «стечкина» более распространенным ПМ и ТТ.

– Что случилось, Сергей? – спросил Ицхак.

В его голосе явно прорезался акцент, раньше почти незаметный. Очевидно, волнение. Я сообразил наконец, где я слышал акцент, подобный тому, который раньше считал еврейским. Отличная идея – замаскировать чеченца под еврея: русский вряд ли заметит подделку, кроме того, нормальному русскому человеку даже в голову не придет, что кто-то может прикидываться евреем.

А вокруг расстилался лес. Обычный среднерусский лес, каким он бывает, когда осень сменяется зимой. Только дорога Москва-Крым куда-то исчезла вместе со всеми машинами. И поле справа от дороги превратилось в лес. А «газель» наша лежала на боку посреди поляны и казалась настолько же естественной деталью пейзажа, как белый медведь посреди джунглей.

– Что случилось, Сергей? – повторил вопрос Ицхак.

– Да ничего не случилось, Ицхак, – ответил я. – Или как там тебя зовут? Аслан? Шамиль?

Ицхак подозрительно посмотрел мне в глаза и ответил:

– Усман. Я не вайнах, я араб.

– Араб? – удивился я. – Араб и маскируешься под еврея?

– Джихад списывает все грехи. Так все-таки в чем дело? Что произошло?

– Не знаю, – ответил я, стараясь говорить равнодушно.

– Ты лжешь! – Ицхак, то есть Усман, раздраженно дернул пистолетом. – Я чувствую, ты что-то знаешь. Говори! Я пожал плечами и начал говорить.

– Вот этот крест, – сказал я, – подарила мне одна старая женщина. Это было в Чечне меньше трех месяцев назад. Женщина была русская. Она жила там все это время в самой обычной хижине в самом обычном ауле.

– Это невозможно! – удивился Усман.

– Возможно. Ее не трогали. Она рассказала нам, где находятся те, кого мы искали, а потом рассказала, как будет протекать бой. А мне она дала этот крест и сказала, что он спасет мою жизнь. Она назвала день, когда это случится. Это случилось.