Литмир - Электронная Библиотека

Вадим Проскурин

Мифриловый крест

Do you choose what
I choose – more alternatives
Energy derives from both the plus and negative.
Metallica

Глава первая

ДИВНЫЙ НОВЫЙ МИР

1

Сознание возвращалось плавно, как это всегда бывает после шока. В первые секунды кажется, что ты спал и только что проснулся, а потом начинаешь понимать, что место, время и поза не слишком подходят для сна, а это может означать только одно – пробуждение после обморока.

На этот раз сознание вернулось довольно быстро, потому что я лежал на левом боку, скрючившись в позе эмбриона, а по мне активно ползал кто-то большой и жесткий. Он выругался на непонятном языке, и я вспомнил, кто это такой.

Еврейчик. Память услужливо подсказала имя: Ицхак. Именно Ицхак, а не Исаак, как он объяснил мне час назад, Исаак для него примерно то же самое, что для меня Серж. Вроде одно и то же, но – разное. И поэтому называть его надо именно Ицхак, а не Исаак и тем более не Изя.

Тогда я просто пожал плечами и ничего не сказал. Какое мне дело, как надо называть этого еврейчика, а как не надо. Мне наплевать на него, он просто клиент, обычный мелкий бизнесмен, каких в Подмосковье сотни тысяч, ему просто надо перевезти два десятка ящиков со склада в Туле на склад в Москве, точнее, в Южном Бутове. Мы знакомы с ним всего два часа, и еще через час он расплатится и мы расстанемся навсегда, а потому мне глубоко наплевать на все его комплексы, да и на него самого, честно говоря, тоже.

Я открыл глаза и все вспомнил. Нет, через час мы с ним точно не расстанемся. Потому что моя «газель» лежит на левом боку в кювете рядом с Симферопольским шоссе, а до этого она сделала три четверти оборота через крышу, и если на небе нет Бога, то ящики Ицхака разбросаны в радиусе пятидесяти метров вокруг. А если Бог есть и сегодня не слишком занят, то ящики остались в кузове, их содержимое не разбилось и дело ограничится отсутствием чаевых у шофера, то есть меня. Но если груз разбился, мне даже страшно представить себе, что скажет Гурген Владиленович, – в самом лучшем случае дело ограничится тем, что мне придется срочно искать другую работу, а это не так просто, как думают чиновники из собеса.

Ицхак грязно выругался на своем иврите и, кряхтя, поднялся на ноги, стараясь не наступить на меня. В кабине, лежащей на боку, это трудно. Я сдавленно застонал. Ицхак снова выругался, и на меня посыпались осколки стекла. Я закрыл лицо, и вовремя, потому что дальше последовал настоящий стеклопад. Это еврейчик выдавил наружу остатки лобового стекла.

– Что ты делаешь, морда жидовская? – не выдержал я.

Я не антисемит, чеченская война давно выбила из меня глупые детские предрассудки. «Если в кране нет воды…» Ерунда все это. По сравнению с чучмеками жиды стали как родные. Куда мы катимся?

Щегольской ботиночек сорокового размера, не больше, отделился от моего плеча и, описав изящную дугу, скрылся из поля зрения. Ицхак счел за лучшее проигнорировать мой наезд. А может, просто не расслышал.

Я попытался придать телу вертикальное положение, но преуспел лишь частично. При первом же движении в верхней половине тела обнаружилось примерно пять-шесть очагов боли – терпимой, но крайне неприятной. Привычным жестом я потянулся к нарукавному карману, и свежий ушиб на плече отозвался тупой болью. Я остановил движение, потому что осознал его бессмысленность. Во-первых, боль не настолько сильна, чтобы колоть промедол. А во-вторых, моя война уже закончилась. Пусть я и одет в камуфляжную куртку, в левом нарукавном кармане лежит не шприц-тюбик обезболивающего, а два запасных электрических предохранителя.

Я глубоко вдохнул и выдохнул. А потом еще раз вдохнул и выдохнул. Голова чуть-чуть закружилась, но я не обратил на это внимания. Ребра не сломаны вроде бы. Может, одно-два и повреждены, но это не считается. В полевых госпиталях подобное вообще не признавалось за ранение; одиночная трещина в ребре двигаться не мешает, значит, и интереса для военврачей не представляет.

Я осторожно пошевелил руками, затем плечами. Переломов нет, вывихов тоже. Ушибы есть, завтра тело будет похоже на один большой синяк. Я улыбнулся, левая щека отозвалась болью, и я понял, что лицу тоже досталось. Попытался заглянуть в зеркало, но увидел, что его больше нет. А вот и виновник происшествия.

Мы ехали в правом ряду, я держал чуть меньше сотни: «газель» была сильно загружена, и насиловать двигатель не хотелось. Тем более что хозяин груза ни разу не дал понять, что перевозка срочная. Интересно, что за железки лежат в этих ящиках? Это точно железки, ящики слишком тяжелые, чтобы быть наполненными чем-то другим. Если только не кирпичами, ха-ха.

Так вот, мы спокойно ехали в правом ряду, видимость была идеальная, температура чуть ниже нуля, как обычно в начале ноября. Впереди замаячила хорошо знакомая по прошлому рейсу полоса особенно дерьмового асфальта. Я отпустил газ и подумал: почему в Тульской области знак «неровная дорога» висит перед каждой колдобиной, а в Московской его вообще не встретишь? И это при том, что к северу от Оки дорога гораздо лучше, чем к югу.

А потом мое внимание привлекла небесно-голубая «шестерка», появившаяся в зеркале заднего вида и быстро приближавшаяся. Я представил себе, как она будет скакать на многочисленных поперечных складках асфальта, и невольно улыбнулся. Я успел обратить внимание, что «шестерка» недавно покрашена толстым неровным слоем садолиновой краски, а это может означать только одно: машина убита, совсем скоро ее будут продавать. Лоху. Потому что нормальный человек ни за какие деньги не купит подержанную машину, недавно покрашенную толстым слоем садолиновой краски.

«Шестерка» поравнялась с моей «газелью» и вырвалась вперед. Водитель должен был видеть, что впереди асфальт превращается в стиральную доску, но даже не замедлил скорость, и машина начала прыгать. А потом все происходило очень быстро и очень отчетливо, как в замедленной съемке.

Громкий стук. Маленькое тринадцатидюймовое колесо катит посередине правой полосы. Сноп искр из-под переднего правого крыла «шестерки». Почти не снижая скорости, машина разворачивается поперек дороги и бросается под мою «газель», как двадцать восемь героев-панфиловцев под фашистские танки. Я пытаюсь вывернуть руль вправо, понимаю, что это бессмысленно, но мозг не успевает остановить руки, живущие как будто своей собственной жизнью. Удар, совсем не страшный, я даже не касаюсь руля – напряженные до каменного состояния мышцы рук амортизируют. Машину неотвратимо тащит в кювет. Я выкручиваю руль влево. Сквозь оглушительный скрежет днища «шестерки» об асфальт пробивается новая нота. Я понимаю, что левой рулевой тяги больше нет. А еще нет тормозов, потому что педаль резко проваливается. А еще я понимаю, что вот-вот…

Колеса растопыриваются в разные стороны, «газель» резко дергается из стороны в сторону, будто выбирает, с какого бока объехать препятствие. Скорость упала примерно до тридцати километров в час, и я решаюсь воткнуть первую передачу. Поздно. От резкого толчка двигатель глохнет, на мгновение «газель» зависает над кромкой кювета, а потом медленно и неотвратимо рушится вниз. Я валюсь на еврейчика, мир переворачивается, и я вырубаюсь.

Сейчас «шестерка» стоит поперек дороги, правый бок промят до центра салона, переднего колеса нет… заднего тоже уже нет. Хлам. Я выбиваю ногой остатки лобового стекла, и левое бедро простреливает острая боль. Ничего страшного, просто ушиб. Выбираюсь наружу.

Левый ряд шоссе свободен, и по нему одна за другой медленно ползут машины, боязливо огибая мертвую «шестерку». Никто не остановился. Хотя нет, по разделительной полосе бегут два мента в бронежилетах и с укороченными автоматами. С чего это вдруг такая экипировка? Наверное, какой-нибудь ОМОН ехал по своим делам, увидел аварию и решил помочь. Менты тоже люди, ничто человеческое им не чуждо.

1
{"b":"34823","o":1}