На наркоту нас подсадил все тот же Ник. Он навещал нас время от времени и предложил лекарство от бессонницы. В то время мы, должно быть, мало напоминали людей: запуганные, без мыслей в голове из-за бессонницы, шатавшиеся от голода (есть мы тоже не могли, да и нечего было). Так что особо долго уговаривать не пришлось. И Ник стал нашим ненавистным спасителем, мы готовы были на что угодно, лишь бы удрать хоть ненадолго из этой реальности. Боль отступила, даже ненависть куда-то испарилась, осталось одно желание: избавиться от воспоминаний любой ценой. Почему Ник продолжал за нами приглядывать, более или менее понятно – наверное, все еще надеялся, что Пашка даст о себе знать. Но он не из тех, кто способен кого-то облагодетельствовать, так что очень скоро от нас потребовали отработать потраченные деньги. Впрочем, работа, по большей части, была несложной. Хотя довольно грязной.

Так мы и жили, если это можно назвать жизнью, пока однажды… У Машки была ломка, а Ник не спешил ее осчастливить. Дразнил, как собачонку, заставляя то тявкать, то служить. Даже с мозгами, разжиженными наркотой, я почувствовала невыносимую боль. И тогда решила: я соскочу. И утром повторила это, глядя в зеркало. Я попробую. А если не смогу, убью Машку, а потом себя. Программа максимум. Как я буду убивать Машку, даже представлять не хотелось. Значит, надо соскочить. Если мне удастся, я ее вытащу.

К моему величайшему удивлению, Ник отнесся к данному намерению скорее с любопытством, чем с сомнением или насмешкой. Иногда я ловила на себе его взгляд – он точно приценивался ко мне. В общем, как ни странно это звучит, в нем я обрела поддержку. Потом, уже через несколько лет, Ник в припадке откровенности рассказал, что когда-то тоже был наркоманом. И смог завязать. И тогда ему было интересно, что выйдет из моей затеи.

– У меня есть домик на примете, в глухой деревушке. Заколочу ставни и дверь, чтобы ты выбраться не могла. Наберешь жратвы, воды побольше. Если месяц выдержишь, значит, есть шанс. Ну, так что? Рискнешь?

И я рискнула. Уходя, Ник бросил мне мобильный на колени.

– Будет тошно, звони, и я примчусь на крыльях любви.

О том месяце у меня остались довольно смутные воспоминания, редкие отчетливые картины и снова провалы. Наверное, я все-таки звонила. Почти уверена, что звонила, но Ник не приехал. Он появился ровно через месяц, взломал дверь, и я вернулась в этот мир похудевшей на двенадцать килограммов, с руками, искусанными в кровь, с запавшими глазами и меня саму удивлявшей жаждой жизни. Еще через два месяца я смогла прийти в норму. А потом Ник принялся натаскивать меня. Кого именно он из меня готовил, сообразить было нетрудно, но в тот момент мне было на это наплевать. Меня занимало только одно: вытащить Машку. Ник вновь проявил удивительную покладистость: Машку отправили в хорошую клинику. Но, вернувшись оттуда, продержалась она недолго. Мне было горько сознавать это, но Ник ее сломал. В том чертовом подвале она потеряла все, даже инстинкт самосохранения. Страх, что жил в ней с тех пор, был сильнее. Она смертельно боялась Ника, хуже того – она боялась этой жизни. Жизни, где был он и ему подобные. И продолжала свой бег от них, теперь уже в одиночку.

Какое-то время я еще надеялась, пока не поняла, что по всем статьям проиграла. Ник мог добиться от меня чего угодно, шантажируя Машкой, и я вынуждена была терпеть его, терпеть уже на трезвую голову, со всей ясностью сознавая, что я в тупике. Выхода нет. Но даже эти мысли с некоторых пор почти не приносили боли. С болью свыкаешься. Остается только горечь…

Машка вернулась из кухни с сияющими глазами и виноватой улыбкой, устроилась в кресле и спросила:

– Тебя выгнали с работы? – Я кивнула в ответ, а в ее глазах мелькнул испуг. – Ник знает?

– Ага.

– Здорово злился?

– Он смог это пережить.

– И что теперь?

– Ничего. Ищу работу. На худой конец устроюсь дворником.

Машка весело фыркнула.

– Представляю тебя с метлой.

«Метла – не самое скверное в этой жизни», – мысленно решила я, но лишь улыбнулась. Машка допила шампанское, взглянула на часы и сказала жалобно:

– Пора.

Мы направились к двери.

– Давай закатимся в выходной в ресторан? Отметим день рождения как следует. Идет?

– Хорошо, – согласилась я.

– Что-нибудь случилось? – В ее взгляде вновь было беспокойство.

– Нет. Все в порядке.

– Я же вижу. Ты хмуришься, и взгляд отсутствующий.

– Кто-то убил Гороха, – вздохнув, все же сообщила я. – Зарезали в собственной квартире.

– И что ты думаешь? – Теперь Машка испугалась по-настоящему.

– Вряд ли это были грабители. Ничего из квартиры не пропало.

Машка, как и я, прекрасно понимала: грабители должны быть совершенными идиотами, чтобы решиться на такое, раз после этого им придется иметь дело с Ником.

– Что-то происходит? – Машка с трудом подбирала слова.

Я хотела рассказать ей о ментах на дороге, но о транспорте ей знать не полагалось, и я промолчала. И тут Машка задала вопрос, который, признаться, произвел впечатление:

– Но ведь Ник не думает, что ты к этому как-то причастна? Он ведь не может всерьез предположить… – Она точно споткнулась на середине фразы и теперь смотрела с испугом. У меня был растерянный вид, что ее и смутило.

– Он псих, но не идиот, – ответила я.

Мы простились, и Машка ушла. Она работала секретарем в администрации области. Разумеется, на работу ее устроил Ник, и не просто так. У Машкиного босса были тесные связи с хозяевами Ника, но те ему, по какой-то причине, не доверяли, вот Машка за ним и шпионила, что было легче легкого: дядя пил неумеренно и в пьяном виде не только все выбалтывал, но и лишнего на себя наговаривал. Поэтому очень скоро на Машку возложили иные функции – присматривать за дядей и по возможности держать его подальше от посторонних, так что Машка совмещала все разом: была для него секретарем, любовницей, нянькой и «жилеткой», поскольку поплакаться на жизнь он любил так же, как и выпить. Поначалу Машка его терпеть не могла, так как он был намного старше, очень напоминал шимпанзе и ненавидел мыться. Но люди – существа загадочные, по крайней мере, быстро ко всему привыкающие, и Машка не только привыкла, но и, подозреваю, с некоторых пор питала к нему добрые чувства. О его здоровье пеклась вполне искренне, стыдилась своих еженедельных доносов Нику и с гордостью отмечала, что теперь шеф моется практически ежедневно. С таким видом обычно мамаши сообщают, что их ребенок умеет пускать пузыри, и только им ведомо, что в этом такого выдающегося. Шеф – звали его Углов Борис Сергеевич, – разумеется, подозревал ее в шпионаже и поначалу даже поколачивал по пьяному делу, но Машка, не стесняясь, давала сдачи. Он присмирел, потом привык и теперь называл ее Мата Хари, скорее из вредности, причем в интонациях проскальзывало уважение. В общем, они были вполне счастливой парой.

Проводив Машку, я устроилась на диване и принялась разглядывать потолок. Интересовал он меня не то чтобы очень, просто требовалось подумать над словами Машки. Моя подруга сказала: «Надеюсь, Ник не думает, что ты имеешь к этому отношение». То есть что он не думает, будто именно я укокошила Гороха. Настораживало, что такая мысль пришла ей в голову. С ее точки зрения, Ник мог так решить? А что… Ник, в отличие от Машки, прекрасно знает, чем мне приходится заниматься, а Горох как раз один из тех семерых, что развлекались с нами. В этом свете дурацкие намеки Ника теперь вполне понятны. Очень может быть, что он всерьез подозревает меня. Я невольно усмехнулась: мстить каким-то придуркам через столько лет – затея совершенно идиотская. Я бы с удовольствием укокошила Ника, а не этих шестерок, таких же, как я сама, но кончина Ника весьма проблематична, я бы даже сказала, что надеяться на нее – совершенно дохлая затея, да и мое отношение к нему тоже претерпело изменения, так что убить его я мечтала скорее по привычке. С моей точки зрения, версия о моей причастности к убийству не выдерживала никакой критики. Но Нику ничто не мешало думать иначе. А если что-то взбрело ему в голову… Я почувствовала беспокойство и теперь взирала на потолок с суровостью. На мой взгляд, логичнее связать убийство с тем, что произошло на дороге. Происки конкурентов? Я стала перебирать возможные варианты. Не так-то много их оказалось.