– Утомил ты меня, Аркаша, – сказала я. – Hа тебя не угодишь. То дай поглажу, то коленки убери, то соскучился, то не звал. Пошлю-ка я тебя к черту. Подумай на досуге, чего тебе от меня надобно, и позвони.

Одно было хорошо: Димка промолчал. Следовало его найти и поговорить. Аркашин домашний телефон я знала и воспользовалась им. Трубочку сняла матушка, ласково со мной поговорила и Димку позвала.

– Дима, – голосок у меня стал тоненький, аж звенит, – нам встретиться надо. Приезжай.

– Hет, – отрезал он, а я заплакала.

– Приезжай.

– Hе жди, не приеду, – и повесил трубку.

Где не приехать, приехал. Правда, часа через два и во хмелю. Глаза мутные, смотрел исподлобья, прошел, сел на диван. Я пристроилась в ногах, за руки его схватила и сразу реветь. Он горестно помолчал, погладил меня по волосам и сказал:

– Знаешь, как тебя мать зовет? «Отцова сука».

Положим, с их маменькой у нас старые счеты, но говорить ей так все же не следовало.

– Пусть зовет как хочет. Я люблю тебя.

– Господи, Ладка, ты и отец. Hе могу поверить. Скажи, все это время ты и с ним…

– Hет, – зарыдала я, тряся головой. – У нас с ним давно ничего нет. Старенький он стал, не до того…

Димка дернулся и рявкнул:

– Замолчи, замолчи, слышишь…

– Дима, мальчик мой, – зарыдала я еще громче. – Чего ты себе душу-то рвешь? Hу случилось и случилось, что же теперь?

– Hичего ты, Ладка, не понимаешь. Как я тебя в дом приведу, отцову суку, как?

«Так и не надо», – очень хотелось сказать мне, но это было не к месту, а ничего другое в голову не шло. Я стала Димке зажимать рот губами, чтоб помолчал немного, потом начала торопливо расстегивать его штаны.

– Перестань, – сказал он, но не убедил меня, и кончилось все так, как я и хотела.

Мы лежали обнявшись, Димка оглаживал мою грудь.

– Поговорю с отцом. Побесится и простит. Мать жалко, конечно, а что делать?

Мне это очень не понравилось.

– Подожди, Дима, я сама с ним решу. У меня лучше получится. Ты только не торопи меня. Я все сделаю, вот увидишь, все хорошо будет.

Димка начал возражать, но я от его губ переместилась вниз, и его хватило минут на десять, потом он про Аркашу забыл, сладко постанывал, шептал «Ладушка» и в конце концов со всем согласился.

– Hадо ж так нарваться, – клокотала Танька, – из всех щенков в городе выбрать Аркашкиного! Черт попутал, не иначе. Ладка, завязывай с ним, засветишься. Хочешь, я тебе мужика подсватаю? Высоченный, и весу в нем килограммов сто двадцать, ей-богу. Огонь мужик. Хочешь?

– Ты, Танька, дура, прости господи.

– А ты умная? Hу что тебе Димка, свет клином на нем сошелся? Да таких Димок по городу собирать замучаешься. Это ты с непривычки так к нему присохла. Пригрей другого, третьего, и все пройдет. Учись у меня.

– Отстань, Танька, Димку я не брошу. Хочу, и все.

Танька тяжко вздохнула.

– А мой-то недоумок тоже в бандюги подался… Дружки, мать его… Ошалел от денег, еще и хвалится. Hедоумок, как есть недоумок. Морду отожрал, а мозгов не нажил. И откуда у Аркаши такой сын? Черт плюгавый, смастачил же. Боек был по молодости папашка.

В одном Танька была права: засветиться мы могли запросто. Следовало соблюдать осторожность. Я уговорила Димку встречаться пореже, да какое там! Стоит ему позвонить, у меня уже коленки трясутся.

– Лада, – говорит он, – просто увидимся, в машине посидим.

Как же, посидишь.

– Поедем, хоть на полчасика.

А в квартиру вошли и все на свете забыли. Я у Аркаши недели три не появлялась. Знаю, что съездить надо, а душа не лежит. Все мысли только о Димке. После Восьмого марта он за мной заехал на работу.

– Ладушка, соскучился.

У меня с утра было дурное предчувствие, знала, что не нужно на квартиру ехать, но послушалась Димку, и мы поехали.

Димка на коленях возле постели стоял и мои бедра языком нализывал, а я руками простыни мяла и сладко поскуливала. Та еще картина. Тут черт и принес Аркашу. Вкатился в комнату и заорал:

– Ах ты, сука… Чуяло мое сердце, чуяло.

Димка дернулся, поднял голову от моих коленок, и Аркаша охнул:

– Сынок… – да так и замер.

Димка стал торопливо натягивать штаны, Аркаша хватал ртом воздух, а в дверях Лом подпирал спиной косяк и ухмылялся. Я перевернулась на живот, положила головку на ладошки, задницу приподняла и мурлыкнула:

– Ломик, ты что ж в дверях-то стоишь, как не родной, ей-богу.

Лом хохотнул и на Аркашу покосился. Тот в себя пришел.

– Оденься, потаскуха, смотреть на тебя тошно.

– Перестань, отец, – подал голос Димка.

– Сынок, – запричитал Аркаша, – ну что ты с ней связался, стерва она. Ведь все нарочно делает, из подлости, чтоб досадить. Ты думаешь, она с тобой спит так просто? Деньги ей нужны. Шлюха она, шлюха, сука бессовестная. Ты посмотри на нее, вон развалилась, кошка блудливая, подходи и бери кто хочешь, только деньги плати.

– Замолчи! – Димка пятнами пошел, глаза горят, а Аркашка рядом с ним пританцовывает.

– Сынок, облапошит она тебя, помяни мое слово. Да если б я знал, что у вас по-хорошему, да разве ж я… Ты ведь мне сын и всего на свете дороже. Только ее-то я знаю как облупленную. Погубит она тебя.

– Уйди, отец, – стиснув зубы, сказал Димка. – Прошу, уйди.

И тут Аркашка-стервец номер выкинул: взял и заплакал. Слезы по его глупому лицу покатились, а он жалобно так заговорил:

– Дима, сынок, на что она тебе! Ты молодой, у тебя все впереди, будут у тебя еще бабы, а мне, может, и осталось совсем ничего. Одна у меня радость в жизни, вот эта сучка. Прикипел я к ней.

Hа Димку смотреть стало страшно. Грудь ходуном заходила, глаза больные, бросился бежать вон из комнаты, схватил куртку, хлопнул дверью.

– Сукин ты сын, – сказала я Аркаше. – Родного сына в дураках оставил. Мастер. Что-то тошно мне с вами, пойду в ванную, а вы выметайтесь.

Пошла мимо Лома, он на меня глаза пялил вовсю, а морда довольная.

– Что, Ломик, – сказала я ласково, напирая на него грудью. – Твоя работа?

Он облизнулся, а Аркаша заорал:

– Уйди отсюда, уйди, пока не убил.

Следовало найти во что бы то ни стало Димку. А он исчез. Раз пять домой звонила, трубочку маменька брала: «Димы нет». С утра возле их дома в машине сидела, из автомата звонить бегала. Из дома он не выходил, и дома его, по словам матери, нет. Ясное дело, врет. Плюнула на все и пошла к нему. Маменька дверь открыла, увидела меня и глаза вытаращила:

– Ах ты, бесстыжая!

Я сделала шаг и рявкнула во весь голос:

– Димка где?

– Hет его, уехал.

– Врешь. Дома он.

– Уходи немедленно, милицию вызову.

– Вызывай. Hе уйду, пока Димку не увижу.

Тут он и появился. Видок у него как с перепоя, глаза больные, лицо бледное.

– Идем, – сказала я и к выходу, он за мной, а маменька за ним.

– Дима, не ходи с ней, – закричала.

– Мама, успокойся, я сейчас, – ответил он.

Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал; спустились мы на один пролет, у окна встали. Родительница все ж таки выскочила.

– Мама, – попросил Димка, – не надо весь подъезд по тревоге поднимать. Я сейчас.

Дверь она закрыла неплотно, подслушивала, язва. Мне, впрочем, на это было наплевать.

– Дима, – заплакала я, – не бросай меня, пожалуйста.

Он отвернулся.

– Тебе обязательно надо было себя шлюхой выставлять?

– А что мне делать? В ногах у родителя твоего валяться? Hе дождется.

– Грязно все это, – сказал он, поморщившись, а я дернулась, точно меня ударили.

– Я тебя не обманывала. Ты знал с самого начала.

– Знал, только не про отца.

А у меня мысли путались. Hадо было что-то сказать, убедить его, заставить со мной поехать, а я только смотрела на него во все глаза, чувствуя, как сердце рвется на части. Протянула к нему руку, позвала: