– Милена, знаешь, кто ты? – сказал он.

– Кто?

– Сволочь. Ты – сволочь. Можно я тебя поцелую?

Милена тупо кивнула. Здоровяк Стив поднял ее со стула как пушинку, и чмокнул в губы – не взасос, нежно. Милена разрыдалась. Она висела, едва касаясь ногами пола, в медвежьих объятиях Стива, а он слегка покачивал ее – как плачущего ребенка, и шептал на ухо:

– Сволочь ты, Милена. Хороший ты человек, Милена, я очень тебя люблю. Но все равно ты сволочь…

Лицо Глена Кирби на экране видеофона выражало крайнюю озадаченность. Он сидел в кресле, подпирая подбородок кулаком, и рассматривал Милену, словно изучая непонятный объект, неизвестно откуда появившийся в его владениях. Решал, наверное, что делать с Миленой – убить сразу или сначала подвергнуть пыткам.

Стив неловко топтался за спиной Милены и тяжело вздыхал. Всех остальных попросили покинуть студию. Разговор намечался конфиденциальный.

– Милена, то, что вы делали сегодня, неправильно, – сказал, наконец, Кирби, прервав мучительное молчание. Говорил он по-русски, тщательно подбирая слова. – Вы сделали… как это сказать… трудную ситуацию для меня. Там, наверху, у меня есть свой chief[1], – он показал пальцем в потолок, – а у него – свой, и так далее. Но разрешать эту ситуацию нужно все равно мне здесь, в Москве. Вы имеете уверенность, что информация, которую вы говорили, правильная? Мне очень важно это знать.

– Это правильная информация, господин Кирби, – сказала Милена.

– Э-э, Милена, я же вас просил, не зовите меня господин и на фамилию. Мы же коллеги, зовите меня Глен! У нас так принято. Вы же зовете Стива Стив, а не господин Маккристоферсон.

– Хорошо, Глен, – сказала Милена. – Так вот, эта информация абсолютно достоверна. Я сама разговаривала с этим мальчиком, и он рассказал мне кое-что интересное – такое, о чем я даже не могла говорить в прямом эфире. Это "кое-что" настолько неприятно, что могло бы вызвать панику. А я не хотела создавать панику – хотела только предостеречь.

– И что вы знаете еще?

– Я прошу прощения, господин… Глен, но это не телефонный разговор. Я действительно знаю многое, еще со времен вторжения банд в Нижний, но до сих пор молчала…

– Вероятно, мы скоро услышим это "многое" в эфире? – Кирби улыбнулся едва заметно. – И опять вы будете делать это со своей инициативой, неожиданно… э… не предупреждать редактора перед этим.

– Нет, такого больше не будет. Извините меня пожалуйста, Глен.

Милена покраснела, опустила глаза в пол. Только что была она королевой зала, кумиром аудитории. Только что гордо думала, что уйдет с телевидения без разборок и разносов. И вот, пожалуйста, краснеет мучительно, как девчонка, просит прощения…

– Я должен уволить вас, вы это знаете? – спросил Кирби.

– Да. Знаю.

– Теперь у нас могут возникать плохие отношения со спонсорами, которые дают нам инвестиции для наших программ. Потому что ваше выступление может уменьшить продажу многих товаров. Вы это тоже знаете?

– Догадываюсь…

– Так вот, Милена, – Кирби встал из кресла и навис над камерой видеофона, закрыв собой полмира. – Я не буду вас увольнять. И если кто-то будет хотеть вас увольнять, я буду… э-э… сражаться за вас. Я даю вам… как это сказать по-русски… Даю вам карт-бланш. Правильно?

– Правильно, – сказала Милена, хотя непонятно было, к чему это "правильно" относилось. – Спасибо, Глен. Спасибо вам огромное.

– Знаете, почему я так делаю?

– Нет, – откровенно сказала Милена. Стив за спиной возмущенно фыркнул.

– Стив, ты меня понял, – сказал Кирби. – А вы, Милена, нет. Потому что вы думаете, что мы, американцы, приехали сюда только делать деньги. И еще вы думаете, что мы очень хотим закрывать проблемы в Нижнем Новгороде, делать вид, что их нет, что все очень хорошо. Это не так. Совсем не так. В Америке я мог бы зарабатывать денег в два раза больше, мне предлагали там хорошее место. Но я поехал сюда, в Россию, потому что здесь… как это сказать… Я люблю русских, и я хочу, чтобы в мире знали правду о них. Свобода слова – это очень важно, Милена. Очень! И поэтому я очень уважаю вас, Милена, за то, что вы делали сегодня.

– Нет, подождите, как же так? – Милена опешила. – Я считала, что это вы, руководители телевизионных каналов, перекрываете информацию. Извините…

– Не мы. – Кирби устало покачал головой. – Это не мы. Здесь очень много разных факторов и влияний… Вы с ними столкнетесь, когда будете делать эту работу дальше. Вы сами разберетесь, кто это делает. Вам будет трудно, Милена. Вам не страшно?

– Страшно, – призналась Милена. – Я вообще страшная трусиха.

– Кто вы? – удивленно переспросил Кирби.

– Funk, – перевел из-за спины Стив. – По-русски это – трусиха.

– Не думаю, что вы – funk, – улыбнулся Кирби. – Я бы сказал по-другому, что вы – plucky girl[2] . Я дам вам большую работу и надеюсь, что вы сделаете ее очень хорошо. Желаю вам удачи…

Милена лежала в темноте, натянув одеяло до подбородка. Никак не могла заснуть – лежала и вспоминала подробности нескончаемо длинного дня.

Кирби дал ей карт-бланш, и выразилось это в довольно неожиданной форме. "Я бы хотел, чтобы вы сделали документальный фильм, в пределах двух часов, – сказал он. – Вы никогда не делали такое? Это не страшно, вам будут помогать Джорж Волски и Саша Федоров. Они хорошие мастера, у них есть международные премии… Вы покажете разговоры с жителями вашего города, сделаете видео разных разрушенных мест, найдете интересные воспоминания. И ваши комментарии, конечно, – это самое важное. Я думаю, у вас есть что сказать. Все, что вы считаете нужным. Мы, со своей стороны, финансируем этот фильм. Я свяжусь с Федоровым, он сделает смету. И ваше шоу – продолжайте его. Только очень вас прошу – советуйтесь с нами, не делайте нам больше сюрпризов"…

Стив пригласил ее на ужин в ресторан. Она отказалась, сославшись на усталость. Хороший парень Стив – белобрысый, здоровенный, забавный… Добрый. Вот Игорь не был добрым – злость и раздражительность из него так и перли. Он был законченным индивидуалистом, не пускавшим в свою личную жизнь никого. Но… Это был Игорь. Теперь он умер и его можно идеализировать до бесконечности. Плохо жить с придуманным человеком – подменять фантазией реальную жизнь. Глупо, неправильно. Но только этим и держится ее душевное равновесие – совокупностью ежедневных ритуалов, место в которых есть только для двоих – для нее и для Игоря. Вернуться домой, принять душ, в котором они так любили мыться вместе с Гошей, представить, что он снова трет ее мочалкой, намыливает ей спинку… Нет, сейчас лучше не представлять – не уснешь до утра. Представлять нужно именно в ванной. Приготовить ужин – его любимую жареную картошку с селедкой, и поставить на стол непременную бутылку холодного пива "Бочкарев" – так он любил. Поужинать, глядя в телевизор – никаких фильмов, перебиваемых чертовой рекламой, только новости. Все, как было тогда…

Она заразилась индивидуализмом от Игоря? Да, наверное, так. До того, как он умер, она не была такой. Она была намного общительнее. Она и представить не могла, что будет находить удовольствие от полного одиночества.

Это просто психическая травма, вот что. Травму нужно пережить. И тогда все встанет на свои места.

Итак, телевизионные новости. Милена не могла оторваться. Вот оно, понеслось – на всех каналах говорилось об покушениях на жизнь детей в Нижнем, и о ней, Милене Серебряковой, тележурналистке, выставившей на свет божий сенсационные факты. И первые комментарии – смущенное лицо представителя УВД, какого-то там майора Толоконникова, объясняющего, что при случаях киднеппинга принято не разглашать информацию, что это в интересах пострадавших… Ухоженная физиономия гендиректора Росинформсетей, заявляющего о новых защитных программах, разработанных заранее, и теперь применяемых в экстренном порядке… Тупо, господа. Похоже, вы не понимаете, с кем имеете дело. Это вам не вульгарные хакеры. Здесь нужен другой подход.