Сегодня вечером. Биржа в Синем Квартале начинает работу в семь вечера. Марджи – существа ночные. Наверное, ночью лучше обтяпывать темные делишки.

Лина пощупала толстую пачку долларов в кармане джинсов, грустно вздохнула и принялась за салат.

Девять вечера. Лина вышла из полупустого вагона метро, изумленно оглянулась. Н-да, зрелище впечатляющее. Стены станций сабвея во всем городе были покрыты скользким пластиком, делающим бесполезной любую попытку рисовать на них – краска не держалась, стекала вниз, или, высыхая, облетала порошком. На станции «Марис парк 278» присутствовал все тот же пластик, однако изрисованный от пола до потолка. Неугомонные марджи и здесь нашли способ поглумиться над общественным порядком. Наверное, придумали специальную краску, разъедающую пластик и делающую его шероховатым. Неудивительно. Лина знала, что основу бизнеса марджей составляли новые технологии. Марджи лидировали во всех областях производства, не поощряемых официальной властью – синтетические психоделики, запрещенные генные присадки, биоклонирование, хакерские программы, новые виды личного оружия и средства защиты от нового оружия… Всё, что угодно. А еще Лина слышала, что крупным рынком сбыта этих технологий являлись многие крупные корпорации – законопослушные, платящие налоги и процветающие. Таким образом изобретения марджей выходили на свет божий. Лина не удивилась бы, узнав, что многое из современного альпинистского оборудования – того, чем торговал ее отец, – придумано именно марджами. Так уж повелось в последние двадцать лет – сообщество марджей генерировало идеи, которыми подкармливалась вся страна, а за это марджам прощалась их маргинальность и неприличный образ жизни.

Граффити всех цветов радуги – какого цвета была стена изначально, теперь уже трудно понять. Причудливые рисунки, совсем не похожие на обычную заборную роспись бедных кварталов города. Густые джунгли в фиолетовых тонах, розовые листья, черные цветы. На ветвях деревьев, на лианах – птицы, покрытые кошачьим мехом, обезьяны с головами собак – морды повернуты в зал, смотрят на посетителей – немигающе, пристально, напряженно. И везде одна лишь надпись, повторяющаяся сотню раз, разными шрифтами, буквами от мелких до гигантских: «Слушай свой лес». «Слушай свой лес». «Слушай свой лес».

Лина обнаружила, что не дышит уже минуту – задохнувшись от неожиданности, не в силах оторвать глаз от стен. Лес. «Закройте глаза и слушайте шум леса, – снова услышала она голос мертвого Тутмеса. – Рокот крон в высоте, песни лягушек, разговоры птиц, крики обезьян, шорох листвы под ногами… Это скажет вам о многом».

О Боже, почему лес покрывает эти подземные стены, почему здесь цветут безумные сюрреалистические джунгли? Что у марджей, детей технического века, обитателей бетонных коробок, общего с лесом? И причем тут Тутмес?

Про Тутмеса догадаться нетрудно – он наверняка немало времени провел в этих кварталах, недаром так хорошо разбирался в нестандартной, криминальной по сути генетике. Именно он привел сюда Лину – и странной жизнью своей, и ужасной смертью. Лина должна довести дело до конца. Должна – хотя бы в память Тутмеса, во исполнение последнего его желания.

Тутмес чувствовал бы себя здесь, в Южном Бронксе, как дома. Лина же не испытывала ничего, кроме неуверенности, дискомфорта и страха. Она, дитя американского порядка, никогда не оказывалась в столь чуждом порядку месте.

– Спокойно, спокойно, – тихо сказала она себе.

– Что, цыпа, вставляет живопись? – голос раздался сзади и Лина обернулась. Обладателем голоса оказался мардж лет сорока, ямайской внешности – густые косички-дреды до плеч, белая татуировка – концентрические круги на блестящей коричневой физиономии. Балахон до колен, расшитый бисером. И черные очки-гогглы, – матовые, кажущиеся непрозрачными, закрывающие треть лица.

– Да, клёво, – пробормотала Лина. – Кто это нарисовал?

– Старикан Рюбб. Веселый старикашка с железной ногой.

– Он сделал все это один?

– Ну как тебе сказать, цыпа… Во втором заходе мы ему помогли, конечно. Потому что Рюбб знал, что третьего захода не будет, торопился. Я тоже тут приложился, слегка поработал баллончиком. Схлопотал за это три месяца тюряги, ну да это мелочь.

– Тюряга? За что?

– А вот за это самое. – Человек махнул рукой. – Порча имущества и всякой там хрени, преступление четвертой степени. А вот Рюбб, сталбыть, приложился к стене во второй раз, сталбыть, рецидив, уже на третью степень потянуло. В первый раз он один пробовал все это дело расписать, шесть часов проработал, потом какой-то сволочной брейнвош стуканул в полицию, старика загребли и отправили париться за решетку. Рюбб знал, что во второй раз ему впаяют гораздо больше. Но в том, что разрисует всю станцию, не сомневался. Бзик у него такой был – хоть тресни, но чтоб был здесь вот лес, и было всем от этого счастье. Когда он вышел, то на рожон лезть не стал, подготовил все как следует. Старикан туго знал свое дело. Наварил триста фунтов краски, разлил ее по баллонам, нанял сорок пять сликов – тех, кто рисовать умеет. Каждый знал свой фрагмент, эскиз у него был, чего там рисовать и все такое. И в два ночи, когда станция закрылась и копы ушли в постельку, мы срезали замки, вошли сюда и рисовали до самого утра. А утром нас всех повязали. Сорок пять людей, и ни одним меньше. Было это два года назад. Мы все вышли очень скоро, а Рюббу выписали трояк. Только он перехитрил всех уродов – откинулся раньше времени.

– Как – откинулся?

– А так. Отбросил копыта прямо в бостонской тюряге. Две недели назад это случилось. Сталбыть, ушел старик в свой лес из этой земной хрени. Давай помянем его, цыпа.

Человек полез в складки своего пестрого балахона и выудил помятую армейскую фляжку. Отвинтил пробку, присосался к горловине толстыми губами, с трудом оторвался, занюхал рукавом. И протянул фляжку Лине.

– На, хлебни, цыпа, за упокой Рюбба. Славный был придурок.

– Нет, спасибо, – вежливо сказала Лина.

– Что значит спасибо? – набычился ямаец. – Ты не думай, тут нормальное пойло, крепкое, градусов семьдесят, спирт с канабисом. Сам делал. Вставляет по полной программе.

– Не хочу. Я пойду, у меня дела.

– Куда пойдешь?

– Не твое дело, мардж, – надменно сказала Лина.

И тут же схлопотала оглушительную пощечину. И полетела на пол.

– Сука! – Ямаец навис над ней, брызгая слюной. – Кто здесь «маргарин»? [5] Кого ты марджем назвала? Сука, брэйнвошка поганая! Оделась как слик, думала, не узнают тебя, да? Зачем сюда приплелась? Шпионить, да? Я те пошпионю щас!

Лина отползала по полу назад, а мардж шел за ней, размахивал кулаками. Немногочисленный марджевский народ на станции уже обратил на них внимание, но никто не спешил на помощь – стояли поодаль, жлобы, ухмылялись – видать, обычное дело, честный чувак дубасит чужую бабу, что тут такого…

Вот попала… Лина готовилась тщательно, нарядилась в полноценный марджевский прикид. И вот тебе на – схлопотала от первого же попавшегося марджа по морде. Что теперь делать? В драку ввязаться? Затопчут на месте. Попытаться удрать? Вряд ли получится – пространство закрытое, кто-нибудь непременно подставит подножку.

Мардж наклонился, схватил Лину за плечи, рывком поставил на ноги, размахнулся для очередной оплеухи… Лина ударила первой – рефлексы сработали молниеносно, сделали свой выбор, решили всё за нее. Кошачий удар лапой по морде – отвертки выскочили из кончиков пальцев, прочертили на бело-коричневой щеке марджа четыре кровавых линии.

Мардж завопил так, что заложило уши, бросился в атаку разъяренным носорогом. Лина повернулась и побежала. Все-таки побежала. Что еще ей оставалось делать?

Будь станция пустой, она успела бы. Домчаться до неработающего эскалатора, пронестись по нему, Трудно, неудобно перебирать по ступенькам со пальцеглазовской скоростью, но все же возможно. А дальше улица, хрен ее там догонишь.