– Опусти пушку, Антонов, – сказал Демид.
Майор нажал на курок.
Демид невольно втянул голову в плечи. Зажмурился невольно, зубы сжал. Ужасно, когда в тебя стреляют – даже вхолостую. Не ожидал Дема такого от Эксперта В Хорошем Пиджаке.
– Слышь, майор, положи пушку. – Демид говорил медленно, слово за словом. – Ты сейчас немного не в себе. Сядь, успокойся. Пистолет я твой обезопасил, само собой. Обойма у меня в кармане…
Антонов взревел, бросился как разъяренный медведь – полоснуть лапищей по морде. Демид даже вскочить не успел – отправил майора в нокаут ногой. Въехал ему в спешке в солнечное сплетение – неблагородно, но что ж поделаешь? Не было времени на изящные танцы. С ракетой не шутят, ее сбивают на лету.
Пресс у майора был – что твоя доска. Железный человек. Другому хватило бы такого удара, чтобы две недели кишки нянчить. Антонов же самостоятельно заполз на диван, скрючился там и затих. Уставился на Демида красными глазами.
– Хреново? – поинтересовался Дема.
– Ты что делаешь, паскуда? – первые слова, выдавленные майором, не отличались свежестью интонации, но уже внушали надежду на выздоровление. – Ты что, сучонок, творишь? Ты табельное оружие… Ты знаешь, что за это полагается?..
– А ты, майор, мать твою, чем думаешь? Задницей? – Дема едва сдерживался, чтобы не вскочить и не продолжить экзекуцию. – Да ты Бога должен благодарить, что я «Макар» твой разоружил! Сдурел? Я, конечно, не ангел, но пулю в лоб еще не заслужил. И статью за меня ты бы получил с полной выкладкой. Здесь тебе не Афган – пацанов отстреливать.
– Ты Афган не трожь. – Майор выплюнул сгусток крови на пол и вытер рот рукавом. – Сам-то ты, шкура такая, дома отсиживался, когда сынки под пули ложились. Я ведь знаю, как тебя призывали: бронь тебе выписали, супермену-убийце, по всем правилам. Кротов хлопотал. Сам Крот, ядрить его в душу. Для себя он тебя берег.
– Я не супермен. И не убийца, типун тебе на язык. И с Кротом я работать не стал, и даже не потому, что воров не любил и не люблю. Просто я сам по себе, понимаешь? По мне, что в Афгане людей убивать, что по заказу Крота, все един грех. Грех!
– Ты Афган с ворьем не равняй, – Антонов глянул не то что добрее, да не так уже зверино. – Может, кто там и в штабе отсиживался, а у нас на передовой, в жарище раскаленной, индивидуалисты-гуманисты долго не выживали. Если бы теперь, в бардаке нашем российском, те законы ввести, порядку бы намного больше было.
– Порядок, говоришь? – Демид горько усмехнулся. – Тот порядок, когда без «плана» визжать от страха хотелось? Когда мальчишки твои раненые по три дня на жаре валялись, потому что пробиться к ним не могли? И когда привозили их тебе в палатку, ты смотрел на их гангрену, на их черные распухшие ноги, и ночью плакал и материл в бога душу мать всех, кто отправил их подыхать за огрызки бессмысленной идеи? Ты не был гуманистом, когда писал рапорт с просьбой послать тебя, сосунка-лейтенанта медслужбы, прикрытого со всех сторон папашей-генералом, в самое пекло? Ты думал о порядке, когда отпиливал руку сержанту Григоряну – при свечке, с дозой трофейного опиума вместо наркоза? Ампутировал тупым скальпелем и ножовкой, протертой спиртом, потому что знал – нельзя не ампутировать, иначе помрет твой друг Рафик Григорян, бабник и гитарист. О таком порядке ты говоришь?
Антонов покачал головой.
– Вот значит, как? – сказал он. – Мысли мои читаешь, значит, как с листа? Выходит, что ты на самом деле телепат, не врет твое досье? Слушай, как это бывает – мысли чужие слышать?
– Черт его знает, как. Это от меня не зависит. Иногда прошибает вот так, как сейчас. Ты вспомнил Афган – и я вместе с тобой вспомнил. Твой Афган. Не нравится мне это – мысли читать, да что поделаешь? Таким уж уродом я на свет родился.
Антонов, охнув от боли, приподнялся, и боком, как краб, держась за ребра, поплелся по комнате. При виде изувеченного дипломата крякнул – уже скорее горестно, чем злобно. Не было, наверное, уже сил злиться на Демида.
– Что ж ты делаешь-то, идиот? Хочешь, чтоб меня с работы выперли? Кейс весь раздрочил. Знаешь, сколько он стоит? Я его, между прочим, по описи получил. – Майор со второй попытки опустился на колени перед ворохом бумаг и начал бессмысленно запихивать их обратно в дипломат.
– По описи и сдашь. Объяснительную напишешь: как надрался до поросячьего визга, завалился к подозреваемому, кейс свой проворонил, оружие применил. Я готов нести ответственность. Протокольчик подпишу. Напишу: мадерки, мол, захотелось, не мог удержаться на почве хронического алкоголизма. Годик мне скостят за чистосердечное раскаяние. И тебе – парочку.
– Налей… – Антонов протянул руку к бутылке. Дема метнулся к столу и перехватил бутылку, спрятал ее за спину.
– Да ты что! Мало выпил сегодня? Сдохнешь!
– Налей, прошу! – Майор устало опустился на диван. – Ты ж не хрена не знаешь, что случилось!
Демид собрался возразить, но глянул в глаза майора и понял. Молча плеснул в стаканы, сел рядом.
– Ну, за что пьем-то? За знакомство или por salud[16]? Хотя какое уж там здоровье?
Майор Антонов выпил свою порцию молча. Вытер губы ладонью. Приподнялся, разлил остатки мадеры. Показал глазами – пей, мол.
Выпили.
– А сейчас, – сказал Антонов, – я тебе сильно настроение испорчу. И я тут не при чем. И Контора наша тоже совершенно не при чем. И вообще, если бы я знал, кто тут при чем, я бы к тебе не пришел. Сам бы во всем разобрался, а потом бы Нобелевскую отхватил. Только мне это не по зубам, чувствую.
Майор взял со стола видеокассету, небрежно отброшенную Демой, подошел к видеомагнитофону, пихнул кассету в отверстие.
– Включай, – сказал он. – Заводи кино, остряк. Комедия – такую ты еще не видел. И пакетик приготовь – как в самолете, если поблевать потянет.
Сердце Демида неприятно зашебуршилось. Он решительно не знал, что такое он мог там увидеть – связанное с ним, с Демидом, и заставившее надраться до свинского состояния такого непрошибаемого быка, как Антонов. Может быть, что-то забытое ?
– Я не хочу, – сказал он. – Это может нарушить равновесие.
– Жми, жми на кнопочку! – Майор прикуривал и пальцы его тряслись. – Равновесие, бля! Нету больше никакого равновесия. Амба! Рухнуло все к чертовой матери! Не прячь башку в песок, парень. Знаешь, как у нас, медиков, говорят? Если ты не схватишь рак, то рак схватит тебя. Хватай, парнишка! Твоя неделя.
Дема щелкнул пультом. Похоже, майор уже не боялся ответственности за разглашение служебной тайны. Случилось нечто, заставившее встать его выше ответственности. Или разделить ответственность с Демидом.
На экране появилась лаборатория – та самая, в которой вчера Демид так красиво и профессионально орудовал скальпелем, разрезая непонятного мутанта с непонятными зубами, названного почему-то Королем Крыс.
Камера смотрела прямо на останки Короля Крыс, на холодильник с прозрачной дверью, на полках которого стояли сосуды и подносы с органами Короля Крыс, дожидающимися дальнейшего исследования. И стекло это было очень чистым, и было видно все, как на ладони – почки, кишки, глазные яблоки и вся прочая мертвая дрянь, оставшаяся от дряни живой.
Минут пять ничего не происходило. Майор молча курил, Демид молча смотрел. Он не задавал вопросов, хотя ему хотелось вскочить, и заорать ЗАЧЕМ ТЫ СКОТИНА ПРИНЕС В МОЙ ДОМ ЭТО?!! Он молчал и смотрел. Он уже догадывался.
Первым ожило сердце Короля Крыс. Оно слегка встрепенулось, как бы в недоумении, но потом вспомнило о своем предназначении: сжалось – расслабилось – снова сжалось, и вот уже начало биться ровными толчками, выплевывая из трубки аорты струйки формалина.
Почки присоединились позже – поползли по дну стеклянной посудины как тупые моллюски, не находя выхода. Кишечник вздрогнул от холода и поднял внимательную луковичку прямой кишки – как кобра, с любопытством озираясь вокруг. Этот-то явно знал, что делать. Он заскользил через край сосуда, переваливая одно за другим змеиные кольца через край, пополз, оставляя блестящие полосы слизи. Пополз к мозгу.
