Меня немедленно переклинило от ревности, и реакция последовала соответствующая.

– А по-моему, мэр у нас – неплохой человек, – заявил я. – Говорит и действует грамотно. Мы друг дружке явно понравились. Кстати, он зовет меня в доверенные лица и обещает отвалить за это кучу бабок, а дальше – блестящая служебная карьера…

Что тут случилось… Холодная, сдержанная в эмоциях Женька раскочегарилась в долю секунды – такой я ее никогда еще не видел. Она вскочила на ноги, цапнула меня за футболку и тряхнула с неожиданной силой – так, что зубы клацнули.

– Держись от этой сволочи подальше! – крикнула она. – Не вздумай помогать ему, ни за какие деньги! Он дрянь, дерьмо, самый гнусный человек в этом городе, понял?

– Что с тобой, милая? – спросил я. – Какая муха тебя укусила? Выпей холодной водички, успокойся…

Она не ответила. Толкнула меня так, что я едва не свалился с ног, и опрометью выскочила из комнаты. Колено ее, похоже, действовало совсем исправно.

Что тут делать? Я поплелся в ванную смывать с себя запах мэра. Дурдом, правда? Стоял под горячими струями, меланхолично намыливался и обдумывал, что эта шизня могла означать. Ничего, кроме того, что Женька когда-то переспала с Житником, в голову мне не приходило.

Стук в дверь, женин голос с той стороны:

– Открой!

Я открыл. Женя, все еще сердитая, откинула занавеску, осмотрела меня скептически, недовольно шмыгнула носом. Потом стянула маечку, сняла трусики и кинула в корзину для белья. И полезла под душ.

Она смыла с меня мыльную пену – сама, ладошками. Потом позволила мне намылить ее мочалкой. И все это молча, без единого слова. Наконец, я обнял ее, прижался всем телом, закрыл глаза. Мы стояли, безмолвно стискивая друг друга, вода стекала по нашей коже.

Наша кожа, ее и моя, общая. Я не мог не быть общим с Женей, уже не мог. Она еще могла, сопротивлялась, но ее тянуло ко мне неудержимо. Я чувствовал это, видел. Я не угодил сегодня моей богине, неделю назад она послала бы меня за такое преступление подальше безоговорочно, и я бегал бы за ней, и вымаливал прощение. Сегодня она пришла мириться сама.

– Прости, – шепнула она, спустя небольшую вечность.

– За что?

– Я накричала на тебя.

– Я не сержусь.

– Врешь, сердишься.

– Вру, сержусь.

– Ты милый, Дим, ты хороший. Не сердись.

Она поцеловала меня в губы – нежно, тихо, едва прикоснулась, но разряд тока прошил меня с головы до пяток.

– Объясни, что случилось, – шепнул я.

– Кого ты больше любишь – меня или мэра?

Вопрос стоило занести в книгу рекордов Гиннеса в качестве рекордсмена по степени идиотизма.

– Тебя, белочка, только тебя. Куда больше, чем мэра. Клянусь.

– Извини, я была не права. Но ты же ничего не знаешь.

– Это ты тонко заметила.

– Ты не будешь его доверенным лицом?

– Не буду. Я и сам не горел желанием, а уж при такой твоей реакции… Почему ты так ненавидишь Житника? Ты что с ним… это? Ну, сама понимаешь…

– Спала с ним – ты это имеешь в виду?! – Женька захохотала громко и искренне. – С этим старым гиппопотамом? Как тебе такое в голову пришло? Ты ненормальный, Димка, да?

– Откуда ты знаешь его запах? Я понимаю, что ты подлиза, человек-собака, и все такое. Но как ты могла уловить, что запах именно Житника?

– Приходилось с ним сталкиваться, – Женя брезгливо пожала плечами. – А запахи людей я помню так же, как ты их лица.

– А издавать запахи можешь? – я тут же зацепился за секретную тему.

– Все люди могут издавать запахи.

– Я имею в виду специальные запахи.

– Феромоны? – Женя отстранилась, посмотрела на меня внимательно, прикусив белыми зубками нижнюю губу. – По-моему, так ты их называешь?

– Они самые.

– Да, умею, – сказала Женя. Сказала жестко, воткнув в меня серьезный взгляд. – И все подлизы умеют. Только это вовсе не запахи. Человек не может уловить феромон как запах. И все равно феромоны действуют – подсознательно, но очень сильно.

– Это ваша тайна.

– Одна из наших тайн. – Женя коротко кивнула.

– А на меня феромоны совсем не действуют?

– Совсем. Я выяснила это сразу же, как только… Ну в общем, еще там, в больнице.

– Тебе это непривычно?

– Очень. – Женька прижалась ко мне гладкой щекой, руки ее заскользили по моему телу. – Зато я знаю, что нравлюсь тебе по-настоящему, без всяких уловок.

– «Нравишься» – не то слово! Я люблю тебя, белочка! Очень люблю!

– Я вижу, – улыбнулась она. – Заметно невооруженным глазом.

Я поднял ее на руки понес в постель – такой, как была, мокрой, из под душа. Потому что времени вытираться у меня не было. Просто ни минутки.

– Белочка, моя любимая белочка! – произнес я, ласково гладя Женю по спине. Она лежала на животе, отдыхала после любовного цунами.

– Белочка? – переспросила она. – Почему ты так меня называешь?

– Ты вся такая беленькая… Кстати, почему? Лето, все ходят коричневые как негры, а ты словно снегурочка. Не любишь загорать?

– Терпеть не могу, – Женька передернула плечами.

– Что, все подлизы не загорают?

– Ну, не все… Но многие.

– Вам это нельзя? Как алкоголь?

– Почему, можно. Только вредно загорать. Рак кожи можно заработать.

– Что, боишься рака, трусишка? – спросил я шутливо. – По-моему, тебе это не грозит – молода ты слишком.

Женя резко посерьезнела, помрачнела лицом.

– Дети тоже болеют раком, – заявила она. – Уж ты-то, врач, об этом знаешь.

– Но ты не ребенок.

– Дим, у меня был рак, – сказала вдруг Женя. – Когда мне было одиннадцать, я заболела. Нефробластома, рак почки. Я лечилась целый год.

Я разинул рот от удивления. Женечка не уставала поражать меня подробностями своей биографии.

– А потом? – спросил я.

– А потом выздоровела.

– Тебе делали операцию?

– Нет. Была неоперабельная форма, третья стадия. С метастазами.

– И что, только химиотерапия? – спросил я, изумленно качая головой.

– И лучевая еще. Я была лысая, представляешь? И вся в вот таких фиолетовых пятнах, – она показала пальцами нечто размером с пятак. – И ездила в инвалидном кресле, сама ходить не могла.

Ничего себе! Признаюсь, то, что она рассказала, звучало правдоподобно. Но какой смысл было ей врать, – тем более мне, врачу?

– Нефробластома третьей стадии – очень тяжелая болезнь, – заметил я. – Такое плохо лечится. Во всяком случае, шансов дожить без операции до теперешнего твоего возраста у тебя практически не было.

– Ладно, давай не будем об этом, – она, как всегда, резко свернула разговор. – Не хочется вспоминать.

– Вот почему ты боишься больниц?

– И поэтому тоже.

– Тебя лечили за границей?

– Почему ты так решил?

– Неоперабельная нефробластома. И ты выздоровела всего за год. У нас так не умеют. Во всяком случае, не умели в то время, когда тебе было одиннадцать.

– Значит, умели.

– В Москве?

– Нет, здесь, в нашем городе.

– В нашем? За год? Кто тебя лечил?

– Не скажу!

– Кто?!

– Дим, что ты опять прицепился? – промурлыкала Женя, переворачиваясь на спину и соблазнительно вытягиваясь на простыне. – Ну не хочется мне об этом сейчас говорить.

– А чего тебе сейчас хочется?

– Угадай с трех раз.

Я угадал с первого. И то, что случилось после угадывания, понравилось нам обоим.

Прошло несколько дней. У меня была Женя, и она отвечала мне взаимностью. Пожалуй, это можно было назвать больше, чем просто взаимностью, но я не форсировал события. Все и так шло хорошо, шло своим чередом.

Жизнь моя наладилась, я не ощущал грядущих угроз. А Женя ощущала.

– Тебе нужен еще один сотовый, – сказала она однажды вечером. – Для связи со мной.

– Без проблем, – отозвался я, – завтра же куплю. Только не очень дорогой, денег сейчас лишних нет…

– Не покупай ничего. – Она открыла ящик стола и достала мобильник – здоровенный, с мою ладонь величиной, такие, кажется, называются смартфонами. – На, Дим, это тебе.