– При условии, что он все еще жив! – простонала старая дама несчастным, охрипшим голосом и внезапно разрыдалась, не выдержав двойного груза тревоги и боли.

Адальбер мгновенно успокоился.

– Простите меня, – прошептал он, склонившись над маркизой. – Я дал волю своему гневу и своему страху! Но вовсе не хотел причинить вам боль. Вы кажетесь такой сильной, что в конце концов забываешь о вашей женской хрупкости, о вашем...

– Скажите еще – о «вашем возрасте», и вы больше никогда в жизни меня не увидите! И уберите эту гадость, План-Крепен! – прибавила «тетя Амелия», отталкивая флакон с солями, который поднесла к ее носу Мари-Анжелина. – Я не собираюсь падать в обморок. Я плачу, понимаете, черт побери, плачу!

– Дело в том, что... это так непривычно! – дрожащим голосом ответила перепуганная старая дева. – По-моему, я никогда не видела вас плачущей!

– Ну что ж, когда-нибудь все бывает в первый раз! Подумать только, до чего смешно!

Тут она разрыдалась сильнее прежнего, и Мари-Анжелина, осторожно присев на кровать, явно спрашивала себя, что же ей теперь делать: то ли обнять маркизу и попытаться утешить, то ли дать ей выплакаться как следует...

– Оставьте ее! – тихонько посоветовал Адальбер. – Но сами оставайтесь поблизости. Я пойду домой, а завтра утром, не дожидаясь, пока Ланглуа сам меня позовет, зайду к комиссару.

Теперь археологу не терпелось вернуться домой и попытаться хоть сколько-нибудь разобраться в истории, которая все больше запутывалась. Но он не успел дойти до двери – Мари-Анжелина догнала его на лестнице.

– Вы уверены? Я действительно ничем не могу вам помочь? – спросила она. – Так ужасно сидеть в четырех стенах, когда ничего не можешь предпринять!

– Не сомневаюсь, бедная вы моя, но я и сам примерно в том же положении. Выдумка Альвара ничего не дает, и, до тех пор пока не появится Мартин Уолкер, те, кто похитил Альдо, могут чувствовать себя совершенно спокойно. Только он может подтвердить все, что мы с ним пережили той самой ночью...

– А русская служанка графини? Она упорно обвиняет князя в убийстве? Я не могу попытаться с ней поговорить?

– На каком языке? Вы говорите по-русски?

– К сожалению, нет!

– А она не знает других языков... Да к тому же не покидает квартиры, где произошла драма, и полиция держит ее под наблюдением. Нет, дорогая, тут ничего не придумаешь...

Не успел Адальбер произнести этих слов, как в голове его неожиданно мелькнула интересная мысль.

– Хотя, может, вы преуспеете там, где мне ничего не удалось сделать. У госпожи де Соммьер есть какие-нибудь знакомые среди русских эмигрантов в Париже?

– Не думаю... Собственно говоря, мне ничего на этот счет не известно.

– Надо выяснить! Идемте обратно! – прибавил он, схватив План-Крепен за руку, и потянул её за собой вверх по лестнице. Они вернулись в спальню, где маркиза в полном одиночестве, встав с постели, грустно пила остывший кофе.

Адальбер объяснил свою идею: отправить Мари-Анжелину к Марии Распутиной под видом секретарши какой-нибудь русской дамы из Общества помощи беженцам.

– Эти люди не слишком высоко ставят Распутина, – заметила госпожа де Соммьер. – И потом, какое отношение эта женщина имеет к нашей истории?

Археолог объяснил это маркизе, не забыв упомянуть о том, что пытался сделать сегодня вечером, а также под каким надзором держат молодую женщину двадцать четыре часа в сутки.

– У мужчины нет ни малейшего шанса к ней приблизиться, но женщина... в особенности такая... ловкая, как Мари-Анжелина, могла бы...

– Давайте без лести! – проворчала та. – Если вы считаете меня предельно тусклой и предельно непохожей на великую авантюристку, так сразу и скажите! У меня действительно идеальный тип внешности для этой роли. Остается только выяснить, чьей секретаршей я могла бы назваться, поскольку, если эти люди так недоверчивы, как вы говорите, они захотят узнать, на самом ли деле я та, за кого себя выдаю.

– В этом нет ни малейших сомнений! Ну так что, маркиза, есть у вас кто-нибудь на примете?

– Да-а-а... Вот только не знаю, жива ли она еще. Я имею в виду старую княгиню Лопухину, с которой мы перед войной вместе были на водах в Мариенбаде. Я потом встречалась с ней в Париже, но это тоже было давно. У нее всегда был паршивый характер, и, если я к ней явлюсь, она вполне способна спустить меня с лестницы... Правда, все-таки средство есть... Пожалуй, есть... Мы с План-Крепен сейчас сходим на службу в русскую церковь. Если княгиня еще жива, она там непременно будет...

– Великолепно! – воскликнул Адальбер. – Сейчас расскажу вам все, что знаю о Марии Распутиной. Для начала – ее адрес...

Вскоре, сбросив с себя огромную тяжесть и всецело положившись на таланты План-Крепен, археолог наконец добрался до своей квартиры и своей постели. Где и смог выспаться всласть, поскольку, в противоположность всем догадкам мадам де Соммьер, комиссар и не думал являться к нему с утра.

Вскоре Адальбер почти пожалел об этом. День и в самом деле тянулся угрюмо и бесконечно, несмотря на визит в редакцию газеты «Утро», где по-прежнему не было никаких вестей от журналиста, и другой – на набережную Орфевр, куда под конец дня Адальбер решил наведаться без вызова и посмотреть, что происходит. Однако там он никого, кроме дежурного, не застал: Ланглуа на месте не было, и в ближайшие несколько часов он возвращаться не собирался...

Ночь ничего особенно утешительного тоже не принесла.

Как и было условлено, полковник Карлов на своем такси отвез Адальбера в Сен-Клу, и там они, как можно лучше спрятавшись, дожидались появления «Рено», но прошло несколько часов, а машина так и не показалась. И на рассвете Адальбер вернулся в Париж хмурый, в самом отвратительном настроении.

И все-таки ему было куда лучше, чем Альдо Морозини, который оказался в аду...

С трудом открыв глаза после бесконечно долгого провала во времени, он тотчас снова закрыл их со страшным ощущением, будто ослеп. Перед глазами была полная, абсолютная темнота. К тому же у него раскалывалась голова, и его тошнило от пропитавшего одежду запаха хлороформа. Снова открыв глаза, он потянулся к ним руками и только тут обнаружил, что закован в цепи; на обоих запястьях были стальные наручники, двойная цепь допускала некоторую свободу движений, но, перебирая пальцами звенья, Альдо обнаружил, что другой конец цепи вмурован в стену. И, наверное, с давних времен, потому что цепи заржавели.

Поначалу ему показалось, что это просто кошмар: прошли времена средневековых крепостей, когда узников бросали в яму или ров. И все же мало-помалу перед ним вырисовывалась реальность. Место, где он оказался, было сырым и холодным, а приподнявшись, он нащупал под собой соломенную подстилку, брошенную прямо на утоптанный земляной пол. Как он мог здесь оказаться?

Ценой мучительных усилий Морозини собрал обрывки воспоминаний. Телефонный звонок... испуганный голос Тани... обмен одеждой с Адальбером... улица Греза... сильная боль... и больше ничего! Совсем ничего. Ни малейшего воспоминания о том, что могло произойти после того, как его ударили, а затем усыпили. И ни малейшего представления о том, сколько времени прошло.

Он машинально поискал часы, хотя все равно не смог бы ничего на них разглядеть. Впрочем, часов при нем не оказалось, равно как и сардоникса с его гербом, который он всегда носил на безымянном пальце, и обручального кольца!.. И впервые за долгое время князю стало страшно. В этой камере, которую он не мог разглядеть, было темно и глухо, как в могиле!

А, собственно, чем она от нее отличалась?.. Это и есть могила, затерянная в пустынном месте на краю света, вдали от жизни и людей... Могила, в которой он будет медленно гнить до тех пор, пока господь не сжалится и не избавит его от мук. Никогда он не думал, что подобная ситуация может пробудить в душе ощущение такого отчаяния.

И тогда что-то в нем сломалось, он заплакал, и это помогло снять напряжение, вызванное страхом. Альдо почувствовал себя лучше, слезы снова сделали его таким, каким он был всегда: человеком, умеющим встретить худшее лицом к лицу. И, кажется, худшее уже с ним произошло, но это еще не значит, что он должен сдаться, признать свое поражение. Нашаривая в кармане платок – хоть это они ему оставили! – он почувствовал тяжесть цепей, сковывающих движения, и немного приободрился: зачем, собственно, еще сковывают человека, если не для того, чтобы помешать ему бежать? А из могилы не бегут. Значит, это не могила, и должен существовать способ отсюда выйти.