Прыгучие сатиры ловко обезноживали противника ударами твердых копыт, брыкаясь с исключительной меткостью: колени, подъем стопы, внутренняя сторона бедра, пах, живот, и никогда – выше. В ближнем бою не было равных их родичам, пьяницам-силенам, сторонникам тайного принципа: «Кошусь на восток, падаю на запад!», и фавнам. Низко опущенная голова с выставленными рожками, слабая чувствительность к боли, умение зажимать врага в угол – после чего фавн без устали молотил кулаками, мало уступавшими копытам в твердости.

Пикирование гарпии на добычу – мощные когти ног глубоко впиваются в плоть, крылья лупят по лицу, ослепляя, а кривые и острые когти рук неустанно трудятся над всем, до чего дотянутся. Более мирные алконосты не обладали таким впечатляющим набором когтей, зато ужасающая скорость их полета опрокидывала любого, в кого врезался разгневанный алконост, вызывая повреждения органов и внутреннее кровотечение.

В морских баталиях русалки были непобедимы.

Минотавры одно время едва не привели к банкротству Агильерский Корридор. Подав прошение о милосердии к невинным животным, они, согласно решению суда о равноценной замене, приняли участие в корридах вместо обычных быков – чем сильно сократили численность торреро, гордых и вспыльчивых любимцев публики.

О леонидах и вспоминать нечего – боеспособность льва, помноженная на изворотливость человека, говорила сама за себя.

По мере накопления знаний Шестирукий Кри перешел к следующему этапу эксперимента. Войдя в уни-сон с чистокровными людьми, адептами храма и бескорыстными ревнителями бранного дела, он опять формировал батальную ситуацию, – одновременно накладывая на человека-«попутчика» инстант-образ дерущейся хомобестии. Гибкая психика бойца адаптировала чужие, но, безусловно, полезные навыки, внося их в привычный арсенал измененными, но результативными. Разнообразя таким образом собственный театр военных действий, человек получал ряд несомненных преимуществ, сводя воедино данное от рождения, полученное при обучении, обретенное в итоге жизненного опыта – и привнесенное гипнотом-накопителем. А заодно, познав ухватки хомобестий, мог успешнее противостоять им в рукопашной.

Якобы у бойцов даже начинались со временем телесные изменения, внешне незаметные, но успешно проявляемые в реальной схватке.

Первые годы существования храма, годы работы с хомобестиями и людьми-добровольцами, сокрыты во мраке тайны. О храме ходили легенды, страшные как для слушателей, так и в отношении друзей Кристобальда Скуны, стоявших у истоков. Поговаривали об ужасных болезнях, о разрушении координации движений, о сумасшествии и звероподобности нрава. Позднее сплетни иссякли, а храм Шестирукого за большие деньги стал принимать к обучению молодежь, взыскующую славы героев. С неизменно превосходным результатом, оправдывая высокую плату за услуги.

Джеймс Ривердейл, погибший квестор, принадлежал к этой молодежи.

Эрнест Ривердейл, его дед, был другом детства Кристобальда Скуны, одним из первых добровольцев храма.

В роли благодарного слушателя «Повести о доме Ривердейлов» Конрад удостоился через пять минут беседы с престарелым графом. Внимая героической саге, барон к концу заскучал и с любопытством принялся разглядывать интерьер гостиничной харчевни, где им в мгновение ока был накрыт столик на двоих.

Как и весь «Приют», харчевня делилась на две половины: черную и белую. Никаких перегородок или хотя бы ширм не наблюдалось: Свет и Тьму разделял лишь цветовой фронтир. Кроме набивших оскомину картин борьбы двух чистых начал (слева побеждала Тьма, справа – Свет), стены украшал целый арсенал оружия, целого и сломанного в боях, а также детали доспехов. «Бутафория, – определил обер-квизитор наметанным глазом. – «Засохшая кровь» на клинках – ржавчина пополам с турристанской охрой. Хотя среди лат есть любопытные экземпляры…»

Вот, к примеру, черный лакированный шлем. Судя по надписи, принадлежал Аспиду Второму. Вранье: кто позволит вывешивать реликвию перед жующими обывателями?! Тем не менее глянцево-блестящий, с широкими «закрылками», призванными защищать шею, с глубокими провалами «глазниц», где, казалось, теплились адские огоньки, с узким и тупым зарешеченным «рылом», шлем производил впечатление.

Для Аспида под любым порядковым номером – в самый раз.

На белой стороне к панели были прибиты снежно-серебристые крылья изрядного размаха. Кто-то из рыцарей Утренней Зари отловил живьем ангела и оторвал ему крылья? Вряд ли. Скорее оригинальная часть доспеха, придающая квестору ангельский вид для устрашения супостата. «В конном бою сойдет, – прикинул Конрад. – Но пеший ангелок далеко не улетит…»

Под крыльями стоял огромный щит, низ которого загибался горизонтальной ступенькой. По кромке ступень имела пилообразную заточку.

– Выглядит устрашающе. На самом же деле… – проследил за взглядом барона Эрнест Ривердейл, закончив повествование. – Доспешному кнехту с крепкими поножами эта пила – что несвезлоху дротик. Если сей оригинальный выступ с усилием пнуть, щитоносец получает нижним краем щита по ногам, теряя равновесие, и верхним – по лицу. Даже при наличии шлема, поверьте, весьма болезненно. Я бы с удовольствием приобщил этот щит к своей коллекции. Восхитительно бестолковая конструкция. Надо будет переговорить с хозяином…

Граф умолк и щедро посолил сырную запеканку с миндалем. К счастью, бóльшая часть соли попала за обшлаг рукава старичка, почти не испортив вкус блюда. Нет, столь виртуозно притворяться невозможно! Но рассказ о воинственной семье? Об участии в деятельности храма Шестирукого Кри? Заподозрить благородного аристократа во лжи не было никаких оснований. Выходит, в слухах о грустном исходе первых экспериментов Кристобальда Скуны есть зерно истины?

Или все намного проще?

Граф ле Бреттэн – теоретик. Чистый теоретик! И другу детства помогал именно в этом качестве. Например, тактика ближнего боя, знание каковой он чудесно проявил на примере щита с пилой. Даже в Ложе Бранных магов есть свои теоретики, знатоки веерного молниеметания, неспособные зажечь огарок свечи. Все это хорошо, но…

Почему граф объявился в «Приюте героев»?

Почему сразу после трагедии, опоздав едва ли на сутки?!

Обер-квизитор осторожно покосился на собеседника. Граф пребывал в задумчивости, лицо его выглядело печальным. Увы, болтун Трепчик уже сообщил старику о ночном побоище, разукрасив дело самыми мрачными красками. А ведь просил барона хранить молчание! Начинать скользкую тему не слишком тактично, но за время ужина между мужчинами установилось некое подобие доверительных отношений, как у людей с общим горем.

Конрад решил рискнуть.

– Простите, граф, что отрываю от размышлений… Что привело вас в столицу?

– Как – что? Разумеется, то же, что и вас. Письмо.

«Какое письмо?!» – едва не вырвалось у барона.

Повисла опасная пауза. Ривердейл, моргая, с недоумением смотрел на обер-квизитора, словно ожидал, что тот сейчас рассмеется и сознается в глупой шутке. Под близоруким взглядом старика Конрад чувствовал себя последним мерзавцем. Честно признаться, что никакого письма он не получал? Увильнуть от ответа и обиняками выяснить, что за удивительные письма выборочно рассылались по кое-каким адресам?..

– Осмелюсь доложить, ваша светлость! Вам депеша! А также дуэльный комплект, заказанный вашей светлостью в спец-арсенале!

Хвала Вечному Страннику, хранящему нас в бедах!

Курьер объявился на пороге как нельзя вовремя.

– Извините, ваше сиятельство, служба. Служба и долг чести. Я вынужден вас покинуть.

– Разумеется, барон! Ни в коей мере не смею вас задерживать! Желаю удачи… о-о… эти тарелки слишком хрупкие!..

– Благодарю вас, граф.

Церемонно раскланявшись, барон поспешно ретировался.

В пакете обнаружился результат запроса: скудные архивные данные на погибших квесторов. Времени до заката оставалось мало, и Конрад отложил бумаги на потом. Когда он покидал свои новые, аспидно-черные покои, в открытое окно влетел знакомый «аистенок» – точная копия дневного посланца.