– Вы уйдете под громовой хохот, – тихо сказала гематрийка. – При вашей репутации…

Штильнер с горечью усмехнулся.

– Разумеется. При моей репутации. Я даже не успею перейти к научным выкладкам. К объяснениям, что вместо агрессивного «кракена» для инициации собираюсь использовать «прото-амёбу». К заявлению, что корректировать эволюцию микрокосма можно лишь инструментами эволюции макрокосма… Меня закидают гнилыми томатами. Но самое опасное не это. Томаты я стерплю. А если в зале окажется ушлый молодчик, который сумеет подтвердить мою гипотезу на практике? Раньше, чем это сделаю я? Я готов делиться позором. Но делиться лаврами я не желаю!

Лючано впервые видел такого профессора Штильнера. Он недоумевал, в чем дело. Шутки подсознания, решившего облагородить глупый сон – превратив комическое в космическое, а нелепость в самопожертвование? Причуды рассудка, компенсирующего напряжение реальной жизни?

Влияние «ошейника»?!

Стоило пару дней назад переволноваться из-за медицинского обследования, поддаться мнительности, воображая себе ужасы безумной заразы, частицы фага, поселившейся в твоих кишках – и нате-ка! Психика трансформировала нервный срыв в дурацкий сон, а собственный страх – в завиральные идеи Штильнера. Нельзя же, в конце концов, допустить, что нам снится реальный случай, который имел место быть?!

А когда, собственно, это могло случиться? Евгенический центр «Грядущее» уже существует и еще не лопнул, как пузырь. Значит, не более одиннадцати и не менее четырех лет тому назад. Вычислить точнее вряд ли удастся…

Бросая вызов этому безнадежному «вряд ли», сон вновь окаменел. Фигуры двух людей замерли. Перестал мерцать, а там и погас сакраментальный люминофор «ЕЕЩУДЯРГ». Лючано почувствовал, как, бестелесный и счастливый, он взмывает ввысь: над сном, над кабинетом, превратившимся в крохотную сцену – нет, в ящик кукольного театра, с каким, по словам тетушки Фелиции, ходили по Борго древние невропасты. От ящика в разные стороны тянулись пучки. Их структура вызывала оторопь. Преодолевая страх, Тарталья взялся за один из пучков, разбирая на нити, и искренне удивился, когда в ящике началось движение.

Словно колесо, где пространство служило ободом, время – ступицей, а у спиц и вовсе не было названия, совершило один-два оборота.

– Прогресс на Сечене в ваших руках, граф!

Возвестив это, Адольф Штильнер вытер лоб клетчатым платком и перевел дух. Взяв кружку с чаем, он щедро набуровил туда из вазочки малинового варенья – своего излюбленного лакомства.

– А вы как думаете, голубчик? – откинувшись на подушки, спросил граф Мальцов.

– Стоит ли шиковать на благо какого-то сомнительного «социал-управления эволюцией человека»?! – спросил Лючано, уже ничему не удивляясь.

Ответный удар Штильнера был беспощаден:

– Милостивый государь! Я тоже, в свою очередь, полагаю финансирование вашего «Вертепа» швырянием денег на ветер! Три года вы за счет графа ездите по деревням…

«Он просил дополнительных финансовых вложений у Мальцова! Это было… Когда же это было? Девять… нет, десять лет тому назад! Получив деньги, он напичкал „Жанетту“ автоматикой, мало надеясь на свою лицензию пилота… Далее – разговор с гематрийкой. Десять лет… я учил Никиту со Степашкой игре в „пристенок“… зимой выкупили Оксанку – девку во младенчестве украли цыгане, заставляли воровать, а она, тихоня, плакала…»

Лючано отпустил пучок. Колесо вернулось в исходное положение. Кабинет профессора. «ЕЕЩУДЯРГ» за окном. И в кресле – гематрийка Эмилия Лукинична Дидье.

– Я лечу с вами, Адольф Фридрихович, – сообщила она.

Дальнейшая сцена была безобразна. Штильнер кричал, бранился, разбил стенную тарелку с дарственной надписью «Долику от друзей в день его сорокалетия!» – короче, бушевал, как мог. Запреты рисковать собой сыпались на Эмилию градом, перемежаясь угрозами увольнения и домашнего ареста. Профессор живописал трудности и опасности предприятия. Он уже забыл, что собирался отправиться в космос собственной персоной, имея в спутниках лишь проститутку-брамайни, если проститутка даст согласие, и Данилу Бобыля, если тому прикажет граф Мальцов.

Но весь пыл разбился о ледяное спокойствие госпожи Дидье.

– Я лечу с вами, – повторила она, когда профессор выдохся, охрип и замолчал. – Хотите, дайте мне пощечину. Вам сразу полегчает. Но от моего присутствия на борту «Жанетты» вам не избавиться. Во-первых, у меня есть лицензия пилота. И не ваш любительский «G-прим», а категория «Z-макро». Во-вторых, я, конечно, не проститутка, и не юная звезда подиума, но к зачатию и деторождению вполне способна. Если вы предпочтете мастурбатор, я готова стать суррогатной матерью. Надеюсь, аппаратура для искусственного осеменения на «Жанетте» имеется? В-третьих, для вашего эксперимента гематрийка ничем не хуже брамайни. Поскольку вы – техноложец, и не энергет ни в малейшей степени. Наконец, в-четвертых…

Она встала из-за стола. Зачем-то подобрала осколок тарелки, на котором сохранился фрагмент надписи «Долику от…». Лючано следил за Эмилией, не в силах понять: на кого она похожа? Складывалось впечатление, что он видел ее раньше, при других обстоятельствах – или кого-то, напоминавшего эту женщину. Твердый рот, нос чуть вздернут; волосы цвета красной меди гладко зачесаны и собраны на затылке в узел. Ну видел же, клянусь чем угодно!

Нет, память отказывала.

– А в-четвертых, – закончила Эмилия Лукинична, – одного я вас никуда не отпущу. Так и знайте. Еще восемь лет назад, на Саузе, где вы читали у нас факультатив по типологии флуктуаций, я сразу поняла: вы – гений. А гениев никуда нельзя пускать без присмотра. Пропадут ведь…

Когда профессор Штильнер молча приблизился к гематрийке и неуклюже опустился перед ней на колени, Лючано ощутил, что просыпается.

И проснулся, к великому своему сожалению.

Вчера Тарталья перестарался, затемнив стекла до полной непрозрачности. В комнате стоял кромешный мрак. Лишь светился на руке циферблат-татуировка, да тлели контроль-индикаторы разнообразной машинерии, которой был напичкан номер.

– Малый свет!

Сработало. Над кроватью зажегся ночник. Лючано выбрался из-под легкого, но теплого одеяла с прослойкой из термосейвера, и вернул окнам прозрачность. Стекла оказались самые что ни на есть современные: гидрофобный полимер с шумопоглотителем и чистящей ионизацией. Не запотевает, не пылится, диапазон прозрачности – от нуля до 99,8%, коэффициент шумопоглощения – не менее 95%. Плюс голосовой привод…

Номер только на первый взгляд выглядел провинциальным. Интересно, скрытые камеры слежения здесь тоже имеются? Впрочем, какая разница? Если Тумидус и так в любой момент, под любым углом и во все дырки…

Вняв совету незримого маэстро Карла – выбросить легата из головы, мыслить позитивно и радоваться жизни, – он с решимостью мученика зашлепал в ванную. Комплекс «Гигиена» сиял металлическим напылением, подмигивал сенсорами и приглашал к взаимовыгодному сотрудничеству. Чем не повод для позитива?

– Естественные отправления!

Унитаз – сиденье с пакетом-утилизатором – без единого звука выдвинулся из стены. И после использования по назначению уехал обратно, распространяя аромат лаванды.

– Чистка зубов!

В губы ткнулась чистящая дентат-головка – устройство, фигурирующее в бесчисленном множестве похабных анекдотов. Завистники, не имея средств на дорогое удовольствие, норовили обхаять чудо техники. Лючано послушно открыл рот, позволив аппарату хозяйничать внутри. В течение тридцати секунд лазеры, ультразвук и ультрафиолет обрабатывали полость рта, удаляя остатки пищи и зубной камень, обеззараживая, дезодорируя, заживляя десны и восстанавливая костную ткань. Закончив труды праведные, головка, как до нее – унитаз, сгинула в недрах «Гигиены».

Выбрав тоник и ароматизатор, он отрегулировал температуру и с удовольствием подставил тело упругим струям душа.