Марина внесла кипящий кофейник, хорошо знала привычки Кречета, расставила чашки, а к Кречету обратилась так просто, как, вероятно, обращалась все пятнадцать лет, когда ему было очень далеко до этого кресла:

– Платон Тарасович, к вам просится на прием Кленовичичевский.

Кречет переспросил:

– Это правозащитник? Впрочем, с такой фамилией второго встретить…

Краснохарев задвигался, сказал густо, проявляя осведомленность:

– Главным правозащитником был избран Петров. Его предложил сам президент, а Госдума после тщательного обсуждения утвердила его кандидатуру…

Я видел, что Кречет не поверил своим ушам:

– Президент?.. Госдума?

– Ну да, – подтвердил Краснохарев с удовольствием. – Все по закону. Все процедурные вопросы соблюдены в точности.

Кречет проглотил какое-то выразительное слово, что вертелось на языке и едва-едва не сорвалось, но, похоже, не один я поработал литейщиком: судя по лицам министров, все поняли, даже договорили про себя недостающие слова этого заклинания, так облегчающие душу и, как говорят психоаналитики, снимающие стресс.

– Здорово, – выдохнул он наконец после длинной, хоть и немой фразы, что как колокол звучала в наших ушах, потому что произносилась хором, – а митинги протеста против своего режима не само правительство организовывает?.. Жаль.

– А то бы организовали? – спросил Коган.

– Конечно, – заверил Кречет. – Ломать – не строить. И удовольствия больше. Марина, зови… нет, проси его прямо к нам. Да, прямо на заседание. Мы чуть прервемся, а то мозги уже скрипят, пусть отдохнут, а мы пока поговорим с правозащитником. А того, назначенного, не пускать! Это же анекдот, если правительство само пишет текст на лозунгах оппозиции или указывает, за что его критиковать!

Марина заколебалась:

– А может, все-таки в шею? Вам работать надо.

– Погоди, все-таки этот экземпляр из редкой породы бескорыстных. Их оберегать надо. Зови! Только принеси для него кофе. Посмотрим, кто кого использует.

Марина вышла, а Яузов буркнул:

– Какая длинная фамилия… По мне, уж Сруль Израилевич и то проще.

Я ощутил, что надо и мне что-то сказать, поучаствовать, а то вроде бы работа кипит, все что-то делают, торопливо записывают ценные указания Кречета, шепчутся, по-государственному морщат лбы и двигают бровями, только я глазею по сторонам, отмалчиваюсь.

– Да все просто, – объяснил я. – Был когда-то человек по имени Клен. Его дети на вопрос: чьи? – отвечали – Кленовы. Через тридцать-сорок лет дети мужика по фамилии Кленов отвечали на такой же вопрос: кленовские. Или – Кленовичи, если жили чуть западнее. Дети Кленовича уже были Кленовичичи, а дети Кленовичича – Кленовичичевскими. Хоть и длинная фамилия, но произносится легко. Попробуйте!.. Только везде упрощающие жизнь, как жаждется простому человеку, американцы сломают язык.

Коган с восхищением повертел головой:

– Здорово! Хочу посмотреть на его внуков.

– Эпоха образования фамилий уже закончилась, – разочаровал я его. – А то бы у нас были Компьютеровы, Телевизорские, Программистовы, Визажистичи, Факсовы, Факсовичи, Факсовские, Факсучи…

– Факсучи, – повторил Коган с сожалением, – как жаль, что эта эпоха у вас кончилась.

Яузов смотрел с неприязнью:

– Ничего, Сруль Израилевич. У нас, Сруль Израилевич, и других забав хватает. И без этого… Грамматикопоподоллопуса имена интересные, поверьте, Сруль Израилевич, встречаются…

Кленовичичевский вошел робко, но робость была не от страха перед высокими государственными лицами, а от природной застенчивости, которую многие ошибочно принимают за слабость. Он вздрогнул, увидев в кабинете столько народу, замялся, опять же из-за повышенной интеллигентности, проще выкладывать всесильному диктатору правду с глазу на глаз.

Кречет пошел навстречу, пожал руку, проводил к столу. Краснохарев без особой приязни протянул ему пустую чашку, взял кофейник:

– Вам покрепче или как?

Кленовичичевский сказал застенчиво:

– Лучше «или как». Сердце, знаете ли…

– Знаю, – пробурчал Краснохарев. – У меня оно тоже где-то есть. Не зря же что-то в пятках шебаршится.

Коломиец придвинул Кленовичичевскому сахарницу:

– Потребляете белый яд?

– Да, пока еще…

– Сколько?

– Одну ложечку. Спасибо, довольно.

Он взял чашку обеими руками, словно грея ладони о жестяную кружку возле лагерного костра. Близорукие глаза застенчиво щурились. Кречет сказал благожелательно:

– Пусть белый яд борется с черным! Кофе от этого только слаще. Что вас привело к нам, Аполлон Вячеславович?

Кленовичичевский сказал смущенно:

– Честно говоря, я ожидал, что буду добиваться приема много недель. Но вот так, сразу, у меня в голове все смешалось… Помню, что в числе целого ряда вопросов был вопрос о правах осужденных, что постоянно нарушаются… Суд неправедно осудил Сидорчука, а этот убийца на самом деле несчастный человек. Его надо лечить…

Я ощутил неловкость, справа и слева хмыкали, отводили взоры. Яузов смотрел на правозащитника с откровенной враждебностью, взгляд был оценивающий, словно надел на него двойную выкладку и гонял по грязи. Но уже не привлечь даже на сборы, слишком стар, правозащитник чертов…

Кречет, словно чувствуя общее настроение, развел руками:

– Права преступников?.. Меня больше заботят права тех людей, которых они убивают, грабят, насилуют! Этот Сидорчук, судя по прессе, изнасиловал и убил троих женщин, а вы требуете его лечить?

– Да, это принято во всем мире…

Кречет зло оскалился, как хищный волк:

– Да плевал я на весь этот мир! Лечить преступника, в то время как добропорядочным гражданам не хватает лекарств, мест в больнице, врачей? Пуля их вылечит!

Кленовичичевский отшатнулся в ужасе, с трясущимися губами, растерянный. Пролепетал:

– Но как же… Если у нас правовое государство…

– Вот и будем соблюдать, – сказал Кречет бодро. – Но на все раны йоду не хватит. Давайте сперва самые тяжелые перевяжем, согласны?.. От которых общество вовсе копыта откинуть может. А потом и царапины залечим. Скажем, по вашему настоянию, в интересах защиты прав человека, я отдал распоряжение представить на телевидении, в прессе и на радио… где еще?.. ага, на митингах, если таковые будут, интересы всех конфессий. Как вы говорили, в России есть не только православные, но и католики, мусульмане, даже ламартины… нет, ламаисты, кажется. А со стороны создается впечатление, что православная церковь все подмяла под себя. А это касается всего населения, а не горстки преступников!

Кленовичичевский хлопал глазами, даже открывал и закрывал рот, словно рыба на берегу, явно пытался сообщить, что он такого не говорил, а если и говорил, то кто-то другой из правозащитников, но Кречет речь не прерывал, и на скорбном лике Кленовичичевского отразилось раздумье. Попробуй скажи, что такое не говорил, что Кречет с кем-то спутал, тот может передумать, а он прав: права мусульман и католиков ущемлены, а их побольше, чем всех осужденных. К тому же, если выбирать, о ком заботиться в первую очередь, то все же о честных и свободных гражданах, опять же проклятый диктатор прав…

Кречет умолк, вопросительно посмотрел на правозащитника. Тот понял, встал, поклонился:

– Спасибо. Распоряжение… вы сказали… скоро будет готово?

– Указ, – поправил Кречет значительно. – Вон бумага на столе, видите? Мирошниченко, наш пресс-секретарь, уже набрасывает проект. Считайте, что я его только что подписал.

Мирошниченко пробежал глазами листок:

– Да, пожалуй… все. Можете ознакомиться.

Кречет быстро прочел, я видел, как он мгновенно вгрызается в каждое слово, перефразируя его со всех сторон, затем подписал и протянул Кленовичичевскому:

– Вот видите, как иметь дело с военными? Никакой волокиты. Возьмите с собой, ознакомьте прессу.

Кленовичичевский торопливо взял листок, даже не пробежал глазами, доверяет, бедолага, мало его дурачили, поклонился еще и так же торопливо попятился к выходу. Президентский указ прижал к груди.