На следующий день Стивен в яркой клетчатой рубашке и полотняных шортах поднимался по трапу самолета. Почти весь салон заполнился такими же пестро и свободно одетыми туристами. Слышались довольные возгласы, все радуются началу отпуска и предвкушают встречу с древней землей, оттуда «пошло все».

Угнездившись в кресле, он положил на колени пестрые рекламные буклеты, их раздают еще в турбюро, в соседнем ряду как раз изучают и комментируют, а когда взлетели, достал из сумки сверхплоский ноут, раздвинул, чтобы экран был на размер книжной страницы.

Соседом оказался коренастый старик с широкой окладистой бородой. Он благополучно дремал при взлете, а когда самолет пошел над океаном, очнулся, повертел головой.

– Завтрак уже приносили?

– Еще нет, – успокоил Стивен. – Думаю, сейчас принесут.

– Слава Богу, – воскликнул старик. – А то чуть сердце не выскочило! Думал, проспал… Господи, что это такое читаете? Простите, что я подсмотрел, но как можно о таком читать…

Стивен посмотрел с любопытством:

– Вы, похоже, еврей?.. Из традиционалистов? Но это, как я понял, записано очевидцами. Евреи выводили пленных из города и убивали всех самыми зверскими способами: отрубали руки и ноги, вспарывали животы, разбивали молотами головы, зачем-то живыми бросали в раскаленные печи… И так убивали не одного-двух, а полностью население всех захваченных городов: десятки и десятки тысяч! Убивали женщин, убивали детей, убивали младенцев в люльках… Как подумаю, в какую страну я купил турпутевку, дрожь по спине! Начал бы читать раньше, лучше бы поехал в какую-нибудь Индию.

Старик поерзал, на Стивена то поглядывал как бы с желанием вступить в яростный спор, то опускал плечи и горестно вздыхал, вроде бы со всем соглашаясь, мол, да, вот такое мы говно, наконец развел руками в беспомощном жесте:

– Что сказать… Книги не горят. Что в них написано, то написано. Однако все-таки с Книгой надо поосторожнее.

Стивен удивился:

– Почему?

– Это не просто книга, – объяснил старик. – Простите, я не представился: Исраэль Лейбович. Когда вы читаете детектив, там один смысл и один вывод. Когда читаете женский роман, там вообще нет смысла, только увлекательное чтение. А здесь в каждой строке скрыто семь смыслов… столько же еще упрятанных настолько тщательно, что только будущие поколения сумеют понять!

Стивен разочарованно протянул:

– Ну, я всякой многозначительной хрени объелся еще в молодости. Теперь у меня иммунитет на всякую заумь.

– Это не заумь, – ответил старик кротко. – Написанное зависит от точки зрения автора, а она, в свою очередь, зависит от… возраста.

– Возраста? При чем здесь возраст?

– При том, – объяснил старик, – что это в математике дважды два всегда четыре. В истории же любая личность оказывалась то ангелом, то злодеем, то снова ангелом. Но в целом я могу предложить такую замеченную мною тенденцию… Молодые историки постоянно «разоблачают» все благородные деяния, доказывают, что в основе тех или иных поступков лежат фрейдистские мотивы, жадность, корысть, трусость, что ничего святого нет, а все это якобы благородство при национально-освободительных войнах или еще каких-то канонизированных историей случаях – брехня, подделка, а на самом деле… и далее все тот же набор из фрейдизма. У них крестовые войны велись из-за жажды пограбить, везде было и есть только свинство, предательство, трусость… Улавливаете? И потому нам тоже можно трусить, предавать, подличать и все такое общечеловеческое… Историк же в зрелом возрасте, переболев периодом разоблачительства, предпочитает видеть в истории больше примеров благородства, подвижничества, иначе не объяснить взлета нашей цивилизации с ее довольно высокой – я без шуточек! – культурой.

Стивен поинтересовался с недоверием:

– А как на самом деле?

Старик сдвинул плечами:

– Есть и то и другое. Но я абсолютно уверен, что если на заре в основе всех поступков действительно лежали жадность, корысть, трусость, то уже в юности было достаточно примеров благородства и величия духа. А сейчас, когда входим в пору возмужания… простите, но миром не только должны править более высокие мотивы… но и правят. В основном.

Стивен уцепился за это слово, как за соломинку.

– В основном! Но все же сколько вокруг дряни?

К их беседе начал прислушивался громадный мужчина с мясистым лицом, он занимал кресло по ту сторону прохода, сказал гулко:

– И эта дрянь преуспевает!

Стивен посмотрел на соседа. Тот лишь сдвинул плечами.

– Кто спорит? Но для меня это не оправдание, чтобы тоже быть дрянью.

Он просиял навстречу улыбающейся стюардессе, она катит в проходе между креслами изящный столик на колесах, доверху заставленный вкусностями, и Стивен понял, что дискуссия по Ветхому Завету окончена.

Гостиница простенькая, номер тоже дешевый, но хотя бы не на пятерых, он разложил вещи, принял душ, переоделся в рубашку еще попугаистее, чем была на нем, и, как подобает туристу, отправился смотреть город.

На улице, щурясь от знойного израильского солнца, поспешно надел темные очки. Дуглас рекомендовал ему посетить ресторан у моря, держит его Шай, полковник израильского десанта, он в старые времена пробрался в Израиль через Варшаву из советского Вильнюса, успел повоевать столько, что сейчас как никто мечтает о мире и потому все свое умение направляет на приготовление вкусных блюд.

У Шая, дескать, делают прекрасный чолнт, еврейское субботнее блюдо, оно отстаивается на огне часов пятнадцать, лучше всего подать его в дождливые выходные под алкоголь с утра страждущим. Девушка, закладывающая ингредиенты чолнта, то есть кости, жир, картофель, яйца, пшено, перец, лук, луковую шелуху для цвета, съедобный предмет под названием «кишке» и так далее, в большой котел в пятничный полдень, приехала в Израиль из солнечной, хоть и не такой знойной Украины. Ее фамилия Зотова, русская фамилия, все перемешалось в бывшем СССР, она известная спортсменка, вообще гениальна во всех своих проявлениях, как внешних, так и душевных, с нею стоит установить контакт…

Однако сейчас не дождливые выходные, да и вообще Стивен не любит ходить строем, а слушать Дугласа – это что-то близкое к этому занятию. Он расстегнул рубашку навстречу свежему ветерку со стороны моря, вздохнул и шагнул из тени дома в расплавленную зноем улицу.

Воздух дрожит и колышется, как тонкая кисея. Дороги раскалились под знойным солнцем так, что на камнях можно печь лепешки. Арабы, что встречались ему, не поднимают глаз, во всем облике такое смирение, что не может быть искренним, не может быть даже долгим. Было и такое, что, когда он внезапно оборачивался, успевал поймать сосредоточенный взгляд, полный ненависти.

Не все эти люди станут убивать, мелькнула мысль, но слишком много среди них действительно обиженных и оскорбленных. Израильтяне считают арабов людьми второго сорта, это недопустимо. Мы, американцы, считаем это и личным оскорблением, ибо всякий, кто попирает права других людей, попирает и нас. Давно пора было нашему правительству принять меры по искоренению этого расистского режима. Слишком долго терпели…

Или сперва ломали тех, мелькнула мысль, с кем справиться проще. Громадный СССР, двухмиллиардный Китай, фанатичный ислам, замкнувшийся в себе буддизм… Да, наверное, с ними было справиться проще. Потому США сперва обезопасили себя, чтобы не ударили в спину, когда схлестнутся с самым сильным врагом…

Он вспомнил лагеря палестинских беженцев, ужасающую нищету в домах и отчаяние в глазах женщин. Кулаки сами стиснулись так, что побелели костяшки пальцев. Там подростки рано превращаются в мужчин. Их множество, и хоть не все станут шахидами, но обостренное чувство справедливости будет толкать их на акты святой мести. И нужно поскорее вмешаться, чтобы остановить эту безостановочную кровавую бойню.

Стоп-стоп, сказал себе. С таким настроением меня остановит первый же патруль. Я всего лишь турист, беспечный турист, что тратит свои законные две недели отпуска и жаждет получить на потраченные деньги максимум удовольствия…