– Вылезай, лежебока… Здесь будем жить.

Черныш появился из-за пазухи с обвисшими лапами, голова тоже бессильно падала на бок, а глаза затянуло пленкой. Ужас ударил в голову, Иггельд вздрогнул от собственного отчаянного крика:

– Черныш!.. Черныш, не спи!

Но с ужасом видел, что Черныш не спит, а умирает или уже умер. От голода или холода, а может быть, сам придавил насмерть, когда тащило ветром, детеныш дракона первый год жизни вообще слабый и беззащитный, они одинаково умирают от холода и от жары, умирают от недостатка воды или воздуха, хотя человеку такой воздух кажется обычным, умирают от ушибов, которые не замечают кошки или собаки их размеров.

– Черныш!

Черныш бессильно свисал с ладони, лапы даже не дернулись. Иггельд пощупал, помял, слезы брызнули горячие, он орал, плакал, целовал застывшую мордочку, положил на землю и вдувал в маленькую пасть воздух, тормошил, теребил, снова дул в рот воздух… в какой-то момент лапки слабо дернулись, Иггельд заорал счастливо, теребил и тормошил сильнее, целовал, грел озябшим телом, тельце дрогнуло, по нему пробежала судорога, глазки открылись.

– Черныш! – крикнул Иггельд. От слез почти не видел дракончика, горячие капли падали на мордочку, высунулся красный, как пламя, язычок, слизнул, мордочка перекривилась, слезы горькие и соленые, жгучие. – Черныш, только не оставляй меня!.. Только не оставляй!.. Я же один на всем свете!.. Кроме тебя, у меня никого нет!..

Дракончик задрожал. Иггельд поспешно укутал в самое теплое одеяло, торопливо разжег огонь и, держа Черныша в одеяле, как ребенка, старательно отогревал перед костром. Щель завесил вторым одеялом, заткнул мешком, и вскоре воздух в пещере прогрелся, он сам перестал дрожать, но Черныша нацеловывал, грел дыханием, совал за пазуху, вытаскивал и снова целовал, проверяя, живой ли.

Только сейчас осознал во всей пугающей ясности, что в самом деле порвал со сплоченным обществом смотрителей драконов и даже… людей. Он уложил Черныша на толстое меховое одеяло, сам лег рядом, обнял, а в черепе пошли чередой пугающие мысли.

Когда детеныши появляются на свет, дракониха сама разгрызает и поедает скорлупу яйца, освобождает маленького беспомощного дракончика, тщательно вылизывает, мордой придвигает к соскам, да и сам слепой еще и глухой детеныш находит горячие наполненные молоком соски, ползет к ним, ползет к матери или другим дракончикам, чтобы согреться, скулит, привлекая внимание… Правда, когда глаза открываются, он уже начинает исследовать мир, но и тогда за всем следит мать, чаще всего предостерегающе ворчит, чтобы не отползали далеко, а непослушных героев громадной пастью нежно хватает и относит обратно.

Это она поощряет игры маленьких дракончиков, часто сама же их и начинает, но строго следит, чтобы в азарте не начали друг друга кусать слишком сильно, но вот теперь этот дракончик целиком и полностью на нем, на Иггельде, а он ощутил, что совершенно ничего не знает о драконах, что растерян, испуган и что взял на себя слишком много.

Мелькнула трусливенькая мысль вернуться, но, когда представил, сколько насмешек придется вытерпеть, не говоря уже о том, что этим возвращением погубит Черныша, зажмурился от стыда, помотал головой и сказал, почти прошипел со злостью:

– Нет, назад пути нет. Мы им покажем!

Черныш бегал по пещере, обнюхивал стены, пол, пробовал жрать песок, скулил, а когда вышел вслед за Иггельдом из пещеры, от неожиданности скульнул и сел на толстую задницу. Мир огромен, бесконечен, ярок и полон ошеломляющих запахов.

Иггельд ходил следом, как заботливая мамаша, а Черныш разрывался между желанием обнюхать старые следы горного козла, проследить, куда летят такие странные мелкие драконы в перьях, попробовать на вкус зеленый мох, свисающий с камней, погнаться за сороконожкой и все время оглядывался на Иггельда.

– Ага, – догадался Иггельд. – Это ж я теперь твоя мама! Я должен учить, показывать… Ладно, запоминай.

Мы не кочевые артане, сказал он себе, вкладывая в «кочевые артане» все презрение цивилизованного человека к дикарям. Мы должны выбрать себе место, где будем жить. И это место должно быть… удобное.

В горах немало пещер, больших и малых, он целыми днями лазил, осматривал, пока не отыскал достаточно просторную, но с длинным узким лазом со стороны юга. Чернышу в двух местах приходилось почти прижиматься к полу. Зато в самой пещере чисто, просторно, много песка, сухо. Холодный ветер терял силу в длинном изогнутом проходе, в самой пещере сквозняков нет, Черныш вскоре привык к новому месту, он требовал только, чтобы Иггельд находился близко.

В первые дни Иггельд просыпался от тяжести: Черныш потихоньку снимался со своего места и перебирался к спящему хозяину-папе. Иггельд, проснувшись, сердито отправлял дракончика на его место, тот неохотно уходил, очень медленно и все время оглядываясь, не передумал ли могучий друг, не сжалился ли над его горбатеньким видом, не разрешает ли взглядом, движением… Иггельд, зажав сердце в кулак, покрикивал, и бедный Черныш, тяжело и горестно вздыхая, укладывался, делал вид, что засыпает, а сам следил, чтобы Иггельд уснул, тогда можно потихоньку встать и тихонько-тихонько перебежать к нему и лечь так, чтобы касаться его боком, лапой или хотя бы кончиком хвоста. Но лучше всего – мордой, чтобы любимый папочка, открыв еще сонные глаза, сразу увидел перед собой его любящую морду с оскаленными в улыбке зубами.

На первый день хватило еды, что захватил с собой в мешке, на второй – наведался в рощу, без труда убил кабанчика. Помня наставления старых охотников, выбирал именно кабанчика, а не свинку, та пусть приносит новых поросят. Теперь это его долина, его роща и его свиньи, должен заботиться обо всем своем мире сам. Он должен выжить.

– Сейчас я разведу костер, – объяснил он Чернышу. – Это такой красный зверь, кусается больно… Привыкай, будет с нами жить. Если подружиться, то… словом, с ним подружиться стоит.

Он постоянно разговаривал с Чернышом, помня наставления Апоницы, что дракон должен привыкнуть к голосу смотрителя, научиться различать оттенки, и тогда покажется, что дракон «все-все понимает», хотя на самом деле просто… словом, не углубляйся, как сказал однажды Апоница, это маги до всего докапываются, им нужна суть, а у нас получается – ну и ладно, этого и добивались!

Если бы не жуткий ураганный ветер, в долине можно жить, строить дома, добывать руду, он успел увидеть настоящие залежи железа, копать не надо, все наверху. Стадо свиней, что в роще, может прокормить две-три большие семьи или целый поселок рудокопов. А там можно завести и своих…

Когда-нибудь, подумал он, доберутся и до этой долины. Хотя почему «когда-нибудь»? Я уже добрался. Наверное, и остальные забираются в новые места и обживают, потому что либо сами уходят от людей, страшась наказания, либо их изгоняют.

Черныш высунулся из уже обжитой пещеры и, задрав короткорылую мордочку, очень внимательно следил за облаками. Иггельд понимал, что очень скоро дракон обнаружит, что облака ничем не угрожают, их нельзя есть, на них не поохотишься, с ними нельзя играть, и постепенно перестанет их замечать вовсе.

– Ты по сторонам смотри лучше, – сказал он наставительно. – По сторонам!

Лобастая голова повернулась к Иггельду. На миг стало не по себе, дракон за ночь подрос еще, как показалось, морда жуткая, глаза навыкате, страшные клыки высовываются из-за прикушенных толстых губ. В следующее мгновение длинный красный язык выметнулся как молния. Лицо обожгло горячим, влажным. Иггельд завопил, начал отмахиваться, а Черныш, довольный игрой, все старался попасть языком между мелькающих рук и все же лизнуть двуногого папу в лицо, вылизать ему нос, уши…

Так прожил месяц в полном одиночестве, если не считать обществом Черныша. Выходя на охоту, щель задвигал обломком скалы, а когда возвращался с добычей, едва хватало сил, чтобы отодвинуть. Черныш бросался навстречу с визгом, он то ли чуял издали приближение любимого папочки, то ли спал сразу же возле входа. Иггельд отбивался, отплевывался, а потом, нацеловавшись, начинали вдвоем разделывать зверя.