Разбойник поднялся, гремя цепями. Владимир невольно отступил, вор на полголовы выше, могуч, чувствуется сила непомерная. Как только и взяли такого, не иначе как опоили или зелья подсыпали. А то и бабка морок навела.

– Говори, что я должен сделать?

Владимир отмахнулся, пошел к двери:

– Сперва цепи снимут. Поговорим в моей палате.

Когда его привели, Владимир нахмурился против воли, а кулаки сами сжались до скрипа кожи на костяшках. Разбойник вошел в его палату, словно делал сопливому князьку великое одолжение. Глаза дерзкие, словно это его хоромы, а весь остальной люд вместе с князьком лишь челядь неумытая.

– Садись, – буркнул Владимир, он указал на накрытый стол: – Ешь, пей. Сперва еда, разговор после.

Стражи остались было по эту сторону двери, мол, с таким бугаем в случае чего князю не совладать, но Владимир нетерпеливым движением бровей вымел в коридор. Разбойник силен, кто спорит, но бойцовских ухваток не знает, а он, Владимир, троих таких бычков завалит, буде надобность сыщется.

Разбойник уверенно перенес ноги через лавку, глаза оценивающе пробежали по столу. Ноздри подергивались, спросил неожиданно:

– Вино фалернское?

– Греческое, – ответил Владимир сухо. – А фалернское или хиосское… А ты и вина чужие крал?

– Крал не крал, но пробовал, – ответил разбойник с напускной скромностью.

Его пальцы уже разрывали жареного гуся, коричневая корочка хрустела, из-под нее вырывался пар, пальцы обжигало горячее мясо, истекающее соком. Владимир, что решил было не есть, сглотнул слюну, сердито оторвал гусиную ногу.

В молчании ели, запивали, кубки были полны, а в дальнем конце стола ждали еще три кувшина с вином из Царьграда. Разбойник ел неспешно, хотя за время в срубе исхудал, кожа на скулах натянулась, ключицы торчат, хотя видно, какие толстые, что бычьи кости…

Когда голодный огонек в глазах разбойника потух, Владимир сказал, едва сдерживаясь:

– Жрешь, как красная девица! Двумя пальчиками, волокна отщипываешь… Разве воины так едят?

– А я не твой дружинник, – ответил разбойник хладнокровно. – Говори, чего тебе своровать? А то пошли тех, кто ест как надо.

В голову Владимира ударила горячая тяжелая волна. Едва удержался, чтобы не въехать кулаком в нагло ухмыляющуюся рожу мерзавца.

– Ладно, – выдохнул он сквозь зубы. – Мое слово крепкое… Вернешься со щитом – получишь прощение, удел, дочь боярина Твердожита.

– А если на щите? – ухмыльнулся разбойник.

– Ты мне знанием древних умностей не щеголяй, – предостерег Владимир. – Про щит я не для красивости речи. Мне нужен настоящий щит! Тот самый, который Вещий Олег прибил на врата Царьграда.

Кубок едва не выпал из рук разбойника. Глаза не оставляли лицо князя, а когда убедился, что князь не шутит, спросил недоумевающе:

– И что же… тот щит там все еще… висит?

– Висит.

– А… зачем?

– Не для красоты же, – отмахнулся Владимир. – Ты смерд, а не воин, куда тебе знать… Когда заключаешь мирный договор, то по обычаю прибиваешь свой щит на врата града, с которым воевал. Как бы берешь и его под защиту. Князь Олег получил от Царьграда богатый выкуп, греки обязались платить нам дань… и по сей день платят, а мы за это помогаем Царьграду войском. За отдельную плату, конечно… Мой дед пытался поднарушить уговор, ходил с дружиной, чтобы греки увеличили выплату, но то ли в самом деле ихние маги наслали страшную бурю, что перетопила ладьи Игоря, то ли что-то еще… Греки верят, что этот щит Олега хранит их город. Даже если это не так, все равно щит надо снять и увезти. В Царьграде сразу падут духом.

Разбойник молчал, челюсти его двигались все медленнее. Пальцы блестели от жира, но забыл облизываться и вытирать о скатерть. В палате повисло тяжелое молчание. Когда он поднял глаза, Владимир понял, что разбойник мог заподозрить, что за похищением щита стоит нечто большее, чем попытка увеличить дань с Царьграда.

– Щит, – сказал разбойник медленно, он полузакрыл глаза. – Щит на городских вратах… А те наверняка повыше, чем Ляшские или Жидовские… И охрана там не спит, как твои вои, что в соплях путаются, левую руку от правой ноги не отличают. Но все же мне только веревку покрепче да ночку безлунную – и щит у меня! Если только не пропью по дороге, не обменяю на глиняную свистульку…

Владимир сказал напряженно:

– Щит привези. Он в самом деле даст победу. Стоит показать нашей дружине, сразу во львов обратятся!

Разбойник прищурился:

– Похоже, княже, ты сам не больно-то веришь в силу щита?

– Верю или не верю, – сказал Владимир зло, – а князь должен извлекать выгоду из любой вещи. Если перевезти щит от греков к нам, то их это ослабит, а нас усилит. Неважно, волшебный или нет. Ясно?

– Ясно…

– А в чем твой страх?

– Страха тоже пока нет. Но ежели греки верят в силу щита, то охраняют, видать, как зеницу ока?

Владимир отмахнулся:

– Если и охраняли первые годы, то сейчас забыли, зачем вообще охрана. Сколько лет минуло! Мой дед еще под стол ходил…

– Под столом?

Владимир брезгливо отмахнулся:

– И под стол тоже. Я бы послал своих богатырей, но слишком уж на силушку уповают. Не разумеют, что Царьград – это не местные села. Туда съехались богатыри со всего света, нашим дурням сразу рога обломают! А мне не подвиги их дурные нужны. Мне щит нужен!

Не сдержавшись, с грохотом опустил на стол кулак. Залешанин осторожно отнял кубок от губ. Кулак князя с детскую голову, но весь увитый толстыми жилами, сухой, мяса на нем не больше, чем на умершем с голода таракане. И вся рука перевита выпуклыми мышцами, сухожилиями, рука воина, привыкшая к тяжелому мечу. А дальше могучее предплечье, круглое, как валун, плечо, широкая грудь, шея как ствол молодого дуба, суровое лицо с пронизывающими глазами.

Глядя в эти глаза, Залешанин внезапно понял, что сам Владимир с легкостью добыл бы щит, не погнушавшись, как мартовский кот, ночью залезть на городские врата Царьграда, переоделся бы и старухой, и нищим, чего не стали бы делать гордые богатыри из его дружины…

– Я сделаю, – сказал он торопливо. И опустил глаза, ибо увидел в князе нечто близкое, а это опасно, всяк властелин держит себя сурово и загадочно, не позволит, чтобы узрели в нем такого же человека. – Вели дать коня и злата, если торопишься… Если нет, то сам добуду и коня, и все, что понадобится.

Владимир буркнул:

– Ты получишь все. Но… за городом. Там в роще тебя будет ждать конь. Хороший конь, не крестьянская лошадка. Под седлом переметная сума, твою палицу приторочат тоже… Ты в самом деле ее поднимаешь аль только бахвалишься? В седле зашито золото, горсть каменьев. А отсюда сбежишь, понял? Никто не должен знать, что я послал тебя в Царьград. Понял?

– Понял, – сказал Залешанин осторожно, хотя мысли в голове метались, сшибая одна другую с ног. – Я понял, что ничего не понял…

– Опять греки, – рыкнул Владимир. – Ты не в волхвы нацелился?

– Да нет, – ответил Залешанин в замешательстве, – я даже не знал, что это уже кто-то сказал до меня… и что это великая мудрость. Я таких мудростей могу… Похоже, жизнь твоя совсем собачья, если даже своим не доверяешь. На хрена б мне такое князевание?.. Я вот всем верю…

– Вот и сидишь в цепях, – отрезал Владимир, – а я – на троне. Что еще неясно?

– А как сбегу из подвала?..

– Стража перепьется, – отмахнулся Владимир. – Ты сумеешь выдернуть цепи… я помогу, хотя ты и сам здоровый, как сарай. Ночью проберешься до кузницы. Я знаю, кузнец с вашей ватагой связан. Да знаю, знаю! Собьет цепи. Главное, чтобы все выглядело, что ты сбежал сам. Если узнают, что послан мною, за твою шкуру и сушеного клопа не дадут!

От князя несло холодом, как от глыбы льда. Заходящее солнце заливало горницу красноватым светом, узкое худое лицо было как из гранита, под надбровными дугами было темно, бритый череп недобро блестел, словно залитый кровью, даже черный чуб казался змеей, что искупалась в крови…