– Да, – признал Чех наконец. – Здесь нога человека не ступала! Мы первые.

– Теперь-то ты доволен?

– Доволен? – огрызнулся Чех. Глаза его были встревоженными. – А ты знаешь, каков спрос с первого?

Теперь они двигались границей леса, слева простиралась необъятная степь. Трижды переходили вброд большие реки, брод искали недолго, а малым потеряли счет. Потом землю вздыбили холмы, а ровные как стол долины стали попадаться все реже. Лес отодвинулся, но взамен часто встречались густые рощи, похожие на отряды крепких бойцов, что спина к спине отбиваются от озверевшей стаи.

Еще через несколько дней земля пошла как будто пузырями, настолько много было холмов. Горбатая земля прикрылась дубовыми рощами, жестким буком, грабами, колючими елочками, на вершине маячили сосенки, а внизу плотно стояли шиповник, терн, дикие колючие троянды.

Дорогу находили между холмами да ярами, вдоль оврагов и через проплешины голой земли, где почему-то ничто не росло, хотя рядом деревья и кусты озверело дрались за место, душили друг друга. Дорог, конечно, не было, но дозорные пока что успешно находили пути и для коней, и для стада, и даже для неторопливых подвод, влекомых волами.

И всякий раз Рус видел прямо перед собой ту грань, где смыкается небесный купол с земной твердью, и всякий раз мечтал добраться до края, заглянуть за него, увидеть место, куда спускается багровое солнце: в черную ли нору, за край ли скалы или же в пропасть, где начинается потусторонний мир?

Но небо постепенно темнело, небосвод окрашивался багровым, солнце разбухало, роняя красные капли пота, от которого вспыхивал и край земли, к которому солнце стремилось, а позади уже слышалось предостерегающее:

– Рус!.. Очнись! Привал на ночь.

В голосе Чеха всегда больше сожаления, чем насмешки. От Леха мало помощи, весь в девках да драках, а от Руса так и вовсе нет толку. Приходится тянуть и за вождя, и за проводника, и за воеводу. А то и за волхва, ибо осторожный Гойтосир не в состоянии ответить, какие жертвы нужно приносить в этих землях и каким богам.

И все же, несмотря на пустые от людей земли, Чех велел идти с опаской. На десять-двадцать верст впереди всегда шла передовая сотня. На самых быстрых конях. От нее отделялись десятки – дозоры. От этих уже не ускользнет ни шелест листвы в соседнем лесу, ни колыхание травы, где пробежал мелкий зверек, ни птичья трель, которая может оказаться и сигналом из засады.

Позади племени ехала конная сотня – застава. Если нападут сзади, они примут удар, а тем временем и повозки развернутся, выстроят стену, из-за которой даже женщины и дети смогут метать камни из пращей, тыкать во врага копьями и дротиками.

Остаток лета шли по голой земле. Такой она казалась, несмотря на то, что порой приходилось пробираться через лесные завалы, высылать вперед плотников с острыми топорами: чащу иногда объехать не удавалось – ломились напролом.

И все равно пустая, хотя то и дело спугивали стаи диких свиней, оленей, на обширных полянах паслись стада туров, а на участках без дремучего леса, что выглядели почти как степь, темнели плотные стайки деревьев; но куда делись человечьи кости, безмолвные черепа со следами топора или разбитые ударом палицы? Сколько их обычно белело в зеленой траве старых земель, сколько встречалось в расщелинах скал, в песках, в глине! Иные рассыпались в прах, иные были в целости и все еще дают приют мелким зверькам, гадам или птицам.

А сколько встречали развалин градов, крепостей, детинцев, кремлей, сколько чернело закопченных очагов, сколько видели окаменевших от дождей и солнца углей с пеплом! Но это было давно, а теперь неделю за неделей ехали через земли, где еще ни разу не повстречали след человеческий.

И у каждого на затылке шевелились волосы от страха и возбуждения. Мужчины хватались за оружие, распрямляли плечи и гордо посматривали по сторонам. Вот она, мечта любого мужчины – новые земли!

Вечерами у костра Гойтосир заводил поучительные беседы о древности рода, великих деяниях предков. Чех слушал внимательно, уважительно, Рус позевывал, если и слышал что, то сразу забывал, а горячий Лех однажды не выдержал:

– Да на кой нам все это?.. Мы сами – великие предки!.. Если, конечно, выживем.

Усталый Чех вздрогнул, успел задремать, сказал сурово, скрывая смущение:

– Вообще-то не так важно, кем были наши деды. Куда важнее, кем будут наши внуки.

Слово старшего было весомым, как слиток небесного железа. Волхв умолк, но лицом и развернутыми плечами выражал несогласие. Спорить не стал, в походе важно единогласие даже в мелочах, но поход когда-то да кончится…

Чем дальше забирались к северу, тем холоднее становился воздух, хотя лето было еще в разгаре. Чаще встречались ручьи, мелкие реки. Четырежды речушки оказывались глубокими, приходилось искать мелкое. Переходили вброд, не замочив стремян и ступиц телег, но вода ухитрилась унести двух телят и зазевавшегося ребенка. Чех хмуро предупредил, что в следующий раз утопит виновных в той же реке.

Он теперь ехал по большей части сам впереди. При нем обычно держались двое-трое старших дружинников, теперь они звались боярами, Гойтосир трусил следом на тихой лошадке, а Лех и Рус чаще занимались обозом. Там постоянно случаются поломки, с отставшими остаются только кузнецы, плотники и шорники, но за их сохранность теперь отвечали Лех и Рус, пусть приучаются не только скакать очертя голову, рубить и бахвалиться подвигами, а бдят и о племени, подводах, берегут скот, людей.

Рус, в отличие от Леха, не ярился, улыбался загадочно. В обозе ехала Ис, и он каждую ночь нырял в ее объятия. Днем она садилась в седло, общалась с Корнилом, тот тоже вроде бы изгой даже в своем племени, старый волхв общался с нею охотно, а к ночи Ис умело стреноживала коня и пускала пастись, благо травы здесь щекотали лошажьи брюха.

А Чех ехал впереди насупленный, синие глаза смотрели исподлобья сурово и недоверчиво. Рус поглядывал на старшего брата с любовью и боязливым почтением. Чех все знал и все умел…

Однажды ненадолго выбрался впереди обоза, насточертело глотать пыль из-под колес, неспешно догонял дозор, где маячили широкие плечи Чеха, и вдруг непроизвольно поднял голову, вздрогнул. Небо, уже совсем было застывшее на ночь, внезапно снова побагровело. Темно-сизая туча рассыпалась на мелкие барашки, теперь все западное небо стало морем расплавленного металла. По нему плавали шлак, темная окалина, а само солнце исчезло, вместо него от темной земли и через все багровое море поднимался огненный столб – красный, зримо плотный, раскаленный, пугающий.

Он ощутил, как мороз пробежал по спине. За спиной кто-то под стук копыт вскрикнул с испугом:

– Не к добру…

И тут же другие голоса:

– Да уж… недоброе знамение!..

– Гойтосир молчит. Старый ворон чует беду.

Рус торопливо догнал передних всадников. Белый благородный конь презрительно фыркнул, а Чех неспешно оглянулся, шея от усилий налилась кровью, прорычал мощно и насмешливо:

– Как не к добру? К добру.

– Княже, но волхвы говорят…

И снова Рус с благоговейным трепетом услышал снисходительный голос старшего брата:

– Видишь огненный столб?

– Вижу…

– А огненное море?

– Ну и море зрю…

– Так чего ж тебе, дурень, еще надо для счастья? Это ж и есть самая что ни на есть добрая примета!

Воин умолк, озадаченный, а Рус подумал смятенно, что Чех даже приметы знает лучше любого волхва. Он настоящий вождь, и великую дурость свершил тцар Пан, когда отдалил от трона столь могучего сына.

Лес впереди стал злее, суровее. Деревья стояли так плотно, что даже всадники протискивались с трудом, а телеги пришлось пока оставить. Скрепя сердце Чех взял мужчин из отряда заграждения. Теперь уже почти все взрослые рубили лес, кусты, прокладывали дорогу.

Знойное лето, к счастью, подсушило землю. Даже в лесу колеса не увязали, а мелкие болотца успели пересохнуть. Измученный народ начал ворчать, топоры валились из ослабевших рук.