– Что-о?

– Да-да, вооруженные пока что охотничьими ружьями. Как заявлено, для защиты от русских хулиганов.

Новодворский сказал брезгливо:

– Все верно. Нет ничего хуже и опаснее, чем пьяный русский мужик. Он и мать родную убьет спьяну. А потом, протрезвев, пойдет вешаться. От таких каждый имеет право защищаться.

Я поморщился, спасибо за такую поддержку, Громов же добавил раздраженно:

– Если бы ограничились охотничьими!

– А что еще?

– Поступили данные о настоящих вооруженных формированиях…

Сигуранцев фыркнул:

– Долгопрудненская группировка вооружена не хуже. И народу в ней побольше, чем всех кобызов на свете, вместе взятых! И что же, их тоже считать подпольной армией?

Я кивнул, у населения оружия столько, что хватит на две наши армии, только танков и тяжелой артиллерии нет пока что. А бандитские группировки вооружены иной раз круче спецназа, что отправляется их арестовывать.

– Если это все…

– Не все, – ответил Павлов быстро. – Не все, господин президент! В школе села Росляково уже создан класс, специально для детей кобызов, где преподавание ведется на их языке. Этого я что-то не понимаю! У нас есть специализированные классы, где ведется преподавание на английском, немецком или французском, но чтоб… на кобызском? И где, на Рязанщине?

Я поморщился:

– О чем мы говорим? Нам нужно поискать выход, как осторожно выводить Россию из изоляции… всю Россию!.. а вы о какой-то Рязанщине. Даже не Рязанщине, а ее крохотном уголочке, где поселились несчастные беженцы. Давайте вернемся к главному вопросу и… постараемся не отвлекаться. Глеб Борисович, к вам это относится в особенности.

Еще через неделю я проводил совещание по энергетике и участившимся катастрофам на нефтепроводах. Оборудование износилось, со времен Советского Союза почти ничего не ремонтировалось, ветшает, ржавеет, сыпется, сейчас спешно латаем дыры, на это каждый год уходит почти столько, что хватило бы на постройку нового. Но с новыми другая головная боль: даже по стране непонятно куда тянуть нефтяную нитку в первую очередь, а уж за рубеж так и вовсе: все бывшие союзные республики злорадно потирают ладони, вот щас мы вас и нагреем за топтание нашей территории так, что дешевле нефть сжигать еще на выходе из буровых вышек…

И все же, несмотря на тяжелый и напряженный день, все время нечто сидит занозой в мозгу. Вошел Карашахин, быстрые глаза стрельнули в мою сторону, по спине прошел холодок, словно сзади открыли окно в ветреную зиму. В сердце остро кольнуло. Заноза и там, еще острее, она погружается вглубь, вызывая боль и желание ухватить ее хоть зубами и вырвать с корнем.

Я со стесненным чувством наблюдал, как он подошел и положил на стол красную папку. В ней оказался всего лишь один листок, свежая новостная распечатка. Я быстро просмотрел, заноза превратилась в крупную разлохмаченную лучину.

– Это… – спросил я глухим голосом, – проверено?

Глаза мои, не отрываясь, снова и снова сканировали текст. Карашахин ответил негромко:

– Такие вещи проверяем сразу.

– Не деза? Точно не деза?

– Господин президент, – он говорил почти с сочувствием, хотя, на мой взгляд, должен от радости, что уел меня, пойти вприсядку, – господин президент!.. Я тоже не хотел бы попасться на провокацию.

Наши взгляды прыгали по листку, зацепляясь за ключевые фразы: «изучения языка кобызов…», «вооруженные формирования…», «обнаружено восемь тайников с оружием…», «требование в местной печати отдавать меньше денег в Центр и больше направлять на местные нужды…», «заявления аятоллы Абдуллы Шера о необходимости автономии кобызов…»

Карашахин сказал подчеркнуто:

– Раньше подобные заявления… не совсем подобные, но мелкие требования появлялись раз в месяц, теперь – раз в неделю. Интенсивность их нарастает по экспоненте. Скоро это перерастет… уже перерастает!.. в лавину. Если первые требования поступали в виде просьб и робких пожеланий и касались только кружков по изучению быта и культуры кобызов, то сейчас пошли требования автономии…

Я сказал со стесненным сердцем:

– Требования? Пока что это просьба, да и то одна-единственная!

Он прямо посмотрел мне в глаза:

– Господин президент, чем вы глубже засовываете свою красивую голову в песок, тем беззащитнее ваша задница. Мне бы это по фигу, сам бы воспользовался, но вы подставляете и задницу России!.. Скажите прямо сейчас, вот нас слушают и эти морды, вы уверены, что это останется просьбой? Да еще одной-единственной?

Я поморщился, он чересчур уж упивается победой, говорит добивающими фразами, морталити, видите ли, прямо щас вырвет мое сердце и помчится вприпрыжку вокруг стола.

– Экстремисты, – проговорил я. – Они везде есть. Даже здесь. Нет-нет, я не указываю на вас пальцем. Зачем, когда все и так это знают?.. Я все еще не вижу угрозы. Не придуманной, а реальной. Знаете ли, время от времени чуть ли не каждая область начинает бурчать, что налоги в Центр идут чересчур большие, а некоторые намекают, а то и требуют, чтобы на местные нужды оставлять больше. При чем тут кобызы? В Иркутской области ни одного кобыза нет, но они уже пятый год лоббируют всюду идею самостоятельности, чуть ли не автономии Иркутской области! Еще чуть – и договорятся о провозглашении Иркутской республики!

Он смотрел со странным выражением.

– Господин президент, я вас не понимаю. Вас это веселит? По-моему, плакать надо.

Я сказал с неудовольствием:

– Не надо плакать, глаз не хватит. Все мы люди, даже политики, всех нас заносит… не только к чужим бабам. Все выровняется, Всеволод Лагунович. И насчет Иркутской республики только треп, и насчет автономии для кобызов. Все мы желаем большего, чем получаем. То же самое получится и у кобызов. Возможно, им хотелось бы вообще империю кобызов, что попирала бы мелкие США, Россию, Европу, но… желать не вредно.

Он смотрел неотрывно.

– Господин президент, это не только желание. Это – действие.

– Пока только слова, – ответил я устало. – Несколько горячих голов из молодежи…

– Аятолла не молод!

– Аятоллу, по-моему, просто занесло. Вообще откуда у них аятолла? Так, какой-то самозванец. Работает на публику, взрослых людей на дурость подбить трудно, а молодежь охотно пойдет строить Великую Кобызию.

– Великий Кобызстан, – вставил Павлов. Подумав, сказал нерешительно: – По-моему, я уже на днях где-то слышал это…

Карашахин посмотрел на меня победно, я поморщился:

– Глеб Борисович, и вы этот, как его, что в мартовские иды?.. Ладно, понимаю, я должен побывать там лично. Ничего пока решать не будем. Ни слова, ни полслова! Я должен все увидеть сам.

Они смотрели в удивлении, я сам удивился своему внезапному решению, время президентов расписано вперед на месяцы, каждый визит тщательно готовится, даже если президент изволит всего лишь посетить детский приют или школу, в которой учился. Секретная служба заранее проверяет не только само место на предмет мин, но и прочесывает округу, убирая подозрительных и нежелательных, рассаживает на крышах снайперов, а среди встречающего народа половина всегда из сотрудников охраны.

Павлов спросил осторожно:

– Найти место в следующем месяце?.. Это трудно, однако…

– Нет, – ответил я. – Месяц только начался. Подбери на этой же неделе. А еще лучше завтра-послезавтра.

Он ахнул:

– Господин президент! Это же сколько встреч придется отменить!

– Не отменяй, – предложил я, – просто перенеси.

– А как раздвинуть сутки, – спросил он, – чтобы не двадцать четыре часа, а хотя бы тридцать шесть?.. Может быть, к концу месяца?

– Нет, – отрезал я. – Там, в самом деле, недобрые силы нагнетают обстановку. Я должен побывать там лично. Я всегда находил общий язык даже с самыми упрямыми студентами. Мне обычно удавалось убедить, доказать, переубедить…

Окунев сказал тихонько:

– Перевербовать. Вот как меня.

– Перевербовать, – отмахнулся я. – Пусть так. Это же не заставить, верно?.. Перевербовать – это на пальцах доказать преимущество того, что видно пока не так явно.