– Ты не зарабатываешь столько, сколько тратишь, теперь я это вижу. Значит, все правда, ты живешь двойной жизнью. Имей в виду, я все расскажу отцу и, если понадобится, разведусь с тобой. Жить с нечестным человеком я не буду.

Он знал ее максимализм, знал, что слово с делом у нее не расходится никогда. Но знал и о ее романтизме, и почти детской доверчивости. И сыграл именно на этих качествах, просто чтобы выгадать время:

– Хорошо, я докажу тебе, что эта щучка меня оболгала. И почему ты ей поверила: текст же зашифрован, вы обе его не можете прочесть. Я дам тебе расшифровку, только, пожалуйста, никому! Ты же знаешь, одно время я работал в секретном отделе, но я не говорил тебе, что сотрудничество с… ну, понимаешь, с кем, продолжается. Я выдаю тебе государственную тайну, я рискую при этом не только карьерой – свободой. Но твоя любовь мне дороже. И вот ради любви, ради нашей любви, ради того, чтобы мы не стали чужими друг другу, я пойду на преступление. Давай сюда дискету, которую тебе вручили, я расшифрую ее вот тут, немедленно, и все объясню.

Он готов был сочинить все, что угодно, потому что видел по глазам: она клюнула. Слова о любви произвели нужное действие. Но ответ его просто убил:

– У меня здесь этой дискеты нет… И мне обещали подтверждение того, что ты – не тот, кем хочешь казаться.

– Хорошо, – медленно произнес он, думая, что пора кончать с ними обеими, потому что события зашли слишком далеко в невыгодном для него направлении, – хорошо, ты получишь доказательства моей невиновности. И покажешь их этой… Ну, сама знаешь кому. Только сделать это надо не дома и не на твоем рабочем компьютере, а подальше от посторонних глаз. Я слишком рискую, выдавая вам обеим государственную тайну. Мне безразлично, под каким предлогом ты ее вызовешь на встречу с тобой, можешь даже сказать ей правду. Но после того как вы получите доказательства, я хотел бы спокойно работать и знать, что никакие глупые «разоблачения» мне не грозят. Обещаешь?

Во всяком случае, он сделал все, чтобы именно так и произошло, чтобы ему ничего больше не грозило. Заманил их в подходящую для его целей и соответственно оборудованную комнату в учреждении, куда простой смертный без пропуска ни за что не пройдет. Простой смертный – но не он. Временный пропуск ему выписывали туда один-единственный раз, но если имеется компьютер, принтер и ксерокс, причем цветной, проблемы не возникает. А у него все это было, причем дома. При желании он мог бы изготовить постоянный пропуск в Белый дом или в Кремль, но там ему делать нечего. Сегодня же ему понадобился даже не пропуск, а табличка на «крокодильчике» и кое-какая маскировка в одежде. Контактные линзы вместо обычных очков, парик и накладные усы. Столкнись он в здании с каким-нибудь знакомым, его все равно не узнают.

Все оказалось легче легкого: он спрятался в нише коридора и дождался, когда обе его будущие жертвы войдут в комнату. Потом подошел к двери и некоторое время прислушивался: разговор нормальный, не агрессивный, значит, все идет по плану, накладок быть не должно. Знакомый звук включенного компьютера, рулада заработавшего монитора. Еще несколько минут и…

Он беззвучно повернул запор в двери комнаты, заблокировав ее снаружи. И столь же бесшумно, сколь быстро пошел к грузовому лифту, чтобы спуститься на нижний этаж к выходу. Он не слышал, да и не желал слышать ни приглушенных криков, ни стука в запертую дверь, около которой недавно стоял. И знал, что больше никто вообще ничего не услышит: не зря столько времени было потрачено именно на выбор помещения.

Чувства жалости в нем не возникла ни на секунду. Будь его воля, он просто удушил бы их или отравил, но коль скоро возникла такая удачная со всех точек зрения возможность избавиться сразу от двух раздражителей… Он и на этот раз победит, сомнений быть не может.

А победителей, как известно, не судят.

В квартире, разумеется, царил «маленький раскардаш». Но я решила этим пренебречь. Главное, чтобы по креслам и диванам не валялось нижнее белье, а постель была более или менее аккуратно застелена. На письменном столе у меня всегда творческий беспорядок, в просторечии бардак, а пыль я вытираю только когда кто-нибудь из наиболее остроумных гостей пишет на экране телевизора «Наташка-неряшка». О том, что творится под тахтой и шкафами, лучше не думать. Да я и не думаю… почти.

Нет, я вовсе не патологическая неряха. Прежде меня можно было упрекнуть скорее в маниакальной чистоплотности: я искренне считала, что по субботам нужно натирать полы и протирать все стекла в квартире, а малейшее пятнышко на плите или сантехническом оборудовании уничтожалось мною мгновенно и ожесточенно – как классовый враг. Но после смерти мужа и вынужденного переезда меня словно подменили, к тому же новую квартиру я тихо ненавидела и никак не желала признать ее родным домом. За год так и не привыкла к этой однокомнатной спичечной коробке. И не хотела привыкать.

Телец по знаку Зодиака, я всегда была слегка помешана на жилье, его комфортности, уюте. Вещи в дом подбирала крайне придирчиво, ориентируясь не столько на цену, сколько на прочность и элегантность. Ну и на цвет, конечно: красный и синий исключались в принципе, а вот краски земли, зелени и даже желто-оранжевая гамма осеннего леса были просто необходимы для душевного равновесия, как и живые цветы в вазе. Пусть три ромашки – но настоящие. А уж если появлялись розы, это становилось настоящим праздником. Попадавшие в мою прежнюю квартиру всегда говорили, что у нее есть душа – и не ошибались, потому что в ее убранство я действительно вложила душу.

А в этой… Она мне была неинтересна. На ремонт, даже косметический, не было прежде всего сил, а уже потом денег. Обставила я ее тем, что осталось после разгрома прежней квартиры, то есть тем, что не могло быть продано или без чего просто нельзя было обойтись. Тахта, письменный стол, гардероб, два разрозненных кресла и стеллажи с книгами. Телевизор стоял на кухонной тумбочке, причем так, что смотреть его было неудобно отовсюду. Занавески висели на оставшейся от прежних хозяев «струне» и ни красоты, ни гармонии в интерьер не вносили. И даже та часть квартиры, что могла бы стать ее украшением – огромная застекленная лоджия, с утра до вечера залитая солнцем, – превратилась в свалку, где и к окнам-то подойти было невозможно из-за громоздящихся тут и там коробок, свертков, так и не распакованных ящиков со всякой утварью, и так далее, и тому подобное.

Впрочем, Андрей оказался достаточно воспитанным человеком и ограничился замечанием насчет того, что у меня очень уютно. Пусть лицемерие останется на его совести, хотя после столичного метрополитена и особенно стандартно-загаженного подъезда «хрущобы» мои апартаменты могут показаться вполне даже пристойными. По контрасту, так сказать.

Я пошла на кухню заваривать чай, а гостю предложила пару минут поскучать без меня. А поскольку в прокуренной комнате можно было повесить топор средней величины, открыла дверь на лоджию – проветрить. Но скучать не пришлось никому. Ровно через минуту Андрей возник в дверях кухни.

– Наташа, можно вас на минуту?

«За минуту не успеете», – вертелась у меня на языке старая-престарая, еще студенческая хохма, но я взглянула в лицо своего нового знакомого – и мне почему-то расхотелось шутить. С таким лицом, наверное, хорошо работать распорядителем в крематории: сосредоточенно-отрешенное, мрачно-деловитое. Скажем так: не располагающее к улыбкам и веселью. Впрочем, возможно, он именно в ритуальном агентстве и работает, если не церемониймейстером, так хранителем праха.

– Что случилось?

– Не знаю. Пойдемте в комнату… пожалуйста.

Я и пошла – как баран на бойню. Или овца. Загипнотизированная, замечу, овца, потому что взгляд моего гостя подействовал на меня прямо-таки магнетически и мне в голову не пришло поступить как-то иначе. И откуда я взяла, что у него ласковые глаза? Во взгляде кобры и то, должно быть, больше нежности. К тому же я – что уж там греха таить – немного испугалась. Но в комнате ничего экстраординарного не происходило. Андрей кивнул в сторону двери на лоджию и спросил: