Поощрив трофейного коня мечом, плашмя, по крупу (эх, сейчас бы иметь под седлом своего, вышколенного на голос, послушного каждому прикосновению!), Духарев вломился в уже порядком смешавшиеся ряды булгарских катафрактов и, пользуясь преимуществами роста, длинных рук и отточенным за два десятилетия воинским искусством, принялся кромсать и крушить вражьи панцири, как рачью скорлупу. Правда, недолго. Через минуту он «увяз» в массе обезумевших лошадей, в большинстве уже лишенных всадников. Теперь Духареву приходилось в первую очередь беречь ноги: как бы не отдавили боками. А вокруг продолжали рубиться. Русов было заметно меньше, но такая тесная сеча была их стихией, в то время как булгарских всадников учили другому: атаковать с разгона, перестраиваться, маневрировать купно и розно… Поманеврируешь тут, когда на метр коня не сдвинуть. Да и сами булгарские вои были пожиже. В большинстве – молодняк. Несколько десятилетий братоубийственных гражданских войн основательно проредили воинское сословие Булгарского царства.

Только этим, да еще внезапностью, и можно было объяснить, что высадившаяся русская пехота смогла существенно потрепать впятеро превосходящую числом, полностью экипированную латную конницу.

Потрепать, но не победить. Значительная часть булгарской кавалерии в битве вообще не участвовала. Духарев слышал, как трубят булгарские сигнальщики, и, даже не зная булгарских управляющих сигналов, отлично понимал, что происходит. Сурсувул пытается вывести из боя сохранившие какой-то порядок части, организовать их и ударить уже по-настоящему…

Духарев всё видел и слышал, но ничего не мог сделать. Его собственные гридни точно так же «утонули» в живой массе булгарской конницы. Только личная дружина Святослава справа и водительствуемые Икмором скандинавы слева продолжали ломить сквозь шеренги катафрактов…

Лошади бесились от запаха крови. Трофейный конь Духарева мотал головой в стальном налобнике. Он то бил задом, то норовил встать на дыбы. Сергей понимал, что надо как-то выбираться. Надо собрать своих гридней…

– Велим! – закричал он, углядев сотника своей личной гвардии. – Велим! Сюда!

И безжалостно погнал коня сквозь мешанину боя, по телам павших, рубя всё, до чего мог дотянуться. Через минуту, ценой невероятного напряжения, они соединились. И дело пошло веселее. Смятенные, измученные жарой и долгим ожиданием катафракты сами бросали оружие, когда видели над собой варяжские мечи. Сдавшихся не убивали и не вязали: предоставляли самим себе. Поднимаясь на стременах, Духарев видел, что подальше от берега не затронутые боем булгарские полки отходят и перестраиваются для новой атаки. Еще он видел, что высадившие их лодьи возвращаются с новыми воинами, а поверхность Дуная черна от множества переправляющихся вплавь… И тут первый снаряд прогудел над головами сражающихся и плюхнулся в воду.

Булгары наконец развернули и пустили в дело боевые машины. И машины эти были (какая удача!) совсем рядом.

– За мной! – проревел Духарев. – Клином!

Его дружина (сотен пять уже собралось, все – на трофейных лошадках), живо перестроилась, навалилась единой массой, прорвала дезорганизованное булгарское воинство, смела слабый заслон и навалилась на расчеты баллист и катапульт раньше, чем те успели обрушить на переправляющихся русов каменный град. С полсотни посекли, остальные бросились врассыпную, как куропатки.

– В круг! – заревел Духарев. – Возы в круг! Живо!

Часть гридней, спешившись, принялась разворачивать телеги с припасом. Другие прикрывали: кто – клинком, кто – стрелами. Повезло: пара возов оказалась доверху нагружена амуницией для стрелометов. Для луков эти стрелы были не очень-то пригодны: тяжелые, неудобные, без оперения. Но для дистанции в тридцать-пятьдесят метров годились и они.

Несколько минут – и посреди смешавшихся булгарских порядков организовалась неказистое на вид, но вполне надежное укрепление из распряженных возов и уложенных помостами вовне катапульт.

А когда углядевший это «безобразие» булгарский воевода бросил на него катафрактов, то оказалось, что взять импровизированную крепость не так уж просто. Русы ссаживали конных латников стрелами, выныривая из-под телег, секли ноги коням. Тех же, кто, спешившись, пытался влезть на баррикаду, быстренько успокаивали варяжские мечи и топоры.

А тем временем с русских лодий высаживались новые дружины. Эти уже не бросались сразу в атаку, а занимали оборону, чтобы обеспечить остальным безопасную высадку.

Булгары попытались скинуть их в Дунай, но поскольку вместо дружного удара тысяч латников в этой контратаке участвовали всего лишь сотен семь оказавшихся поблизости катафрактов, русы выстояли.

Духарев всего этого не видел. Не видел, как рвался к «ставке» Сурсувула железный клин ближней дружины Святослава. Не видел, как переправившиеся угры закидали стрелами левый фланг булгарского войска. Не видел, как выбравшиеся на булгарский берег печенеги, вместо того чтобы вступить в битву, с ходу кинулись грабить обоз…

Духарев всего этого не видел, потому что весь обзор ему перекрыли наехавшие катафракты. Не менее полутора тысяч их скопилось вокруг импровизированной крепости, вокруг которой, помимо стены из возов и орудий, образовалась еще одна стена: из мертвых и раненых латников, убитых и бьющихся в агонии лошадей. Напирали крепко. Воеводе приходилось трижды откладывать лук и пускать в дело клинки.

Тетива лука порвалась, пришлось накинуть запасную. Но Сергей уже понял, что его маленькую крепость булгарам не взять. Их натиск ослабел, а потом и вовсе схлынул.

Воины утирали пот, перевязывали раны. Те, кто пободрее, тут же принялись обдирать доспехи с мертвых булгар.

Духарев вскарабкался на поваленную катапульту. Победа русов была очевидна. Булгарское войско отступило по всей «линии фронта». Лодьи были вытащены на песок, но на пологий берег всё еще продолжали выбираться всадники. Набитые соломой бычьи шкуры, с помощью которых они переправлялись вплавь, напомнили Духареву северные тюленьи лежбища.

А подальше от берега уже поднимались черные столбы дыма. Духарев подумал: печенеги безобразничают. Но позже оказалось, что селения подожгли сами булгары по приказу Сурсувула. Чтоб русам не достались.

– Коня мне! – спрыгнув в катапульты, приказал Духарев. – Стемид! Остаешься старшим. Пленных не добивать, ясно?

– Как скажешь, батька.

– Велим! Собери сотню. Поедем к князю.

Великий князь киевский был доволен. Победа далась русам легко. А вот князь-воевода Свенельд радость Святослава не разделял: ведь большая часть булгарского войска уцелела и ушла к Доростолу.[1]

– Я догоню их, великий князь! – заявил Тотош. – Дозволь?

– Иди, – разрешил Святослав. – Но твоих угров мало будет. С тобой пойдет… – Князь оглядел присутствующих, остановил взгляд на Духареве. – Как, воевода, твоих не очень потрепали?

– Не очень, – сказал Сергей.

Преследовать булгар он не особенно рвался.

В отличие от молодежи: Тотоша, Икмора, Бранеслава, Свенельдичей… Может, потому и выбрал его Святослав.

– Тысячу Понятки тоже возьми, – распорядился великий князь. – Они за печенегами высаживались, в бою, считай, не были.

Первыми отходящих булгар догнали угры. Повисли на хвосте, осыпали стрелами. Катафрактов они, ясное дело, не остановили. Дорога к Доростолу прямая, широкая, еще со староримских времен. По обе стороны – сады, по кривой не объедешь.

– Наедем, батька? – Понятко уже давно в княжьих тысячниках, но всё равно звал Духарева «батькой»: из уважения к тем временам, когда ходил простым гриднем в духаревском десятке.

Сергей поглядел на поднимающуюся на взгорок сверкающую сталью и бронзой «гусеницу» булгарского ардьегарда, прикинул: тысячи две латников. Русов примерно столько же. Да еще угров тысячи две. От угров в рукопашной толку немного, но с боков пощипают.