Алексей что-то сказал своим спутникам, те закивали и заулыбались. Он не спеша сошел с высокого крыльца и направился к Насте.

– Что случилось? – спросил он, подойдя к ней.

– Я…

Она вдруг смешалась, испытывая неловкость и ругая себя. Ну что, что она ему скажет? Тоже мне, нашла время отношения выяснять. Примчалась на другой конец света признаваться собственному мужу в любви. Мелодрама, да и только.

– Я приехала по своим делам, оказалась здесь рядом, вот и заглянула. Извини, я не хотела тебя отрывать от гостей, я просто сидела на скамейке и отдыхала, и если бы твоя Галочка меня не увидела, я бы через несколько минут ушла.

– Я спрашиваю: что случилось? – уже жестко повторил Чистяков.

Настя посмотрела ему в глаза и не увидела в них того ласкового тепла и мягкой насмешки, которые видела двадцать лет. Это был не тот домашний рассеянный Лешка, заботливый, внимательный, все понимающий и все ей прощающий, готовящий для нее еду и стирающий сам себе рубашки. Перед ней стоял посторонний мужчина, чьи рыжие волосы стали уже наполовину седыми, рослый, статный, в строгом темно-сером костюме из дорогого английского магазина, с чужим лицом и холодными глазами. Нет, ни за что она не скажет ему то, что собиралась. Ему сейчас не до этого. Он занят, а она лезет к нему с глупостями. Ведь еще вчера, когда она пыталась как-то снять возникшее между ними напряжение, он сказал: «Поговорим через неделю».

– Честное слово, ничего не случилось. Я действительно приехала сюда по делу, опрашивала свидетеля. До следующей электрички почти полтора часа, и я просто решила убить время, прогулявшись до пансионата и посмотрев, где вы заседаете. Извини, солнышко, я правда не хотела тебя беспокоить. Я уже ухожу.

Она поднялась, но Алексей сильными пальцами ухватил ее за предплечье.

– Галочка во всеуслышанье заявила, что приехала моя жена. Теперь мне придется тебя представить гостям.

– Леш, не надо…

– Так требует этикет. Пойдем.

– Лешенька, но я в таким виде… Мне неудобно.

– Потерпишь. Ты должна была подумать об этом, когда шла сюда. А теперь отступать некуда. Они смотрят на нас и ждут, когда я познакомлю их со своей женой. Я не имею права быть невежливым и нарушать приличия. Идем. И убери, пожалуйста, с лица виноватое выражение, гостям совершенно необязательно знать, что у нас с тобой не все в порядке.

– Но у нас действительно не все в порядке, – быстро ответила Настя. – Я потому и приехала. Я…

– У тебя будет возможность обсудить это, когда я вернусь домой. Сейчас мы ничего выяснять не будем.

Он взял ее за руку и быстро повел к крыльцу.

– Позвольте представить вам мою жену, – заговорил он по-английски, когда подвел Настю к седому мужчине и даме в очках. – Ее зовут Анастасия, она офицер полиции, детектив. Анастасия, знакомься, это профессор Розанна Патриньяни и профессор Милан Звекич.

Профессора приветливо заулыбались и пожали Насте руку. Она еле-еле выдержала, пока не истекут протокольные пять минут светской беседы, и вежливо попрощалась, сославшись на необходимость успеть на электричку.

– Разве вы не ездите на машине? – удивилась Розанна.

– Я не умею, – соврала Настя. – У меня нет прав.

Не объяснять же ей, что иметь машину по карману далеко не каждому работнику милиции. В их семье есть машина, но она Лешкина, и он сам на ней ездит, а Настя терпеть не может вождение и садится за руль только в самых крайних случаях, когда никакого другого выхода нет.

– На Западе все офицеры полиции ездят на машине. Человек не может работать в полиции, если не умеет водить машину. А что, в России нет такого правила?

– Нет.

– Это странно, – недоуменно протянула Розанна. – С вашими расстояниями… Это более чем странно. Теперь я понимаю, почему наша пресса пишет о том, что русская полиция не справляется с преступностью. Чему удивляться, если у вас такие низкие требования к полицейским.

Настя еще раз мило улыбнулась и быстро пошла к воротам, стараясь подавить кипящее в душе раздражение. Эта холеная профессорша из богатой благополучной страны – что она может знать о русской полиции? Что она вообще понимает в нашей жизни?

Говорят, у всех болезней бывает кризис, после которого человек или идет на поправку, или движется в прямо противоположном направлении. Похоже, со мной случилось именно это.

Сегодня я увидел его совсем близко. Так близко, что чувствовал его дыхание на своей щеке. Кого – его? Да наемника этого, кого же еще! Киллера, которого наняла моя благоверная. Кажется, ей надоело ждать, пока представится удобный случай меня прикончить, и она решила поспособствовать развитию событий. Сегодня суббота, и с самого утра она завелась насчет юбилея Любарских.

– Я надеюсь, ты все-таки передумал и пойдешь к ним, – заявила Вика за завтраком.

– Ни в одном глазу, – весело сообщил я. – Иди одна, если хочешь.

– Саша, возьми себя в руки. Шутки шутками, но ты ведешь себя просто неприлично. Любарские наши друзья, и мы сегодня к пяти часам пойдем к ним.

– Ты пойдешь. А я останусь дома. Все, Вика, хватит это обсуждать. Ты разговариваешь со мной, как с неразумным ребенком. Если в тебе так силен материнский инстинкт, возьми младенца из детского дома и воспитывай, а меня оставь в покое.

Это было жестоко с моей стороны. Вика не виновата, что у нас до сих пор не было детей, это же я всегда говорил, что нужно подождать, что у нас нет условий. Условий действительно не было, жить с малышом рядом с сумасшедшей матерью небезопасно. Потом, когда мы переехали, нам казалось, что еще год-два можно передохнуть от постоянной гонки за заработками и вечного безденежья. Пожить для себя. И первую скрипку в этих разговорах играл, конечно, я. Вот и доигрался. С другой стороны, если бы Вика забеременела, об аборте речь не шла бы. Но мы всегда так тщательно предохранялись… Что ж, зато сейчас она свободна и бездетна и может со всем пылом предаваться любви со своим провинциальным Ромео, не заботясь о том, что дома ребенок один или его нужно забирать из детского садика. Так что все к лучшему.

В уголках ее глаз закипели слезы, но Вика сдержалась, только губы сжала плотнее.

– Я не понимаю, что с тобой происходит, Саша, – сказала она немного погодя. – Иногда мне кажется, что ты сошел с ума. Ты стал совершенно другим человеком.

– Не говори глупости, – отмахнулся я.

Ссориться с Викой с утра пораньше не хотелось, поэтому я перевел разговор на что-то совершенно безобидное, а потом заявил, что собираюсь весь день пробыть дома и заняться домашними делами.

– Ты можешь сходить в магазин, – милостиво разрешил я, – а я заряжу стиральную машину и параллельно буду пылесосить. Мы, по-моему, уже месяц в квартире не убирались. Грязью заросли по самые уши. Кафель давно пора чистить, и ванну с унитазом тоже. Кстати, если ты собираешься на пьянку к Любарским, рекомендую тебе посетить парикмахерскую, у тебя седина видна, пора краситься. И маникюр сделай заодно.

Я, конечно, кривил душой. Мне просто не хотелось выходить из дому. Но не говорить же об этом Вике…

Она ушла в магазин, хлопнув дверью. Впрочем, мое утреннее хамство вполне этого заслуживало. Домашней работы хватило на полдня, и занимался я ею с неожиданным для себя энтузиазмом. Вика явилась в четвертом часу, и я сразу заметил, что в парикмахерской она все-таки побывала. Ногти на руках сверкали свежим лаком, а волосы стали чуть-чуть темнее, чем были утром. Она не сказала ни слова, не задала ни единого вопроса, молча выложила продукты в холодильник и ушла в комнату переодеваться. Я в это время на кухне драил раковину и плиту каким-то импортным широко рекламируемым порошком.

Через некоторое время Вика заглянула на кухню. Она была полностью одета, лицо накрашено, волосы уложены.

– Я ухожу, – сообщила она спокойно. – Ты будешь дома или собираешься куда-нибудь?

– Никуда, – ответил я, не отрывая глаз от блестящей поверхности раковины, словно намеревался увидеть на ней огненные буквы, складывающиеся в слова вечной и непреходящей мудрости. – Буду дома.