– Послушай, Михална, – внезапно перебил меня чумовой, – а как бы ты хотела умереть?

– Еще чего, – фыркнула я, – я не собираюсь пока.

– И не собирайся. Допустим, ты еще сто лет проживешь, но через сто лет как бы ты хотела, чтобы это выглядело?

Я задумалась. Как бы хотела умереть? Да черт его знает! Разве ж об этом думаешь? Самое милое дело – уснуть вечером и больше не проснуться. Или враз упасть замертво, только чтобы перед этим никаких болячек и приступов не было. Жить себе весело и радостно, с друзьями общаться, в гости ходить, пить-есть в свое удовольствие, а потом раз – и все. И никаких страданий. Примерно так я чумовому и объяснила.

– На это ты вряд ли можешь рассчитывать, – сообщил он мне отчего-то весело. – Твой образ жизни к здоровой и счастливой старости не располагает. Скорее всего знаешь как это будет? Ты хлебнешь какой-нибудь отравы, посинеешь вся, начнешь задыхаться, твои собутыльники перепугаются, бросят тебя одну и убегут. А ты будешь валяться где-нибудь в скверике или в подъезде, в своих лохмотьях, вонючая и немытая, с испитой рожей, и все прохожие, которые это увидят, будут брезгливо шарахаться от тебя, как от прокаженной. Тебе даже «Скорую» не вызовут. А если и вызовут, то врачи на тебя только глянут разочек, развернутся и уедут. Им об тебя мараться не захочется, в больницах и так мест нет и лекарств не хватает, тем более в бесплатных. И будешь ты лежать на земле, как старый ненужный хлам, пока дух не испустишь. Тогда тебя заберут в морг. В морге ты еще какое-то время в холодильнике поживешь, а потом встанет вопрос: что с тобой делать? Родственников у тебя нет, друзей тоже, хоронить тебя некому и не на что. Твои Веньки и Тамарки ведь на гроб и могилу не раскошелятся, сами копейки считают и бутылки по помойкам собирают. Стало быть, что? Стало быть, отправят тебя в анатомический театр, чтобы студенты на тебе тренировались вскрытие делать и внутренние органы изучать. Дадут тебе специальное имя, например, Дуська, и будут говорить: «Кто последний в очередь на Дуську? Мне строение черепа изучать надо». Радует тебя такая перспектива?

Ой, батюшки, что это он такое говорит? Как это я буду валяться в подъезде, потом в морге, потом в анатомичке? Почему это? Кто это сказал? Я даже дар речи на какое-то время потеряла. А он смотрит на меня и смеется:

– Что, Михална, нечего ответить? Правильно. Это все оттого, что ты о своей смерти как таковой никогда не думала. Мозги-то у тебя куриные, ты ж дальше ближайшего стакана дешевого портвейна не смотришь. А смерть – она всегда дальше, чем этот стакан. Вот если бы ты хоть раз о своей смерти задумалась, ты бы поняла, что все так и будет, как я тебе только что рассказал. И пока еще в твоей власти это изменить, если тебе такая картина не понравилась. Или понравилась?

И хитро так на меня смотрит. Вот чумовой, ну чумовой же, ей-богу. Как же такое может понравиться? Я ему так и ответила: мол, никакому нормальному человеку такое понравиться не может, и спрашивать нечего. Только не про меня это все, не может такого быть, чтобы со мной такое случилось. Я же не какая-нибудь там, не алкоголичка и не запойная. Да, я выпиваю, но я честная пенсионерка.

– Значит, не понравилось, – задумчиво говорит чумовой. – Ну что ж, самое время тебе, Михална, подумать над тем, что я сказал. Пока еще все в твоей власти, пока еще ты можешь это изменить и сделать так, что ТАКОЙ смертью ты не умрешь. Хочешь изменить?

– Хочу, – кивнула я послушно.

Ну наконец-то! Это ж сколько издевательств мне пришлось от него вытерпеть, чтобы он к главному подошел! Сейчас будет мне предлагать изменить свою жизнь, скажет, что хочет мне помочь и вытащить меня из того бедственного положения, в котором я оказалась. А я что? Я всегда пожалуйста, я всегда знала, что если мне кто-то поможет, кто-то мне даст шанс, то я еще ого-го! Ладно, пусть не замуж, но, может, работу какую-то чистую, несложную и высокооплачиваемую мне даст. Бывает, таким работникам фирма даже квартиру покупает. А если квартира и так есть, то на мебель средства выделят.

– Точно хочешь? – зачем-то переспросил он.

– Точно, точно, – заверила я его.

От выпитого в голове такая ясность вдруг сделалась, что почудилось: с любой работой справлюсь, за любое дело возьмусь, даже самое сложное, пусть только в меня поверят и дадут возможность попробовать, я всем докажу, что Наденька Старостенко еще не кончилась.

– На все согласна?

– А то! И не сомневайся.

– Не передумаешь?

– Да ни в жизнь!

Ничего, Михална, сказала я себе, не трусь, сорок два года – это самый расцвет жизни. Может, все еще так переменится… У каждого свой шанс, и у таких, как я, он тоже бывает.

Чумовой как-то тепло на меня посмотрел и вдруг говорит:

– Знаешь, Надя, а тебе идет этот парик.

Оперативник Сергей Зарубин свою работу любил, и этим был похож на Настю Каменскую. Но в отличие от Насти он терпеть не мог сидеть в кабинете за столом и думать или, что еще хуже, сочинять бумажки. К сожалению, составление разного рода отчетов, справок и рапортов является неотъемлемой и весьма существенной частью оперативной работы, и эта часть Сергея всегда раздражала. Самое удивительное, что стиль и слог у него были превосходными, недаром он в детстве сочинял стихи, рассказы и на протяжении всех лет обучения в школе был бессменным редактором классной стенгазеты, читать которую бегали не только ребята из других классов, но даже и учителя. Но стенгазета – это стенгазета, ее сущность в том, что она должна быть «написана», а оперативная работа – это раскрытие преступления, и Сережа никак не мог взять в толк, почему поиски преступников должны быть неразрывно связаны с писаниной. Он не видел в этом здравого смысла и логики, а потому старался по мере возможности бумажной работы избегать. Он вообще легко делал любую работу, если понимал ее смысл и соглашался с ним. В противном же случае на него как будто ступор какой-то наваливался, мозги отказывались думать, а пальцы забывали, где какая буква расположена на клавиатуре пишущей машинки.

Поиск женщины «неопределенного вида и возраста», которая якобы передала Ваньке Жукову картонный плакатик вместе со стодолларовой бумажкой, был как раз той работой, которую Сережа Зарубин делать умел и любил. Сам факт «неопределенности» вида и возраста этой дамы с высокой степенью вероятности говорил о том, что искать ее надо среди арбатских алкашей. Весь вечер субботы и до обеда в воскресенье он шатался по узким кривым переулкам, не уставая поражаться тому, какая нищета, грязь и запустение царят в самом центре столицы, непосредственно соседствуя с элитными домами и многочисленными посольствами. «Свой» контингент Зарубин опознавал на глазок, но безошибочно, а некоторых знал в лицо и даже по именам. Милицейскую карьеру он начинал именно здесь, в отделении милиции, обслуживающем район Арбата. Поэтому вступать в разговоры и собирать информацию ему было нетрудно.

Но с информацией в первое время не везло. Зарубин узнал много нового и интересного о характерах и привычках тех, кто «держит» здесь магазины, лотки и лотереи, однако ничего существенного о женщине, на которую внезапно свалилось приключение с долларами, он пока не услышал. Это было странно. Сергей неплохо знал нравы и обычаи алкогольной среды и не мог поверить, что сильно пьющая особа не рассказала о таком приключении своим собутыльникам в тот же день и в тот же час. Если все рассказанное Жуковым было правдой, если действительно деньги и плакат ему дала неизвестная женщина, которая, судя по ее виду, никак не может быть ни автором текста на плакате, ни обладателем «лишних» ста долларов, то, стало быть, ее наняли. А найм рабочей силы подразумевает его оплату. Более того, учитывая особенности самой женщины, работодатель должен был быть уверен в том, что она задание выполнит, а не смоется в следующую же секунду, унося в кармане заветную зеленую купюру. А это непременно произошло бы, если бы за услуги он предложил женщине сумму меньшую, нежели та, которая полагалась Ваньке. Нет, ей он должен был заплатить больше, иначе она наверняка сбежала бы с деньгами. Выходит, вчера в среде арбатских алкашей обязательно должна была мелькнуть эта огромная сумма. Даже если женщина-пьянчужка проявила невиданную для алкоголички осторожность и прижимистость, даже если она и не рассказала, какие у нее теперь есть деньги, то уж угощение-то обязательно выставила для ближайшего окружения. Это ведь непременная и неизменная характерная черта таких людей: как только заводятся деньги, они начинают угощать друзей, а иногда и всех подряд, ибо для них роль угощающего хозяина символична и означает возвышение, пусть и временное. У вас ничего нет, а у меня есть, потому что со мной еще не все кончено, потому что я еще что-то могу, мне улыбается удача, мне подвалил шанс, меня одного судьба из всех вас выбрала и своим благословением отметила.