А Крот так и накручивает круги у нашего столика, дырявя меня глазами. Я снова отмахиваюсь от него, но Симка сама решает проблему:

– Если нужно, иди. Я пока могу потанцевать.

– Знаешь, – говорю я, – мне скоро на смену. Могу подбросить домой, если ты не против.

– Буду у твоей машины.

Крот хватает меня за локоть и тянет к подсобкам. По тому, как он оглядывается, по блуждающей на его губах шальной улыбке я понимаю, что у Крота родилась ИДЕЯ.

– Крот, нет, – говорю я сразу, – пока ты не начал – обломайся!

– Тема, Пуля! Тема!

Шуганув малолеток, забившихся в угол коридора с тощей папиросой плана, Крот придвигается ко мне и начинает сбивчиво и торопливо гнать пургу про Мишку Арарата, его «Ауди», таблетки…

– Стоп, стоп, Крот. Это же криминал!

– Антикриминал! Нам памятник поставят!

Когда до меня доходит суть замысла Крота, я не могу удержаться от смеха. В чем ему не откажешь, так это в ловкости мысли. Крот поддерживает мой смех:

– Прикинь, он же в ментуру не пойдет никогда! Он не подаст заяву на тачку, потому что вдруг как найдут? Он же не дурак, иначе сам себя сдаст!

– А продать есть куда? – спрашиваю я. – Сами начнем пулять, до Мишки сразу дойдет.

– Не ссы, Капустин, – снисходительно тянет Крот, – все учтено могучим ураганом. Появляется третий участ­ник нашего шоу, повелитель танцпола диджей Дэн! Врубаешься? Он всех, кто по теме, знает! Он их в клубе видит постоянно!

– Он не согласится никогда.

– Это моя задача – его уговорить. Ты как?

– Если все получится, то…

– Пятьсот баксов на рыло, Пуля. Минимум.

Он как мысли читает. Пятьсот баксов – ровно та сумма, в которой я сейчас отчаянно нуждаюсь.

Я пробираюсь к Денису в будку и под недовольным взглядом Маши забиваюсь с ним на встречу завтра, в спортзале. Моя часть задачи выполнена.

*

Слава богу, Симка живет на портах. Это самый дальний район города, дальше даже «негритянских» домов, а я еще нарочно выбираю длинный путь и еду так медленно, что стоит мне сбросить скорость еще хоть чуть-чуть – и мы покатимся обратно.

Симка не против. Мы разговариваем. И я с удивлением обнаруживаю, что снова рассказываю ей все, без малейшей утайки, и ей интересно – как мы подружились, почему я стал заниматься боксом.

– Боксом? Из-за бати. Вернее, из-за его работы. Но это долгая история.

Мне интересно, подстегивает Симка, и я начинаю.

Когда мне было девять, нашу старую школу прикрыли и меня перевели в восьмую, где мы с тобой и познакомились. Четвертый «Б». И училка, злобная такая тварь, устроила мне реальный допрос перед классом. Я стоял у доски, на меня пялились тридцать пар глаз, а сам я смотрел в пол, мыча на ее вопросы что-то невнятное.

– А кем работают твои папа и мама, Сережа?

«Ебет тебя?» – думал я, но вслух отвечал:

– Ну… мама нигде не работает. Пока. Она со старой уволилась, а с новой пока никак.

– А папа?

– Водителем.

Но эта крыса уже выпасла по залившей мои щеки краске, что здесь есть где покопаться. Она даже выпрямилась, приосанилась, развернулась ко мне впол­оборота и вежливо так, нараспев, продолжила:

– Каким водителем? Что он у тебя водит?

– Машину.

Пацан с третьей парты, симпатичный такой, как с картинки, аж всхрапнул от смеха. И училка тут же преобразилась, как спецэффект в кино – только что она была доброй и радушной, как бабушка деревенская, а тут из ее глаз вылетели два убийственных фиолетовых луча, а из пасти вылезли стальные зубы:

– Так, Орлов! Денис, я, кажется, с тобой разговариваю! Я маму твою на перемене в учительской увижу, мне что-то передать?.. Извини, Сережа, – это уже мне, одновременно трансформируясь обратно и пряча стальные клыки за нормальной челюстью. – Все водители водят машины, это я знаю. Но машины бывают разные. Легковые, грузовые, общественного транспорта. Дети, кто какие машины знает?

Минута передышки, пока жополизы и тупицы, соревнуясь, бомбят училку своими «Нивами» и БелАЗами в обмен на кивок и похвалу.

– Так на какой машине работает твой папа, Сережа?

Чему быть, того не миновать.

– На мусорке.

И этот момент, на две-три секунды – оглушительная тишина. Я стою у доски красный, готовый провалиться со стыда сквозь землю, глотаю комок в горле и собираю все силы, чтобы сдержать скапливающиеся в уголках глаз слезы, а класс, после короткого одиночного смешка, взрывается хохотом, и эта старая овца сначала наслаждается моим позором, а потом стучит указкой по столу, призывая детей к порядку, но не слишком усердствуя. Когда смех наконец-то стихает – и не от страха перед учительницей, а потому, что нет мочи больше, – она все равно не сажает меня за парту. Я стою все десять минут, пока она зарабатывает на мне все что можно, читая лекцию о значимости всех профессий, и говорит в конце, что работы есть разные, но кто-то же должен заниматься и мусором, как папа вашего нового товарища. И когда класс начинает ржать во второй раз, она ставит крест на остатках моей мечты о спокойном будущем – выбрав двух самых активных весельчаков, заставляет их при всех извиниться передо мной. А дальше, чтобы продемонстрировать свое величие, училка разрешает мне самому выбрать место, где я хотел бы сидеть.

Я иду между парт и вижу, как кто-то корчит мне рожу, а кто-то показывает кулак. Никто не хочет видеть меня своим соседом. Я дохожу до последней парты и не знаю, что делать дальше, и я готов уже бросить ранец на пол и с ревом выбежать из класса, когда вдруг слышу:

– Сюда садись, – и симпатичный, как с картинки, парень с третьей парты двигает учебники и тетрадку.

Когда я сажусь к нему, он протягивает мне руку и говорит:

– Денис.

– Сергей, – отвечаю я.

Мать Дениса работала в этой же школе, училкой музыки. На переменке Денис познакомил меня со своим другом из параллельного класса – щупленьким хитроватым пацанчиком, Женькой Кротовым.

Я был толстым парнем. Я и сейчас не трость, колеблемая ветром, но тогда я был реальным Винни-Пухом. По логике, я должен был стать таким классным добряком, который, типа, не замечает того, что он толстый, и единственная задача в его жизни – развеселить товарищей удачной шуткой. Нет, в принципе я был не против играть эту роль, она далеко не самая худшая. Но хрен у меня прокатило. Меня побили в первый же вечер. Тот самый пацан, который извинялся в классе. Он и его друзья гнали меня через стадион дальше, к пятакам. Скорость моего бега, в силу габаритов, была далека от крейсерской, тяжелый ранец и болтающаяся в руке сумка со сменкой тоже темпа не прибавляли, и тем не менее мне долго удавалось держать дистанцию между собой и обидчиками. Суть их коварного замысла дошла до меня позже, когда из небольшого парка, населенного мамашами с колясками и собачниками, я вылетел прямо на гаражи, в ста метрах от которых выстроились в ряд шесть наполненных доверху ржавых мусорных контейнеров.

Со временем это стало традицией, приобретшей очертания ритуала. Сначала меня гнали – и я всякий раз бежал, в тщетной попытке уйти, а после, догнав, устраивали пятый угол, перепасовываясь моей тушкой по кругу, и только потом, финальным аккордом, забрасывали в контейнер.

Я до сих пор помню этот запах.

Когда мне надоело чистить школьную курточку от приставшей к ней грязи и слизи, а приходя домой – запираться в своей комнате и тихо реветь там, не открывая на стук матери и просьбы отца, я записался на бокс.

Первый месяц тренер не выпускал в ринг малышей. Мы отжимались от пола, бегали вокруг зала, подтягивались на перекладине, качали пресс и до одури лупили грушу, обучаясь пока не столько удару, сколько правильному дыханию и грамотной работе ног, бросая взгляды в центр зала, где за канатами шел настоящий бокс. Там, в этом взрослом движении, раздавались смачные хлопки перчатки о лапу, о защитный шлем, о корпус спарринг-партнера, а до нас долетали капли пота и выскочившие изо рта боксеров капы.

Ты становишься боксером не в тот момент, когда оплачиваешь занятия. И даже не тогда, когда тебя впервые после шестинедельной муштры выпускают в ринг против такого же несмышленыша. Главным знаком того, что бокс пустил в тебе корни, становится момент, когда ты приходишь в спортзал, переодеваешься, выходишь из раздевалки и тебе нравится этот запах, в котором сплелись пот и лежалые маты, резина и сталь, и ты начинаешь чувствовать себя дома.