Если нет жмуров, приходится работать с пьяными. Врезался, сломал машину, загнал в кювет или со столбом поцеловался. Они ругаются и скандалят, продолжают пить, поторапливают тебя, и, естественно, никаких чаевых. Это работа ночью. Ни чаевых, ни знакомств.
Но у тебя всегда есть дорога и тишина. И, кроме тусы с Дэном и Кротом, ночная дорога – лучшее, что есть в моей жизни.
Я никогда не разгоняю машину. Едва выставив на третью, ухожу на крайнюю правую и медленно еду по пустым городским улицам, безлюдность которых нарушают лишь стайки шлюх на «пятаках», редкие алкаши да возвращающиеся под утро из клубов группки молодняка. Мягкий ход машины, ровный асфальт, мелькающая прерывистая нить разметки – вот мой ночной кайф. Я даже не включаю музыку. Я еду по ночному городу, представляя себя супергероем, всесильным и анонимным, единственная задача которого – охранять с помощью своих уникальных способностей спокойствие жителей. Пару раз чуть не впечатался в столб под такие мечты.
Иногда, если позволяет время, я останавливаю машину, выхожу, делаю небольшую пробежку и разминаюсь, боксируя с тенью. Вокруг никого нет, моя фигура отбрасывает длинную тень в свете фонаря, а кроссовки еле слышно шуршат по асфальту. Удар, отскок, серия, отскок. В эти минуты я по-настоящему счастлив.
КРОТ
Ну кто так делает? Пута мадре, кто так делает?
Я про Пулю. Здоровенный кабан вымахал, кулак – лошадь свалит с ходу, боксер опять же. Я ему прямо говорю – брат, твое место на улице, а не в эвакуаторе этом долбаном. Я за мозги буду, ты все равно не потянешь, но это не страшно. Будешь меня прикрывать, мы с тобой вместе реальных дел намутим. И Дениса подтянем, это он сейчас такой чистенький, а когда увидит, как мы поднимаемся, придет, никуда не денется. Но у Пули есть одна черта, которая все портит. Он дрочер по жизни.
Дрочеры ни хрена не хотят. Приткнутся на одном месте, лишь бы зарплату платили, и сидят, мечтают, что вот-вот в жизни случится что-то хорошее, но чтоб самим при этом, не дай бог, не рисковать и не дергаться. Типа, прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и скажет: «Здравствуй, Пуля. Ты только что выиграл в лотерею миллион баксов. Будь счастлив, братэлло». Но так не бывает. Надо мозгами шевелить, а само к тебе в руки ничего не приплывет.
Предки мои ровно из такого теста. Тоже дрочеры. Пашут инженерами уже по двадцать лет, и ни хрена им не надо, лишь бы отработать да свалить раз в году на реку со своими байдарками. Природа этого их кайфа мне вообще непонятна. Холодно, яйца мокрые, мошкара жалит, ни помыться, ни пожрать, ни поспать по-человечески.
Нет, как повод побухать – еще туда-сюда. Типа, мы не дома, как работяги-алкаши, мы интеллигенция, на природе отрываемся. Так нет же, не пьют. Я недавно подумал: может, они не случайно в Сибирь рвутся? Может, это для понта все – костер, романтика, а на самом деле они туда рулят под урожай псилобицинов? Они же хиппи бывшие, юность в семидесятых, Вудсток там, свободная любовь. Тогда все становится на свои места – заплыли подальше, бросили байдарки, собрали урожай – и вперед, кого как плющит. Меня аж ржать пробило, когда я представил, как этих пятидесятилетних инженеров и бухгалтеров, друзей моих предаков, начинает колбасить по приходу – один медитирует, на второго напал стояк, и он яростно охаживает какую-нибудь Элю из отдела статистики прямо у костра, кого-то накрывает дикая измена, и он прячется от нее в спальном мешке. Такая история больше походила на правду, и я даже как-то с батей поговорил на эту тему.
Я его слегка вводными расспросами пробил, но он, по ходу, вообще не вкурил, о чем речь. Только интуитивно почувствовал, что сын хочет за жизнь потереть, и давай ко мне на гнилой козе подъезжать: типа, сынок, тебе уже двадцать три, мы с мамой на тебя не давим, но пора бы определиться, что ты хочешь делать в жизни. Не нравится учиться – о’кей, ноу проблем, давай мы тебя на работу пристроим, у нас как раз на заводе…
Да фак ваш завод, сказал я бате, мягко так. Фак вашу работу с восьми до пяти, ваши перерывы на обед с захваченным из дома в баночке куриным супом. Я не хочу разменивать свою жизнь на мелкие бумажки, которыми в тебя раз в месяц плюется заводская касса.
Так чего же ты хочешь? – батя начинал закипать.
И я сказал. Объяснил ему, чего хочу.
Подъехать к «Орбите» в открытом белом «Мустанге» и чтоб из колонок ревел гангста, а на заднем сиденье сидели две жгучие bitches в платьях-облегашках, с холодным и чуть презрительным взглядом. Одна азиатка, вторая секси-блонди с силиконовыми губами. И чтобы в бардачке лежал пакет кокса – не для драгс, а так, соответствовать заявленному имиджу.
Я хочу пройти через охрану, не замечая, как халдей угодливо отбросит ленточку, преграждающую вход, и проследовать внутрь, ощущая затылком холодящее облако восторженного и завистливого внимания толпы.
Войдя в клуб, я едва заметно кивну старшим пацанам в закрытом чилл-ауте, с кем-то переброшусь парой коротких фраз. И пойду к себе, в отдельный кабинет, где меня уже ждут мои соски и бутыль «Хеннесси».
Жизнь в стиле VIP, вот чего я хочу.
Я все дальше и дальше загонялся в свою мечту, а батя стоял, ржал и протирал очки. Нет, он, конечно, замечал, что его сын смотрит слишком много «этих глупых американских видеофильмов», но он не знал, что «ты, Женя, такой инфантильный». Это он спецом, знает же, что мне не нравится, когда меня называют Женей.
В общем, чего у нас с предаками нет, так это взаимопонимания.
Слава богу, сейчас они с матушкой как раз отчалили на свой байдарочный сэйшн, оставив в мое распоряжение пустую двушку и битком набитый холодильник. С бабками обломали, выделив ровно на хлеб и автобус.
И вот я сижу на баре в «Орбите» и медленно-медленно тяну свою «Маргариту», купленную на Пулину сотку. Медленно, потому что денег на второй коктейль у меня нет, а сидеть на баре без выпивки все равно что прийти на пляж в шубе. Пуля постоянно ржет, типа, «Маргарита» – бабский коктейль и я с бокалом в руке смотрюсь по-пидорски. Ни хрена он не понимает, Пуля. Пролетарий сраный. Год всего работает на своем эвакуаторе, а мыслит уже как работяга. Не удивлюсь, если он еще через год бухать начнет, а потом повторит путь своего бати. Женится на первой давшей ему телке, наплодит сопливых нищебродов и будет жить вместе с родителями в двухкомнатной каморке с клопами.
Я сижу и тяну «Маргариту», попутно изучая телок. Дэн в Москве, а это значит – нет клиентов. Народ сюда на него ходит. Амиго, «помогала» Дениса в диджейской рубке, получил пульт в полное распоряжение и часами гоняет подряд какую-то монотонную фигню, которая никому, кроме него самого, не вставляет. На танцполе пусто, народ забился в углы и тоскливо бухает.
Я рассматриваю телок, и настроение мое портится, а на душе поселяется холодное предчувствие облома. Десяток малолеток, намазавшихся сверх всякой меры, – ночью увидишь, обосрешься; несколько районных блядей, скучающе, как и я, оглядывающих зал в тщетных поисках подвыпивших загулявших папиков, – вот и весь женский контингент. На какое-то мгновение я пересекаюсь взглядом с одной из блядей, и она смеется и подмигивает мне, не заигрывая, как коллега – типа, ну что, Крот, голяк сегодня? Я пожимаю плечами – голяк и допиваю остатки «Маргариты».
А когда опускаю бокал на стойку, рядом на стул приземляется изящная кобылка лет восемнадцати, в узких джинсах, чудом удерживающихся на бедрах, и откровенном топе, который скрывает разве что соски. Не шалава, точно, я таких сразу просекаю. Она садится и смотрит на меня порочным таким взглядом, который дает понять, что она готова, и все, что нам осталось, – это разыграть стандартную партию знакомства и светского разговора, когда не важно, о чем говоришь, важно лишь направление, в котором следуешь.
Я открываю рот, чтобы сразить ее одной из миллиона отработанных заготовок, и тут бармен, эта шваль, спрашивает меня:
– «Маргариту» повторить? – Знает же, гондон, что у меня с собой ни копейки.
