Литмир - Электронная Библиотека

– Плюсы?

– Да.

– Какие, если не секрет?

– Живи – не хочу. Все твое. Наркота, девки, бабки. Можешь подмучивать, все что хочешь, рисковать как бог на душу положит. И у тебя всегда есть путь назад, в отличие от остальных. Потому что ты… – Птица кривит губы, иронизируя: – Типа, за правое дело. Ты с правильными большими пацанами, которые тебя прикроют и отмажут, в случае чего. Это хорошая жизнь. Мне так лучше, чем раньше.

– Сука ты, Птица. – Меня передергивает от отвращения, я быстро бросаю на стол купюру и почти бегу к выходу.

– Да ты, бля, такой же! – кричит мне вслед Птица.

Я выбегаю на улицу, а он идет за мной. С его лица слетела культивируемая Птицей придурковатость. Он зол не на шутку:

– Ты че, сука, принцессу из себя корчишь? Я не такая, я жду трамвая! Сам-то ты кто? Стукач, вкидыш ебаный!

– Я не такой, как ты! И не стану никогда! – шиплю я в ответ, заводя машину.

– А какой? Да, ты, конечно, чистый-благородный! – и, облокотившись на машину, в открытое окно, тише, интимнее: – Что, много сдать уже успел? Доволен майор?

Я газую, машина, взвизгнув шинами, срывается с места.

– Козел! – орет мне вслед Птица.

Я звоню ему на следующий день. Извиняюсь. Предлагаю встретиться. Мне поговорить не с кем. И Птица становится моим другом. Это происходит само собой. После одной из встреч он даже приглашает меня в кино, и, если бы не вечер с Таей, я, возможно, согласился бы.

– Может, заклеим кого-нибудь? Познакомимся. Я обычно блядей вызываю. – Птица хрюкает, что должно изображать смех. – У меня в одной конторе дисконт уже. Беру тех, кто по садо-мазо работает. Нет, никаких плеток, кожи, прочей хуйни. Я их дрючу сначала, потом пизжу. По морде и ногами чуть-чуть. Ничего серьезного, до первой крови. Знаешь, когда бабу голую пиздишь – ничего сексуального. Они такие коровы сразу становятся. Любые, я многих брал. Въебешь ей пару раз, она ноги растопырит, сопли, слезы, сидит, ноет на полу. Просто мужик с сиськами, и все. Никакого кайфа. Я их, правда, все равно трахаю. На полу, жестко, пока они ревут. Не знаю, у меня самый стояк в это время.

Он больной. Но кто из нас здоров? Зато у меня появился друг на работе. Все как у людей.

Простившись с Птицей, я еду к Озику забрать очередной недельный заказ – два кило герыча, четыреста грамм кокса, пробную партию какого-то китайского говна и четыре сотни колес. Торговля растет с ужасающей скоростью. Сейчас я через «Гетто» и своих шнырей осваиваю примерно четверть всего вернеровского товарооборота.

Озик ждет меня в порту. Все как всегда. Огороженная территория портового отстойника. Пустые контейнеры со стенками из гофрированного железа, цапли кранов на горизонте, утробные гудки входящих в гавань судов.

– А ты прямо зачастил. – Пускает в меня дым Озик, пока я, опустившись на колено, проверяю содержимое сумки. – Дилер года!

Озик мелко смеется, но я чувствую за его смехом подозрение – так смеются в начале драки, пытаясь взять противника на понт.

– И сумку верни потом, я уже упарился их доставать, – продолжает Озик, – куда ты все деваешь, понять не могу. И мусора тебя не трогают, ты прямо заговоренный какой-то. Или у тебя дружки там, а?

Вот оно. Теперь я понимаю, о чем говорил Птица. Паника. Мгновенная и холодная. Я чувствую выступившую на лбу испарину. Чего мне ждать теперь? Может быть, за тем вон контейнером стоит Жига и ждет отмашки от Вернера, чтобы выйти и продырявить меня узкой длинной заточкой? Или сам Вернер торопливо затягивается, перед тем как надеть на дуло глушитель и вышибить мозги из моей башки?

Я поднимаюсь, расправляю плечи и улыбаюсь Озику. Достаю сигарету, жестом прошу огонька. А когда Озик складывает руки в лодочку, чтобы не дать ветру затушить огонь, я перехватываю его руки за запястья и с силой впечатываю свой лоб – в его лицо.

– Сука, ты просто так тявкаешь или сказать что-то хочешь? – шиплю я на схватившегося за кровоточащий нос Озика и бью его ногой в подвздошье. – За такие слова отвечают, если говорят, ты в курсе, сука, пидор?..

– Хорош! Хорош!.. – кричит Озик, выставив в меня руку. – Хватит, говорю!

Еще два удара ногой в корпус, и я, подхватив сумку, двигаюсь по дороге из сваленных одна к другой плит к забору. Миновав поросший бурой травой склон, подхожу к месту, где верхняя часть плиты отбита – то ли нарочно, то ли случайно, – и поднимаюсь по составленным вместе ящикам.

Отъехав от порта на несколько километров и успокоившись, я решаю позвонить Дудайтису, но мобила сдохла, а автозарядку забрала Тая – у нее тоже «Нокия». Тысячу раз просил ее этого не делать.

За каким-то хером звоню с автомата.

– Майор, – говорю я, – придумайте что-нибудь. Сегодня я его научил, но если он завтра промолчит, это не дает гарантии, что он все время будет молчать. Он языком начнет трепать, я им уши не смогу заткнуть. Меня через неделю в реке найдут, брюхом кверху и с синей рожей.

– Денис, погоди, не части. Ты на нерве, тебе успокоиться нужно. Давай встретимся, сынок, придумаем что-нибудь.

– Да не хер нам встречаться, вы решите что-­нибудь!

Я уезжаю в клуб.

Утром звонит Озик. Говорит невнятно, чуть шепелявит – видимо, я выбил ему зуб. Просит прощения – не знает, что на него вчера нашло. Впредь обещает быть аккуратнее и следить за метлой.

Я кладу трубку, не ответив.

Мы вновь встречаемся через пять дней. Озик суетлив и чрезмерно доброжелателен. Я уверен, что он продолжает меня подозревать.

С дороги звоню майору и сообщаю, что, если он не решит с Озиком, я уеду из города. Прямо сейчас.

*

Все случается слишком быстро. Звонок в дверь, и вот уже Вернер заполняет собой квартиру, как всегда, вытесняя все.

– Один? – спрашивает он, оглядываясь кругом.

– Да, – отвечаю я.

– Собирайся, поехали.

– Куда?

– Поехали, поехали.

Он старается не встречаться со мной глазами. Стоит и смотрит в окно, хотя чего он там не видел. Я чувствую, что ему неудобно передо мной.

Значит, он все знает. Озик.

Раньше я все время удивлялся тому, как спокойно люди идут на расстрел – в хронике, книгах, кино. Ведь им нечего терять, и максимум, чем они рискуют, – это пара секунд подконвойной жизни. Почему они не бросаются на своих палачей, почему не впиваются зубами в их глотки, не рвут ногтями плоть? Ведь на другой чаше весов – жизнь?

Теперь я понял почему.

В этот момент на тебя нападает дрожащее скотское равнодушие. Ты не знаешь, чем угодить своему палачу, и заглядываешь ему в глаза, чтобы предугадать его малейшее желание по движению бровей.

И тебе хочется заговорить с ним. Тебе хочется покаяться. Даже если ты ни в чем не виноват. Хочется, чтобы он тебя простил, простил и полюбил, признав в тебе человека. Хочется заплакать, взять его за руку, посмотреть в глаза и прочесть в них – сочувствие. Даже смерть не так страшна, как отсутствие прощения и понимания. Перед смертью хочется, чтоб в тебе увидели человека, а дальше – пусть убьют.

Я понял, почему приговоренные к смерти не бегут. Именно потому, почему не бежал я.

Я собираюсь. Открываю шкаф и чешу в затылке, задумываясь, что надеть. Смотрю на улицу, на Игоря – и выбираю легкий голубой свитер, светлые слаксы и коричневые мокасины. Когда я достаю из гардероба ветровку, вспоминаю о пистолете. Я редко ношу его с собой, поэтому он так и лежит в кармане кожаной куртки, где я оставил его после одной стрелы.

– Денис, ты скоро там? – Вернер заглядывает в комнату.

Я могу убить его прямо здесь. Всего один раз нажать на курок, дождаться ментов, вытерпеть первые полчаса – пока не появится Дудайтис. И тогда все закончится.

Но я не решаюсь, продолжая в глубине души надеяться на чудо.

– Что случилось, можешь рассказать? – спрашиваю я, когда мы выходим из подъезда.

– Садись, – бросает Игорь вместо ответа. Он не смотрит на меня. Цепкий взгляд его маленьких узких глаз ощупывает все вокруг.

Я сажусь на пассажирское сиденье, но сил, чтобы захлопнуть дверцу, не хватает, как будто я понимаю, что, хлопнув дверью, окончательно отрежу себя от безопасного невернеровского мира.

51
{"b":"34131","o":1}