Денис, смеюсь я, вы так много времени вдвоем проводите, так его расписываешь тут – у вас без пидорских вариантов, надеюсь? Он мужик такой волевой, симпатичный в своем роде. Дэн, ты всю дорогу хочешь под ним ходить?

Тебе это покажется странным, говорит Дэн, но я вообще не в восторге от нашей новой профессии. И я не хочу расти в ней, добиваться чего-то. Рано или поздно я выйду. Если хочешь – можешь остаться. А пока я не вышел, я не хочу больше от тебя ничего такого слышать, говорит Дэн.

Ну и хер с тобой. Я, естественно, не произношу этого вслух.

Закрываем тему, словно ее и не было. По крайней мере, пусть Дэн так думает.

*

Вечером мы собираем долги. Это обычная рутинная работа, и мы выполняем ее автоматически – давно перестали шарахаться от каждой тени и сбиваться в пересчете, потому что дрожат руки. Какими же смешными мы были вначале. А всего-то прошло несколько месяцев. Когда только начинали, Пуля нашел в гараже старую, убитую барсетку, хит вещевых рынков десятилетней давности. Он так и собирает деньги в нее, считая это чем-то вроде хорошего знака.

Свернув на Орджоникидзе, я паркуюсь у клуба «Free». Это сравнительно новое заведение, рассчитанное на совсем уж оголтелую молодежь. Хозяева не парились с дизайном, оформив клуб (господи, как я это ненавижу) в стиле, как им кажется, «Матрицы». Это значит, что по черным стенам пущены размытые изумрудные загогулины непонятного шрифта.

Пуля теряется в подсобках, Дэн заводит разговор с диджеем – обменявшись паролями, они уже через секунду тарабанят на каком-то птичьем языке, и мне ничего не остается, как направиться к бару, чтобы скоротать время за выпивкой.

Я заказываю коктейль, и тут бармен, перед тем как достать бокал, выуживает из носа здоровенную козу и растирает ее на нижней панели столешницы. Эту операцию он проводит в настолько будничной манере, не маскируя ее ничем, что очевидно: подобное поведение для него – в порядке вещей. Куда катится этот мир?

Я решаю поторопить Пулю и сквожу в подсобку. Его здесь нет – вышел через задний вход, как сообщает мне таинственным шепотом мальчик в поварском халате. Интересно, что Пуле там понадобилось?

Я прохожу по длинному узкому коридору – мимо кухни, посудомойки, холодильников и сворачиваю в тамбур, следуя по стрелке с надписью «ВЫХОД».

Я уже берусь за ручку двери, ведущей на улицу, когда в маленьком закопченном окошке вижу Пулю. И что-то в его поведении мне кажется странным. Подышав на мутное стекло, я протираю его рукавом пиджака.

Со своего места я вижу, как Пуля, несколько раз оглянувшись по сторонам, открывает лошиную барсетку и проворно лишает общую кассу четырех стодолларовых бумажек.

Мне становится гадко. Ей-богу, я обошелся бы без этого знания. Мне жилось бы легче.

Перед тем как разъехаться, мы заглядываем в круглосуточный бар на углу Комиссаржевской и 60-летия Октября, пропустить по чашке кофе.

Есть свой кайф в том, чтобы, гася зевок, сидеть в пять утра в баре и пить кофе – седьмую чашку за ночь.

Это удивительное время, когда город становится вдруг нейтральной полосой. Его ночные обитатели – шлюхи, патрульные менты, гопники, тусующиеся клубари – рассасываются по норам и гробам, чтобы, подобно вампирам, убежать от солнечного света и пережить день. А дневной народ – работяги, школьники, пузатые тетки с рынка, зеваки, церковные попрошайки – еще не проснулся и не заполнил своими суматошными телами улицы города.

Я больше всего люблю эти часы – время вымершего города. Но не сегодня, когда прячу глаза, сверля ими плитку в полу, потому что не хочу встретиться с Пулей взглядом. Я боюсь, что тогда не выдержу и скажу ему все.

Разбросав Пулю и Дэна по домам, вписав их в обычное семейное счастье, еду в ночной клуб Штефы, и он выделяет мне двух кобыл из стрип-шоу, и одной из них я сразу поручаю управление машиной, а сам сажусь назад и, пока мы добираемся до дома, успеваю осушить половину баттла «Хеннесси».

Девки после ночной смены умаялись, но, не желая расстроить уважаемого клиента, отчаянно пытаются показать, как им весело. Возвращаясь с бокалами с кухни, я ловлю момент, когда они не успевают нацепить на лицо профессиональные улыбки и устало курят. Они не выспались и с трудом давят зевки, а их лица, по­крытые плотным слоем косметики и опухшие к концу смены, походят на присыпанный сахарной пудрой блин. Одну зовут Славка, вторую – Ира.

Когда я падаю на диван между ними, девки начинают ластиться, поглаживая мои бедра, но я их останавливаю – сейчас мне хочется другого.

И мы просто напиваемся.

Ближе к полудню пьяная Славка, одержимая профессиональным долгом, взгромождается на меня сверху, долгое время копается, пытаясь расстегнуть ремень, и, не преуспев, ограничивается ширинкой. Покатав какое-то время во рту моего вялого бойца, Славка сдается и снова припадает к бутылке.

Мы засыпаем втроем на разложенном диване.

А под вечер я просыпаюсь под танковой тяжестью жуткого коньячного похмелья. Девки маются не меньше моего. Напялив темные очки и вцепившись трясущимися руками в бока девок, я спускаюсь к машине. Со стороны мы похожи на вампиров из дешевого фильма.

Похмелье избавляет меня от необходимости принимать решение. На повестке дня другой вопрос – как пережить сегодняшний день. Поэтому я, забросив девок по домам, решаю просто следить за Пулей. Собирать информацию.

Место, где живет Пуля, подходит для слежки идеально. Не знаю, закладывалось это на уровне архитектурного решения или получилось случайно, но блок из шести домов, образующих замкнутый прямоугольник, позволяет следить за Пулиным подъездом с максимальным комфортом.

На сиденье рядом со мной – два баттла вина. Я всегда оттягиваюсь полусладким, перебрав накануне. Пью прямо из горла. Есть в этом какой-то свинский шик.

Я вижу, как Пуля со своей каланчой выходит из дома. Нет, я понимаю, она вполне ничего, но чтобы жениться… Не понять мне этого Пулиного решения.

Через полчаса они возвращаются, нагруженные пакетами со жратвой. У меня экватор – вытряхнув на язык последние капли из первой бутылки, я выбрасываю штопор из швейцарского армейского ножа (эксклюзив, триста баксов), чтобы дефлорировать вторую.

Забрызгав вином дизайнерские штаны, я тихо матерюсь. А когда поднимаю глаза, возле Пулиного подъезда материализуется Фокстрот. Это уже кое-что.

Фокстрот – из конченых нариков, тех, для кого жизнь уместилась на кончике иглы. Раньше, пока мы не свернули розничную торговлю, перепоручив ее мелким дилерам, мы работали с ним. Платил он более или менее исправно, иногда даже подрабатывал у нас. Что он делает здесь?

Фокс щелкает клавишами домофона и входит. Ждать его приходится недолго – всего через минуту он возвращается и в этот раз торопится. Быстро, почти бегом, Фокс пересекает внутренний двор и идет в сторону шоссе к остановке маршруток. Я завожу машину и, совершив виртуозный разворот, выезжаю из блока минутой позже Фокстрота.

Я проезжаю мимо остановки и сдаю назад. Опустив стекло, с наигранным удивлением улыбаюсь Фок­строту:

– Фокс, дарова! Садись, подброшу.

– Чего? – Фокс даже не сразу меня узнает. – А, Крот… Не, я это…

– Садись, ладно… – Я подпускаю в голос стали, демонстрируя, что на мою помощь надо соглашаться.

Если бы у страха был запах, мне пришлось бы открыть окно и высунуть туда голову – настолько сильно воняло бы от Фокстрота.

Я вижу, что он хочет вмазаться. Постоянно елозит на сиденье. Он не может себе позволить впрямую меня послать, и я не без скрытого удовольствия любуюсь, как он сцепляет зубы, а на его лбу проступает испарина.

– Кумарит, что ли? Могу подогнать.

– У меня есть, Крот, спасибо, – давит он сквозь зубы. – Ты не мог бы здесь остановить? Пожалуйста.

Вот так всегда с наркоманами. Оглянуться не успеешь, как кайф становится для них тяжелым и мрачным смыслом жизни. Сейчас Фокса интересует только вмазка.

Высадив Фокстрота, я еду домой и прикидываю, как мне жить с пониманием того, что Пуля ворует. Почему я так уверен? Теорема доказана, все очень просто. Фокстрот хотел вмазаться настолько, что зубов не мог разжать. Стал бы он ехать к Пуле на кумарах, имея на кармане стафф? Да никогда в жизни.