– Этого еще не хватало! – И почти побежал вперед.

Лаз он увидел метров за десять. Луч фонаря выхватил овальное отверстие, которое поначалу показалось Кривцову слишком узким. Но, подойдя ближе, он понял, что сможет в него пролезть, если снимет рюкзак и будет толкать его впереди себя.

Бериевский тоннель встретил Кривцова… звуками капели. После глухой, мертвой тишины хода с Патриарших какофония срывавшихся с потолка капель показалась ему оглушительной. Слушая эту так похожую на земную музыку, Макс почувствовал, что давивший его страх слегка расжал свой железный кулак.

– Ну вот, а ты боялась! – прошептал Кривцов. – Еще три раза по столько же – и Митрич с распростертыми объятиями.

Идти после сеанса аутотренинга стало легче. В какой-то момент он даже забыл, что должен считать шаги, а потому в районе Театральной площади (точнее, под ней) пропустил еле заметное ответвление тоннеля и прошел в сторону Лубянки еще метров двести. Но вскоре интуитивно понял, что отклонился от маршрута, вернулся, нашел нужный коридор… Продвинулся по нему на полкилометра. Остановился. Никто его не встречал. Макс достал карту, сверился. Все правильно, в данный момент он находится под Никольской улицей. Вдруг совсем рядом раздался шорох, и от стены отделилась фигура. Максим метнулся влево, больно ударился плечом. Незнакомец подал голос:

– Не боись, я от Митрича. Сам он приболел, да и расстояние немалое: пока добрался, руки бы по локоть стер.

Раздался мягкий щелчок, и Макса ослепил луч фонаря, который висел у незнакомца на груди.

– Спасибо, что встретили, – морщась от яркого света, поблагодарил Максим. И, стыдясь за свой испуг, постарался замаскировать неловкость: – А то бы я тут точно заблудился… Я Максим.

Кривцов протянул проводнику правую руку. Левой чуть приподнял фонарь, чтобы видеть лицо отряженного ему Митричем в проводники человека.

Тот ухмыльнулся, помедлил немного, но застывшую в воздухе руку все же пожал – слегка, будто делая одолжение или выполняя какой-то чужой, не практикуемый в его мире ритуал.

Кривцова от этой снисходительности передернуло, но он продолжил с приветливостью, уместной скорее при знакомстве в ресторанчике на Тверской или в фитнес-центре:

– Простите, я не расслышал, как вас зовут?

– А я тебе и не представился, – все с той же ухмылкой парировал незнакомец. – Давай шевели батонами. Нам еще километр пилить.

Проводник шел ходко, легко перепрыгивал встречавшиеся на пути колдобины и холмики, состоявшие из невесть откуда взявшегося окаменевшего от времени мусора. Максим едва за ним поспевал. Ноги в литых резиновых сапогах, которые оказались велики размера на три, ныли от усталости: при каждом шаге Кривцов инстинктивно поджимал пальцы, чтобы не дать обувке свалиться. Противно зудела вспотевшая под теплой курткой и увесистым рюкзаком спина. А потом Максим начал задыхаться.

То ли услышав, как он дышит, то ли потому, что и сам подустал, проводник сбавил ход, и следующие метров двести они передвигались с половинной скоростью. А потом и вовсе остановились. «Сусанин» полез в карман:

– Куришь?

Вообще-то, Максим не курил, так, изредка баловался в компании, делая две-три затяжки, а сейчас еще в горле стоял ком и першило, будто туда насыпали соли. Но он кивнул, решив, что отказываться нельзя. Проводник протянул едва початую пачку «Кента» и, дождавшись, когда арьергард возьмет сигарету, чиркнул зажигалкой. Максим сделал затяжку и зашелся в безудержном кашле.

– Давай подержу. – Незнакомец протянул руку за зажженной сигаретой. – А ты того, что в рюкзаке булькает, хлебни. Водяра, что ли?

– Нет, вода. – Максим суетливо сбросил с плеч лямки, достал трехлитровую бутыль с водой, сделал три жадных глотка, протянул проводнику.

Тот помотал головой: спасибо, дескать, за угощение – и с легкой издевкой попытал:

– Тебя кто в дорогу-то собирал? Небось маманя?

– Нет. Сам.

– С водой тут проблем нет, – примирительно просветил новичка проводник. – Можно вообще на поверхность не выходить – от жажды не сдохнешь. Во всех бункерах – действующий водопровод: хоть пей, хоть ванну принимай, полно артезианских скважин, да еще и огромные запасы в чанах – между прочим, постоянно автоматически обновляющиеся. На худой конец можно и из крана в любом гальюне напиться. Она там, правда, ржавчиной отдает, но захочешь пить – пойдет за милую душу.

– А что, тут есть туалеты?

– Здесь конкретно нет. Но на перегонах между станциями через каждые пятьсот метров – гальюн. Про совсем новые участки, которые в последние десять лет пробили, точно не скажу – не на всех бывал, а на прежних – железно. Обязательная деталь была и при проектировании, и при строительстве. Люди ж при угрозе ядерного взрыва в метро должны были прятаться – не срать же им прямо на рельсы… Ну, чего, отдышался? Дальше нормально будет. Вентиляция как надо работает.

Через четверть часа они были на месте, или, как выразился проводник, у Митрича дома. Обитал безногий в небольшой пещере со сводчатым потолком, отгороженной от длинной и широкой галереи покоробившимися от влаги сколоченными фанерными щитами.

В похожей на келью освещенной яркой лампочкой каморке стояли топчан, стол, обшарпанное кресло без подлокотников и сооруженное из узких неструганых дощечек подобие этажерки для книг. Макс пробежал взглядом по корешкам: Достоевский, Лесков, Чехов, альбом с репродукциями «Шедевры Третьяковки», «Атлас автомобильных дорог России»…

Митрич лежал на топчане, укрывшись бурым одеялом с поперечной черной полосой. Точно такое, вспомнил Макс, было на лежанке у электрика метро Степана Петровича. Хозяин выпростал из-под одеяла руку и, чуть приподнявшись, протянул ее Кривцову:

– Извини, что сам не встретил, заболел вот некстати. В обед, когда с Виктором виделся, еще ничего себя чувствовал, а домой спустился – и расклеился.

Рука была горячая и сухая.

– У вас высокая температура, – озабоченно сдвинул брови к переносице Макс.

– А-а-а, да, мне же лейтенант говорил, что ты доктор, – хохотнул Митрич, но тут же зашелся долгим бьющим кашлем.

Откинулся на подушку он совсем обессилевшим: бескровные губы, крупные капли пота на лбу.

– Судя по всему, у вас не бронхит, а пневмония. – Макс подошел к топчану и присел на край. – Нужно серьезное лечение. Антибиотики, лучше в уколах.

– А ты доктор какой специальности? – В глазах Митрича мелькнула веселая искорка. – Ну, чего лечишь? Желудок там, сердце…

– Я стоматолог.

– Оно и видно. Ниже зубов, значит, в организм не спускаешься? Да ты не обижайся, это ж я так. Туберкулез у меня – вот тебе и весь диагноз.

– Но ведь и это сейчас лечится, даже в самых запущенных состояниях.

– Ну, это там у вас, в цивилизации, – боднул головой вверх Митрич и успокоил: – Ты не переживай, я поднимусь. Денька два-три отлежусь, таблетки поглотаю – и поднимусь. Это я простыл немного, вот чахотка голову и подняла. Вообще-то, она у меня тихая, с пониманием, особых хлопот не доставляет – так, точит легкие потихоньку, как моль сукно. Когда еще все-то сожрет. Ты вот что, парень, отдохни немного, перекуси. Вон там, на столе, у меня консервы, хлеб, колбаса, а потом тебя Колян к одному человеку проводит. Когда лейтенант мне про дело твое рассказал, я тут кое-кого порасспрашивал… Один из наших видел, кто девчонку на рельсы тащил. Больше того: он видел, кто еще это видел.

– Кто? – Макс подался вперед и судорожно вцепился пальцами в одеяло.

– Две тетки-дефектоскопщицы. Да он сам тебе все расскажет.

– А показания в милиции он согласится дать?

– А будут его показания силу-то иметь? Бомжа метровского, у которого ни паспорта, ни вообще какой другой удостоверяющей личность бумажки… Вот тетки – это да… Ну, все, устал я. Давай ешь, а потом – к Нерсессычу. Где на ночлег устроиться, сам решай. Хочешь, у Симоняна оставайся, хочешь – у Коляна, а хочешь – сюда возвращайся. Вон там, в углу, видишь, тюфячок скатан, внутри и одеяло с думкой есть. Только, когда уходить будешь, свет погаси. А то с утра горелой пластмассой пахло – должно, замыкает где-то. Проводку-то в наши квартиры Колян вел, а из него электрик… – Митрич сделал слабый взмах рукой. – У соседей, говорят, профессионал есть, но мы его просить не хотим. Мы тут не любим у других одалживаться…