– Ни слова больше! – прервал Лизандра капитан. – Мои отношения с твоим отцом не позволяют мне поступить подло... К тому же в настоящий момент обстоятельства таковы, что у меня больше доброй воли, чем возможности быть полезным. Я солдат, и притом подверженный всем капризам войны, на земле неприятеля мне трудно было бы оказать тебе покровительство, но все равно... Да, ты можешь рассчитывать на меня.

– Мне было бы очень неприятно быть тебе в тягость, – сказал Лизандр, слегка покраснев. – Я вовсе не собираюсь требовать от тебя внимания и заботы, разве что только в первые дни... Я рассчитываю на свои силы и верю в успех. Клянусь, я воспользуюсь первым же случаем и сделаю что-нибудь доброе, чтобы заслужить уважение себе подобных и их сочувствие.

Арман пожал ему руку.

– Наивное дитя, ты надеешься на первых шагах в новой жизни найти случай совершить благородный поступок... Я думаю, Лизандр, что тебе не мешало бы обрести помощь более надежную, чем моя. Припомни хорошенько, нет ли какого-нибудь родственника, какого-нибудь прежнего друга твоего отца, у которого мог бы ты попросить убежища? Ты, без сомнения, принадлежишь к богатой фамилии и, может быть...

– Я уже рылся в этих смутных воспоминаниях, но напрасно... Я сказал тебе, Арман, что забыл даже имя, которое носил когда-то.

Арман подумал несколько минут.

– Ну, мы разрешим эти неудобства, – сказал он наконец со свойственной ему беспечностью. – У нас остается еще несколько дней, чтобы подумать об этом... Может быть, Лизандр, эта тропа, которую ты имел упорство проложить, окажется нам очень полезной, и другим тоже... Я посмотрю, попытаюсь, и если получу согласие...

Он вдруг замолчал. Лизандр терпеливо ждал, но Вернейль не счел нужным говорить о своих планах.

– Смелее, друг, – продолжал он, – и будем надеяться, что все устроится по нашему желанию... Но сейчас нам надо расстаться. Филемон упорно наблюдает за мной, и ему может показаться подозрительным мое отсутствие.

– В самом деле, – согласился Лизандр. – День уже клонится к вечеру. Это чудо, что отец до сих пор еще не хватился нас...

Молодые люди условились вскоре опять увидеться и расстались.

Не успел Арман сделать и пятидесяти шагов по роще, как столкнулся с Филемоном. Казалось, старик чем-то очень взволнован. Увидев Вернейля, он бросил на него проницательный взгляд, но тотчас же, придав лицу ласковое выражение, сказал:

– Я сегодня совсем забыл тебя, сын мой, извини, но теперь я надеюсь лучше исполнять обязанности гостеприимства.

Последние слова прозвучали как угроза, однако Арман сделал вид, что не заметил этого и заверил Филемона, что он с удовольствием наслаждался уединением.

– Это прекрасно, любезный гость, – кивнул старик. – Но где ты был? Я уже почти час ищу тебя.

– Я ходил к белой скале и делал там кое-какие рисунки.

– Чудесно... Ты неплохой художник, Арман, и мне особенно нравятся твои эскизы. Не можешь ли ты показать мне сделанных тобой сегодня?

Только тут капитан спохватился, что потерял папку, в которой были бумага и карандаши.

– Это странно, – сказал он в замешательстве, – я, наверное, выронил папку на тех скользких скалах...

– Я нашел ее около кустарников на лугу Анемонов, – сказал Филемон, подавая ему папку.

Затем он сухо поклонился и продолжал свой путь.

Вернейль с минуту оставался на месте, вертя в руках папку.

– Старая лисица что-то заподозрила, – прошептал он. – Надо быть осторожнее.

Прошло еще два или три дня, в продолжение которых Филемон не спускал глаз со своего гостя. Как только Арман открывал глаза, старик был тут как тут. Забыв свои дела, он ни на минуту не оставлял его до самого вечера. Напрасно Вернейль старался обменяться с Лизандром и Галатеей каким-нибудь знаком – бдительный Филемон перехватывал все вздохи и взгляды.

Когда в часы завтрака или отдыха все собирались вместе, разговор принимал вид оживленной беседы. Филемон не противился этому, напротив, он, казалось, сам старался оживить эти собрания, может быть, для того, чтобы отвлечь своих сыновей и воспитанниц от тайных мыслей.

По мере того, как приближался срок, назначенный для бракосочетания, старик все чаще предлагал заняться охотой или рыбной ловлей, по вечерам устраивал танцы под звуки флажолета. Несмотря на вынужденность, Арман находил большую прелесть в таком времяпрепровождении и не мог без грусти думать о том, что такая жизнь скоро кончится.

Однажды вечером молодежь отправилась под предводительством Филемона в павильон Дианы, в дальнем конце Долины. Из павильона, сооруженного на вершине искусственной горы и увитого вьющимися растениями, открывался прекрасный вид на Потерянную Долину. К нему вела извилистая тропинка, обсаженная боярышником и жимолостью. В конце тропинки возвышалась статуя Дианы, работы не очень замечательной, но производившая живописный эффект. Молодые люди, отведав плодов и молока, принесенных немыми слугами, полюбовавшись на восход луны из-за огромных черных скал, ограничивавших горизонт, на светлые искрометные дорожки, которые бросало светило ночи, на огромный водопад, на мерцание звезд в слегка волновавшемся озере, не без сожаления услышали, как Филемон подал знак к возвращению, и все отправились вниз.

Это была одна из тех упоительных ночей, темных и благовонных, когда, при чудной прозрачности воздуха, можно сосчитать мириады блестящих звезд, рассыпанных по бархату неба. Горы, вершины деревьев сияли нежным перламутровым светом, а во впадинах долины, под ветвистыми кустами, уже царствовала темнота. Это последнее обстоятельство, может быть, и заставило благоразумного старика так рано вернуться домой. Он шагал впереди между Лизандром и Галатеей, которым излагал какую-то астрономическую теорию. Арман шел вместе с Эстеллой и Неморином. Жених с невестой, взявшись за руки, пели на два голоса романс Флориана, не обращая внимания на своего задумчивого и молчаливого спутника. Шествие замыкали слуги, несшие в огромных корзинах остатки ужина.

Углубились в лес, и Арман с трудом различал дорогу. Луна бросала серебряные стрелы сквозь густые ветви высоких деревьев, обливала светом белую статую, стоявшую неподвижно среди высокой травы. То там, то здесь мелькали зеленоватые искры – пламя любви, которое зажигает светлячок в прекрасные летние вечера. В воздухе, наполненном ароматом цветов, порхали ночные бабочки и мотыльки. В траве еще стрекотали кузнечики и умолкали при приближении путников, чтобы потом снова начать свою монотонную песню, между тем как вдали на озере лягушачий концерт славил прелести этой восхитительной ночи.

Эстелла, боявшаяся темноты, прижималась к Неморину, который на это вовсе не жаловался. Вернейль решил воспользоваться этой густой темнотой, чтобы приблизиться к Галатее. Между Лизандром и его отцом завязался оживленный разговор, благодаря чему капитан надеялся, что девушка сможет незаметно отстать от них на минуту. Его предположения оправдались. На дороге мелькнула тень. Арман протянул руку и коснулся обнаженного плеча, мягкого и нежного, как атлас.

– Галатея! – прошептал он.

– Арман! – едва слышно ответил ему знакомый голос. Их губы встретились. Они пошли рядом, прижимаясь друг к другу.

Наконец Галатея прервала это полное прелести молчание.

– Арман, – сказала она, – Лизандр откровенно говорит с отцом и без сомнения, хлопочет о нашем деле, как и о своем. Ах, если бы ему удалось уговорить Филемона! Милый Арман, разлука была бы подобна смерти для обоих нас, не так ли?

– Да, да, моя Галатея, действительно смерть... Между тем мы не слишком должны рассчитывать на Лизандра. Филемон никогда не согласится отказаться от своего замысла... Галатея, решилась ли ты доверить мне свою судьбу? Готова ли ты следовать за мной?

– Я последую за тобой, Арман. Разве теперь моя судьба не связана с твоей? Но скажи мне, уверен ли ты, что Лизандр согласится нам способствовать? Ты ему не сказал, ты не осмелился сказать ему...