– Кто это – мы? Вы и ваш Клерк?

– Я и мой министр.

– Ну представляю, что вы там напишете! Так вот, запомните: с сегодняшнего дня я тоже начинаю создавать историю! У меня хорошая память, и работаю я быстро. И я знаю, где прятать мою работу, чтобы вы-то уж ее никогда не нашли. Но я – учтите – буду свято придерживаться фактов, и когда потомки сравнят вашу стряпню и то, что было в действительности, неужели, вы думаете, они не поймут, где правда? Вот уж точно получится бомба времени!

– Вы даже не успеете пожалеть, – сказал Полковник и удалился.

– Посадить его в какую-нибудь пещерку, закрыть – и пусть малюет ваши портреты, – предложил Клерк.

– Нет, – сказал Полковник. – Он такое намалюет… Надо его убрать. Только сделайте это тихо – и так, чтобы я ни о чем не догадывался. А портреты – это любой сумеет.

Поздним вечером этого дня, дня накануне бракосочетания Полковника и Принцессы, в Ковчеге началась и закончилась партизанская война. Отряд Физика был заперт в отдельной пещере патрулями ДИСа и почти весь перебит. У партизан было три бомбы, но одна не взорвалась. У патрулей были арбалеты. Однако Физик и один из партизан, оба раненные, прорвались и скрылись. Ночью партизан умер. Физик сумела пробраться в мастерскую Мастера.

– Господи, что с вами? – ужаснулся Мастер.

– Не спрашивайте, – прошептала Физик, – я не могу…

– Ложитесь скорее.

– Меня ищут.

– Здесь не найдут, я вас спрячу.

– А солнце светит сильнее, я видела…

– Давайте я вас перевяжу.

– Не надо, я сама. Дайте только бинт. Я не брежу, правда, сильнее. Я шла и видела.

– Хорошо, хорошо, молчите. Потерпите чуть-чуть…

– Больно…

– Все уже.

– Они всех перестреляли. Как в тире.

– Молчите ради бога, вам ведь больно говорить.

– Ерунда. Как в тире, понимаете? Пока мы подошли на бросок…

– Держитесь мне за шею, я вас перенесу в другое место.

– Так обидно – как в тире.

– Все, здесь вас не найдут.

– Какой-то тайник?

– Не знаю, для чего это предназначалось. Я случайно наткнулся. Снаружи дверь совсем незаметна.

– Здорово. Дайте воды, а?

– Нельзя, наверное?

– Меня же не в живот.

– Если не в живот, то можно?

– Можно.

– Сейчас принесу.

Когда Мастер вернулся с водой, Физик уже спала, разметавшись на диване. Он постоял немого над ней, прислушиваясь к дыханию, поставил стакан на столик в изголовье и вышел, прикрыв за собой секретную дверь. В мастерской он сел в кресло и задумался. Ему было о чем подумать.

Под утро он задремал и увидел странный сон. На песке умирала русалочка. Он схватил ее на руки и бегом понес куда-то, где была вода, но воды там не оказалось, на всей земле не было воды, и только в одном месте посреди пустыни зияла темная воронка, и из нее тянуло сыростью, края воронки были зыбки, но он колебался только миг – и ступил на край, и сразу же песок потек под ногами, и он как мог быстро побежал вниз, чтобы упредить эту песчаную лавину, которая ринулась, нарастая, следом за ним, и уже воздуха не хватало для этого безумного бега, и он проснулся – но за какую-то долю секунды до пробуждения успел заметить – или показалось? как там, внизу в черном зеркале воды отразилось солнце… Проснувшись, он все забыл.

Когда он вошел в тайник, Физик уже не спала.

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше. Только слабость.

– Скоро все заживет.

– Конечно. Раны пустяковые! Не понимаю, что это меня так вчера развезло.

– Если это «развезло», то что значит «хорошо держаться»?

– Бросьте. Что я, ребенок, чтобы меня так утешать?

– Я не утешаю. – Мастер помолчал, вздохнул. – Знаете, сегодня, видимо, будет очень бурный день, поэтому я должен сказать вам одну важную вещь. Я вас люблю.

– Нет, – сказала Физик. – Не говорите так. Это неправда.

– Я вас люблю. Это правда. Я ничего от вас не требую. Я просто хочу, чтобы вы знали.

– Зачем вы так? Я старая распутная женщина, я никогда не смогу полюбить, не смогу вам ответить… Если хотите, я буду спать только с вами, но разве в этом дело?

– Нет, конечно. Не в этом. Да и этого нам, видимо, не суждено больше. Сегодня будет бурный день.

– Вы что-то затеваете?

– Да. Вы помните, как Пастор предложил создать новый мир? Я не понял его тогда. Понял только сейчас, этой ночью. И его слова о том, что надо измениться, радикально измениться – чтобы остаться неизменными.

– Что вы задумали?

– Не спрашивайте, я все равно не скажу. Я даже себе боюсь признаться, так это чудовищно. Так что даже сгоряча – не осуждайте меня, ладно? Помните, что я вас люблю.

– Я, кажется, догадываюсь… Нет, не скажу. Вдруг вы задумали что-то иное, а я натолкну вас на эту мысль… Боже мой, какой это риск! Но если удастся… Я вам скажу еще кое-что, чего вы не знаете и не принимаете в расчет. Принцесса любит вас. Ее шантажируют, угрожая вас убить. Клерк растлил ее. Сегодня будет фарс бракосочетания. Она отравит Полковника сегодня или завтра. Клерк займет его место. Его надо убить. Она безумно любит вас. Она готова на все, лишь бы вы жили. Она вас любит. Это от нее светит солнце.

Церемония торжественного бракосочетания Полковника и Принцессы была продумана до мелочей. Посередине большой пещеры из фальшивого мрамора соорудили что-то вроде древнегреческого храма в миниатюре – здесь и должен был свершиться обряд. Клерк составил перечень свадебных ритуалов, из которого Полковник, смущаясь, выбросил половину («Ей-богу, чересчур смело. В следующий раз все так и сделаем, а сейчас попроще, поскромнее, ладно?»), в спальне Полковника воздвигли громоздкую и широкую – «трехспальную», решил для себя Клерк – кровать, и специальным приказом все население Ковчега было приглашено на церемонию; исключение делалось для больных и несущих караульную службу; этим же приказом Клерк назначался приемником Пастора в сфере отправления обрядов и Главным разработчиком Новой Религии.

– Не слишком ли много у меня должностей? – спросил Клерк.

Полковник покровительственно похлопал его по плечу.

– Вы человек молодой, – сказал он. – Справитесь.

– Да просто дел накапливается невпроворот, – пожаловался Клерк. – Не знаю, за что браться. Сегодня вот… Ладно, успею. В двенадцать начало?

– Да, и пожалуйста, не опаздывайте. Принцесса будет недовольна.

Церемония была назначена на двенадцать, поэтому в одиннадцать народ был уже построен. На постаментах переминались с ноги на ногу закутанные в покрывала девушки, назначенные на роли античных статуй. Уцелевшие после вчерашнего ДИСовцы старались держаться в тени. Поначалу тишину нарушали негромкие разговоры, реплики, вздохи, но потом установилось тяжелое, угнетающее молчание.

Принцессу любили все. Вряд ли можно понять истоки этой любви – то ли к ребенку, выросшему у всех на глазах, то ли к символу невозвратимого прошлого, то ли к жертве (это интуитивно понимали, несмотря на пропагандистскую трескотню, все до единого) тех самых сил, которые гнетут их самих, то ли к человеку, который, имея в силу традиций массу привилегий, никогда не пользуется ими, – но, так или иначе, у каждого в душе горел крохотный светлячок горькой, ностальгической любви, и если бы не яркий парадный свет ламп и прожекторов, можно было бы увидеть, как эти светлячки, сливаясь, заставляют гореть солнце…

Полковник и Принцесса подошли к храму с разных сторон. Свиту Полковника составляли два рыцаря в латах, наспех склепанных из дюралюминия, свиту Принцессы – две девушки, наряженные пастушками (а не наядами, как хотел Клерк). Полковник был в парадном мундире с новыми орденами, включая раздобытый где-то орден Подвязки, Принцесса – в простом белом платье с ниткой жемчуга на шее. Полковник попытался было выразить пожелания насчет свадебного наряда Принцессы, но наткнулся на взгляд, полный такого холодного презрения, что повторять опыт не решился.