А Юлька исчезла бесследно. И дядя Адам, который наверняка помог бы её найти, тоже исчез. Говорили, улетел к эрхшшаа. Похоже на правду, но от этого не легче.

И вот когда Смолянин забалансировал на грани не депрессии даже, а кромешного отупения и бесчувствия, возник перед ним китайский чёртик из коробочки и скомандовал: пошли!

Санька вообще не часто ездил в машинах, а в такой не ездил просто никогда – и потому счёл происходящее разновидностью киношки: сиденья размером с его мотоцикл, небольшой бар стоимостью в тот же мотоцикл, если не в два, шофёр за прозрачной перегородкой – и хмуро сияющий дядя Коля, который гнал нечто совершенно несусветное, оказавшееся тем не менее святой истинной правдой.

Эрхшшаа потребовали, чтобы Санька возглавил контактную группу. Вот так вот вам. По их меркам, он был вполне взрослым человеком, а главное – очень понравился Кеше. Чего ещё?

– Объяснить им, что ты лопух неграмотный и малолетний, никто не может. Даже я не могу. Так что придётся тебе, коллега, учиться на ходу, причём учиться быстрее, чем ты когда-нибудь летал. Совсем уж чудес мы от тебя не потребуем и помощь дадим любую, – но отныне все контакты с эрхшшаа будут идти только и исключительно через тебя, с чем я нас всех и поздравляю самым решительным образом.

Санька долго молчал, потом выдавил:

– А что, если они узнают, что тех котов, которые на крейсере?.. Что это я их… убил?

Коля почесал ухо.

– Скажем так: что крейсер завалил ты, они давно знают. А вот с теми мёртвыми котами… Собственно, главная тема сейчас такая: эрхшшаа абсолютно уверены, что те трое умерли до того, как крейсер упал на Землю. Убиты. Возможно, нашими, которых вывозили на корабле. Возможно, имперцами. Коты их довольно чётко различают… в смысле, не наших от имперцев отличают, а тех гадов: кто с какой планеты, какую модификацию прошли и так далее. Ху из ху произошёл.

– И что?

– Да нет, ничего. Это пока отдалённая перспектива… Твоя основная работа – это служить мостиком между нашими ментами, марцалами и эрхшшаа. Потому что менты – народ специфический, их не всякий землянин поймёт, а марцалы… сам знаешь.

– А зачем марцалы? – насупился Санька.

– И не просто марцалы, – продолжал Коля, – а один твой нехороший знакомый…

– Барс?

– Он.

– Дядь Коля… Я ведь убью его. Я не сдержусь.

– Сдержишься.

– Нет. Или я не буду…

– Будешь. Санька, пойми: нам нужно во что бы то ни стало раскопать эту ситуацию. Что произошло в той зоне? Почему малыши оказались вне корабля? Эрхшшаа просто не могут себе вообразить ситуацию, при которой бы это стало возможно. То есть одна ситуация может быть: малышей выкинули из корабля сами родители, потому что на корабле их ожидала неминуемая смерть. Но тогда почему остальные дали себя убить? В общем, не складывается картинка. Вот… А у марцалов, ты знаешь, есть техника, которая позволяет реконструировать события по всяким там обломкам. Благодаря тебе обломков у нас…

– Я понял. Но Барсу нельзя доверять.

– Как раз Барсу можно доверять… э-э… чуть больше, чем всем остальным марцалам. Тут ты мне просто поверь, я его знаю давно. Он немножко человек. То есть что-то человеческое в нём есть. Хотя, конечно… все они – порядочная дрянь. Как оно и положено падшим ангелам… Так вот: о доверии и речи не идёт. Будет с вами человек, который проследит, чтобы он там какую-нибудь чучу не отчебучил. Понимаешь, да?

– Телепат? – сообразил Санька.

– Ага. Причем один из самых сильных…

И всё же Санька выговорил себе сутки на размышление – хотя бы просто "для солидности". А может, и нет, может, и не согласился бы – но поздно вечером приехала бабка Калерия, отвела правнука в адмиральский кабинет и положила на большущий дубовый трёхтумбовый стол письмо на каком-то официальном бланке (сверху – перекрещенные винтовка и лопата в обрамлении пальмовых веток), написанное от руки на английском, и подшитый степплером перевод. Юлия Гнедых была опознана в девушке, назвавшейся Маргаритой Барс и вывезенной экипажем тяжёлого сторожевика «Маниту-39» с базы «Пулково» двадцать пятого августа сего года; двадцать девятого августа, согласно законам штата Невада, вступила в брак с инженер-лейтенантом Полом Эдвардом Симонсом-младшим и приняла фамилию мужа… ныне проживает…

– Хоть розыск теперь отменят и дело замнут, – излишне сурово припечатала бабка Калерия. – А то матери такое позорище – дочка под следствием по терроризму.

– Ба… – заикнулся Санька дрогнувшим голосом.

– Ну и с тебя все подозрения снимаются. В общем, дурак ты, внучек, и шутки твои дурацкие… но мужик. Горжусь.

Когда утром позвонил дядя Коля, Санька сказал, что – подумал и на всё согласен.

Сразу же дел навалилось столько, что он попросту не заметил, как пролетела осень…

Он мотнул головой, прогоняя ненужные воспоминания, и открыл первую папку.)

Антон лежал без сна, закинув руки за голову, и смотрел в морщинистый потолок. Книга легонечко поднималась и опускалась на его животе. Толстая такая книга в зелёном коленкоровом переплёте.

И там всё кончилось плохо… и тоже потому, что появилась девчонка. Нет, эта Пат – полный газ, конечно, и Роба можно понять, любой на его месте повелся бы на неё, как лоскут, и ведь ясно же, что и остальные запали, только у ребят с принципами дело было на ять, что товарища – то свято, никто даже пальца к ней не протянул, это как там Гоголь наш писал: «Нет уз прочнее товарищества»? Так и у них. И это ещё потому, что Отто – бывший лётчик… небо – оно такое. Оно… такое.

Веки опустились, и появилось Юлькино лицо. Антон испуганно моргнул, лицо исчезло.

Он снова открыл книгу.

" – Неудача, Отто, – сказал я. – Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.

– Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, – ответил Кёстер. – Этого вполне достаточно. Как там в горах?

– Если бы не туберкулёз, там был бы сущий рай. Снег и солнце.

Он поднял голову:

– Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?

– Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, всё неправдоподобно.

Он посмотрел на меня:

– Что ты делаешь сегодня вечером?

Я пожал плечами:

– Надо сперва отнести домой чемодан.

– Мне надо уйти на час. Придёшь потом в бар?

– Приду, конечно, – сказал я. – А что мне ещё делать?"

…Когда через час за ним зашёл офицер-воспитатель, Антон молча плакал, сжав изо всех сил зубы.

– Что с тобой? – спросил офицер.

– Ничего. Ничего, – Антон замотал головой. – Ничего.

– Тогда пойдём. Там с тобой большие дядьки поговорить хотят.

– Зачем? Я уже всё рассказал. Сто раз – всё рассказал. Снова? Вообще уже ночь. Ночью не положено…

– Не знаю, чего они хотят, – сказал офицер, – но уж точно не выслушивать тебя в сто первый раз. Будет что-то новенькое.

– Не верю, – на всякий случай сказал Антон, хотя уже знал: воспитатель не врёт и действительно будет что-то новенькое…

Он протянул руки под "браслеты".

– Вольно, – сказал воспитатель. – Приказано доставить без наручников. И в форме. Пять секунд на оправиться.

– Есть! – Антон вскочил, сбросил пижаму, сдёрнул с вешалки отутюженную, без единой пылинки, форму. Какие пять секунд?! Хватило трёх, наверное… – Гар… подследственный Валюшенко! Готов!

Когда дверь его камеры захлопнулась, он сообразил, что оставил койку не заправленной и пижаму – комом, и воспитатель это видел и ничего не сказал…

Они спустились на первый этаж, но свернули не направо, к комнате для допросов, а налево, в административное крыло. Там в коридоре, под дверью, обитой тёмно-коричневым, почти чёрным, пластиком, стояли в полном опупении Ванька и Пётр – оба в наглаженной форме и с глазами павлинов, увидевших радугу. Воспитатель, приведший Антона, ткнул пальцев в кнопку переговорника, услышал что-то неразборчивое и так же неразборчиво ответил.