– Глянь на его ноги.

– Не, – сказал из темноты Вовочка. – Я – первым делом… Нормальные. То есть совсем. Я же там недолго был, Олег. Туда-обратно. И потом… – Вовочкин голос стал чуть слышен, – они мне… они мне Шар подарили.

– Ещё не гарантирует, – строго сказал Олег, и пан Ярослав одновременно с ним:

– Я ж говорил – не каждого…

Артём вцепился пальцами в сухую резучую траву. Он всё понял.

Олега уже не спасти. То, что случилось с ним, – это почти то же самое, что вляпаться в ползун. Только от ползуна человек превращается в нечто бескостно-бесформенное и потом в богадельне живёт с полгода или чуть больше, – а если с ним побаловались горные духи, то почти наоборот: он, начиная с ног, твердеет, покрывается жёсткой шкурой с шипами – но прожить может довольно долго, если сумеет приспособиться. Так говорят. И говорят ещё, что потом ему не нужно даже еды.

Только каково это – тянуть где-то в глуши, в полном одиночестве?.. Без надежды хоть когда-нибудь вернуться?

Он отпустил траву. Примерно такую же фразу мать судорожно говорила деду: жить в этой глуши… без надежды когда-нибудь вернуться… (вот и получилась этакая легендарная кукла-матрёшка: большое изгнание, в нём изгнание поменьше, в нём ещё меньше, а в том, может быть, и ещё …) И дед обыкновенно отвечал ей: ну, пробьёшь ты лбом стену – и что будешь делать в соседней камере?..

– Тут это… – неожиданно жалобным голосом сказал вдруг Портос. – Артём, глянь сюда.

Артём повернулся и увидел, что брат сидит со спущенными штанами и что-то разглядывает на ноге. Света пожара хватало, чтобы увидеть, что нога его толстая и чёрная.

– Нет, – шёпотом закричал он. – Спартик, нет.

– Короста была, – сказал Спартак. – Давно. А тут о камень приложился… и вот… думал – пройдёт…

– Портос, ну почему ты такой тупой?! – простонал рядом Артурчик. – Раньше сказать не мог?

Артём понял, что только что смертельно испугался, а теперь вдруг почти обрадовался. Хотя какая тут радость – нагноение. Это на Земле, взрослые помнят, было просто – таблетку съел, и всё прошло. Здесь – можно умереть от простой занозы. Как Лизка Фильчикова в прошлом году.

Но можно и не умереть…

Все по очереди мрачно разглядывали распухшую ногу.

– Какой же ты тупой… – продолжал клевать Артурчик.

– Я тебя правильно понимаю, – вмешался Михель, – Портос должен был сидеть с больной ногой, а не бежать с больной ногой?

– Ну да. Я бы сбегал точно так же, а у него тогда, может, и не нарвало бы. А теперь – теперь-то что? Вон, видишь, как поползло. С каёмочкой. Тут уже просто ножиком ткнуть не сыграет. Тут надо вот так разрезать, – Артурчик показал, как именно: три параллельных разреза, длинных, на полноги, – и припарки ставить. Это уже не сидеть, это лежать надо, понял? Дома лежать.

– Ну тупой я, тупой, – махнул рукой Портос. – Так что ж мне, надо было на жопу сесть и сидеть с ногой в обнимку? Кто бы вас нашёл без меня, да ещё к ночи? Ладно, – он поднялся и скривился от боли, – пойду. Лишней обузой не буду. Хватит с вас Олега…

– Ты не тупой, – сказал Артём, – ты просто упёртый… Матери-то что скажешь?

– Правду. Врать, что ли?

– А остальным? Спрашивать-то будут много: и про куда Олег делся, и про пана Ярослава…

– Ой… это точно – спросят. Так. А что отвечать?

– Вот и я думаю: что отвечать?

Все замолчали и уставились друг на друга.

– Слушайте, – сказал страшным шёпотом Михель. – Я буду рассказывать, а вы мне говорите, где я мог что-то пропустить…

…Значит, так: этим вечером экспедиция расположилась лагерем на краю Свалки (ну, помните, где останавливались прошлый раз?) – и вдруг у Портоса на ноге обнаружился гнойник. Олег тут же наладил занемогшего домой – в сопровождении брата, разумеется. Они на обратном пути задержались у пана Ярослава и видели всё, что произошло …

Артурчик открыл и закрыл рот. Он понял. С Портосом идти – ему. И не только потому, что Спартику может стать худо по дороге, но и потому, что там, дома, нужна будет его голова.

– Тогда – почему в коптильне? – спросил он. – И почему без спроса?

– Дёготь с дымни взять, нарыв помазать, чтобы идти легче. А без спросу – потому что пан Ярослав точно ногу располосует, а Спартик забоялся.

– Чёрта бы я забоялся, – сказал Спартак.

– А тут вдруг – забоялся, – поддержал Михеля Артём. – Ты его вообще-то любишь, но когда он колдует – страшно. По-моему, годится?

– Ну, ладно. Забрались мы в коптильню…

– Может, я один забрался? – предложил Артурчик. – Портос в траве сидел, ждал.

– Два свидетеля лучше, чем один, – сказал Михель. – Главное, говорить одно и то же, но разными словами… Пан Ярослав! Можно вас на минутку?

Петька не удержался на ногах – уж слишком резко крутнулся чужой кораблик, в который он по ошибке зашёл. Только что прямо по курсу была ослепительная стена, а теперь вдруг ничего, чернота. И из черноты – четыре оскаленных рыла… это он ещё успел заметить, пол ушёл из-под ног, и Петька вывалился обратно в дверь и скатился по ступенькам. Несколько секунд он пролежал мордой вниз, оглушённый. Или ошеломлённый. В общем, сбитый с толку.

К губам прилип песок.

Петька привстал на четвереньки, встряхнулся. Песок и пучки травы. Что-то было неправильно, и Петька не сразу понял. От каждой травинки падало четыре тени. И от его рук тоже падало по четыре тени – от каждой. Тогда он поднял голову и посмотрел вверх.

Солнце было одно, красноватое, маленькое и далёкое. Зато совсем рядом висели огромные влажные синие шары с белыми перьями облаков. Петьке понадобилось несколько секунд, чтобы понять: главное светило, которое освещает эти планеты, ещё не взошло. Оно за горизонтом…

До горизонта было шагов сто. Может, чуть больше. Оттуда, из-за горизонта, косо торчал срезанный конус вулкана. Вулкан едва заметно курился.

Петька оглянулся назад. Дверь, из которой он выпал, была в стене бревенчатой хижины. У высокого крыльца сбоку стояли мотыги, садовые грабли, топор с длинным топорищем. Окна прикрывали грубые жалюзи из тёмных от времени деревянных реек. На гвозде, вбитом рядом с дверью, висела потёртая до белизны кожаная куртка и древний, тридцатых годов, шлемофон с очками-"консервами".

Петька обошёл вокруг дома. Ничего – только огромный разросшийся розовый куст с чуть вялыми – и даже не вялыми, а томными ленивыми головками необычного алого, с бордово очерченными краями лепестков, цвета. Воздух был насыщен густым, почти осязаемым, ароматом. Позади куста возвышался ещё один вулкан, прикрытый фанерным листом, а справа – третий, самый высокий; из жерла его попыхивало сине-красное пламя давно не чищенной газовой горелки.

Здесь, конечно, здорово, подумал Петька, но ведь надо лететь дальше. Надо лететь дальше… сейчас взойдёт большое солнце…

Этого почему-то хотелось избежать.

Он пошёл, оставив извергающийся вулкан за спиной. Надо думать, через полчаса кругосветное путешествие закончится.

Под ноги ему подвернулось озерцо чуть больше плавательного бассейна, который был у них в школе. Берега озера густо заросли травой и цветами. А на другом берегу озера стоял, блестя стеклом и полированным металлом, старинный двухмоторный двухбалочный самолёт с французским триколором на килях.

Петька не запомнил, как забирался в кабину – его просто подхватило и перенесло. Зато он хорошо помнил, как тряслись (наверное, от жадности) пальцы, когда он застёгивал ремни, а потом по какому-то наитию щёлкал тумблерами на панели управления…

Моторы загремели, затряслись, зачихали вразнобой, потом прогрелись, заработали ровно. Петька двинул газ и взлетел – легко и мягко, как во сне.

Он ещё успел заметить, что там, где самолёт оторвался от травы, стояла и махала рукой Римма. Много времени спустя он понял, что махала она не провожая, а – привлекая внимание. И может быть, даже в страхе. И нужно бы было спросить…