К крыльцу, избегая капель с мокрых листьев, опрятно пробиралась Клавдия. Она поздоровалась, старик в ответ кивнул.

– Комов этот ваш… – проворчал он. – Костолом. Из-за него гол-то схлопотали.

Наверх пошли все вместе. По узкой лестнице с мелкими ступенями Клавдия поднималась бочком, часто перебирая стройными, затянутыми в брючки ногами. Максим Иванович скинул внизу сырые галоши и остался босиком.

В соседнем огородике, за редким штакетником оградки, возился суровый старик Поляков, худой, в майке и форменной фуражке. Старика бил кашель, он мотал головой и страдальчески прижимал к груди руку. В другой руке у него дымилась неизменная цыгарка. В своем огородике Поляков выращивал какой-то особый сорт табака, которого не выносили даже самые отчаянные курильщики.

С крылечка, поднимаясь с сумкой, Скачков поздоровался с соседом. Поляков, мотая сизыми щеками и заходясь от кашля, помахал рукой.

– Вчера вместе сидели, – сказал Максим Иванович. – Жалко Полетаева. В сборную-то теперь кого вместо него поставишь? – Он подумал и сам себе ответил: – Некого.

Первой услышала голоса на лестнице Маришка. Скачков присел ей навстречу, подхватил и сделал несколько кругов по комнате.

– Пап, – кричала она, – а почему вы вчера не пришли? Вы же вчера обещали!

– Дела там всякие… Некогда, – мурчал Скачков, щекоча животик ребенка.

Маришка смеялась и визжала:

– А я ждала! Знаешь, как ждала?

– Мариш, – пристыдила ее Анна Степановна, – ну как тебе не стыдно? Разве тебе здесь плохо было?

Обхватив отца ручонками за шею, Маришка притихла и больше не сходила с рук.

В лице матери, истонченном постоянными недомоганиями, Скачкова, как всегда, тронули сдержанная радость и покорное ожидание его скорого ухода.

Осматриваясь в старой отцовской квартире, Скачков не находил никаких перемен. Вещи, необходимые в хозяйстве, экономно занимали места вдоль стен, оставляя хозяевам середину комнаты. За окошечком громоздкого деревянного буфета выставлены рюмки и стопочки с золотой каемкой, – последний раз их ставили на стол в день поминок по отцу. Телевизор с вышитой накидкой, детская кроватка, – это специально для Маришки, если останется ночевать, пианино (Лиза вела в клубе железнодорожников занятия по музыке). Раньше на буфете, под потолком, скапливались и пылились залистанные учебники, газеты и номера журналов «Костер». Сейчас там чисто, хотя Скачков знал, что самые дорогие номера газет матерью отобраны и спрятаны, – в них траурное сообщение о смерти, соболезнования, а в одном, совсем уж ветхом, довоенном, Скачков нашел заметку: «Передовые машинисты депо широко применяют метод знатного машиниста страны тов. Лунина. Машинист, член партии тов. Скачков со своим напарником тов. Рукавишниковым с 1-го января работают на пассажирском паровозе № 216-93 без межпоездного ремонта. На промывке они сами ремонтировали локомотив». Окраску времени, эпохи, жизни целого поколения перед большой войной сохранили эти скудные, сухие строчки.

Из кухни вернулась Клавдия, неся перед собой вазу с цветами. Несколько капель уронилось на пол, она оглянулась, проговорила:

– Извините, сейчас подотру.

Поставив цветы на подоконник, Клавдия критически отступила, затем переставила вазу на комод, – так ей понравилось больше.

Пришла из магазина Лиза, тяжело поднялась по неудобной лестнице с поклажею в обеих руках: сетка с пакетами, бидон с молоком.

– О, у нас гости!

Сложив продукты на кухне, она ласково ущипнула Маришку за спинку.

– Обрадовалась? Уже уходишь?

Маришка спрятала лицо на плече отца и прижалась еще крепче.

– Завтракали? – спросила Лиза.

– Да, спасибо, – ответила Клавдия. – Вы не беспокойтесь, пожалуйста. Разве только Маришку покормить.

Лиза улыбнулась.

– Она сегодня чуть свет на ногах. Даже Максима Ивановича разбудила. И оделась сама, и поела… Ну, уходишь, стрекоза? А когда опять приедешь?

– Сиди, Максим, – тихо попросила Анна Степановна, заметив, что сосед собирается уходить.

– Да, сидите, нам уже пора, – решительно вмешалась Клавдия. – Геннадий, где наша сумка?

– Погостили, называется! – упрекнула Лиза.

Целуя мать в щеку, Скачков пробормотал: – Мы действительно можем опоздать.

Он заставил поцеловаться с бабушкой и Маришку.

– Скажи: приходи, бабушка, к нам, – подсказывал он дочке.

– Вместе с тетей Лизой…

Анна Степановна теребила в руках передник. Тоскуя по сыну, не видя его неделями и месяцами, она всю свою любовь перенесла на внучку. Время от времени, не обращая внимания на недовольство Софьи Казимировны, она приезжала и забирала Маришку к себе.

Вниз Анна Степановна спускаться не стала. Она потянулась и поцеловала сына в лоб.

– Ну, сынок, с богом. Только не деритесь вы там. Сердце кровью обливается глядеть на вас на всех! Ума не приложу – что и за футбол такой пошел? Раньше-то… ходили мы с отцом. Играют и играют. А теперь того и гляди голову проломят.

– Я осторожно, мам, – пообещал Скачков.

– Ген… Генка, – окликнул его Максим Иванович. – Говорят, Комова выгнали из команды? Правда, нет?

«Дошло уже!»

– Треп. Мало ли бывает…

Он в самом деле был уверен, что скандал в раздевалке не будет иметь больших последствий. По крайней мере сейчас, перед Веной.

Боясь оступиться на крутой и узкой лестнице, Скачков прижимал к себе Маришку и напряженно глядел под ноги.

Внизу он спросил у сестры:

– Мама не больна? Бледная какая-то…

– Вроде нет. Так, разве, – немного… Напоследок Лиза попросила:

– Гешка, когда по телевизору показывают, ты уж поосторожней. Она же смотрит все до самого конца и переживает. Я валидол наготове держу. Пожалей ее.

– Куда осторожнее-то? И так…

– А, говорить с тобой!

Шланг, брошенный на грядку, урчал и пошевеливался, как живой, вода переливалась на дорожку, и Скачков засмотревшись наверх, ступил в холодную лужу. В окне наверху виднелись два лица, затем появилась Лиза.

– Я еще забегу! – крикнул Скачков и ручонкой Маришки замахал на прощанье.

Заметил: мать отвернулась и уголком фартука промокнула глаз. Лиза сделала ему успокаивающий жест: ничего, пройдет. Возвращайся поскорее!..

Всю дорогу, пока добирались до площади, Скачков удрученно молчал. Бывая у матери, он каждый раз уходил от нее с чувством большой, вполне осознанной вины. Давно следовало что-то сделать, чтобы у него в доме мать не чувствовала себя чужой. Но что? Он понимал – виной была Софья Казимировна. К футболу тетка Клавдии относилась, как к увлечению мальчишек, не больше. Детская игра. В свое время она положила немало сил, чтобы прекратить знакомство племянницы с футболистом, однако – нашла коса на камень. Зато потом, после свадьбы, быстро осмотревшись в доме, стала открыто презирать Скачкова. Взрослый человек, только и умеющий, что на потеху публике гонять ногами мяч, – какой это глава семьи? Свое презрение она переносила и на Анну Степановну.

Любовь к внучке примирила Анну Степановну и с Клавдией, и с надменной Софьей Казимировной. С одним она не могла примириться до сих пор – с футболом, который заменял Скачкову все: дом, жену, друзей, а иногда и единственного ребенка. Ох, этот футбол! Одним он в радость, а другим в досаду. Для Анны Степановны футбол был постоянным наказанием. Прежде увлечение сына означало вконец разбитые ботинки, которых никак нельзя было напастись, ободранные колени и синяки, плохие отметки и жалобы директора школы. А сейчас… сейчас, как понимала Анна Степановна, у сына была не жизнь, а какая-то долгая, затянувшаяся командировка, и она терпеливо дожидалась дня, когда наконец скажутся годы, и жизнь Скачкова потечет ровным, установленным порядком, – «как у всех нормальных людей», которые ходят на стадион из одной простительной невредной слабости.

Нынешней зимой Анна Степановна не могла нарадоваться: давно бы так! Но приехал Каретников, и футбол снова забрал Скачкова у семьи.

Футбол ли виноват был во всем домашнем укладе Скачкова? Порой ему самому казалось, что да, именно футбол, целиком отнимавший его мысли, силы и время. Но попробовав нынче спокойной размеренной жизни, какой давно дожидалась Анна Степановна, он был рад возвращению в команду и гнал мысль о том черном дне, когда футбол обойдется без него, и место его в команде займет какой-нибудь молоденький, нетерпеливый и старательный парнишка. Хоть и не сахар эти утомительные перелеты и игры, игры без конца: на первенство, на Кубок, товарищеские у себя и за границей, хотя нагрузка порою становилась не по силам, все же еще можно было жить так, как он давно привык и как хотелось. У него оставалось любимое занятие, которому он отдал молодость, свои счастливейшие годы.