Щелкая шипами по бетонным ступенькам, Скачков скрылся в туннеле. Сегодня каждый взгляд, каждое сочувствующее лицо вызывали раздражение. Уж лучше бы свистели и орали в упор!
В пустынном гулком переходе раздавался перестук множества обутых в бутсы ног, далеко впереди, не переставая, хлопала дверь.
Обидно, очень обидно проиграли, – не по игре! И проиграли, если прямо говорить, по его вине. Прозевал, как и в Тбилиси. Снова не хватило сил до финального свистка.
Кто-то из игроков, кажется, Павлик Нестеров, виляя телом, на ходу снимал надоевшую, липнущую футболку, – сердито тащил ее через голову. Медленно, как посторонние, брели в раздевалку запасные. В тренировочных костюмах, натянутых поверх футбольной формы, с бутсами в целлофановых мешочках, они тащились вдоль самой стенки, давая обгонять себя запаленным, только что с поля игрокам.
В раздевалке Скачков появился после всех. Команда утонула в креслах, отключилась начисто. У Виктора Кудрина, лежавшего с обморочным лицом, часто-часто, как у загнанного, пульсировал голый живот. На чистом, застланном ковровыми дорожками полу валялись раскрытые сумки, скинутые бутсы, измызганные футболки. В углу возился, укладывая в чемоданчик инструменты, тишайший старичок Кондратьич; сапожник. Ему здесь больше делать нечего, сейчас он соберется и потихонечку исчезнет. Если бы выигрыш, так он еще остался бы, послушал разговоры, вместе со всеми выпил чаю. А сейчас – не до разговоров, не до чаю.
Голый мускулистый Комов, озабоченно наклоняясь, вытирал смятой футболкой натруженные ноги и шевелил пальцами. Иногда он вполголоса говорил что-то Сухову, тот, в конец обессиленный, не отзывался на его реплики. Маркин, как был на поле в свитере, в перчатках, сидел с понурой головой и, подбрасывая кепку вверх, ловил ее на палец. Подкинет – поймает, подкинет – поймает… На его ноге во всю длину от бутсы до бедра чернела подсыхающая грязь. Сегодня он пластался, как никогда, и взял несколько немыслимых, безнадежных мячей. Все, выходит, зря!
Проковыляв в свой угол, Скачков свалился в кресло, раскинул ноги, бросил руки. Сил не было даже стащить футболку. Вымотал же его сегодня Полетаев, будто подряд два матча отыграли. Что там, кстати, у него? Скверно, если перелом. И вообще все скверно. Открыли, называется, сезон!
С закрытыми глазами он лениво закатал футболку. Чаю бы сейчас, сладкого, горячего! Кому сказать, чтобы налили и принесли? Если бы выиграли, так в раздевалке было бы не протолкнуться. Сейчас бы уже чашки по две выдули…
Угнетенное молчание в раздевалке было в общем-то обычным, так всегда бывало после проигрышей, однако сегодня в нем угадывалось нечто необычное. Казалось, это было молчание людей, щадящих виноватого. Ему и в Тбилиси никто не сказал ни слова, все вели себя так, будто ничего не произошло, но такая деликатность команды ранила больнее любых упреков. Орать можно на молодого, – поиграет, научится, – а что толку пушить игрока, у которого все позади? Разве только зло сорвать…
Распахнулась дверь и долго не закрывалась, пропуская сразу несколько человек. Не меняя позы, Скачков скосил глаза. Шурша плащом, в раздевалку стремительно вошел Иван Степанович, старший тренер, за ним Арефьич, второй тренер, никого из посторонних. В комнате сразу стало тесно, хотя все, кроме Ивана Степановича, отошли за большой стол с макетом футбольного поля, на котором перед самым началом матча тренер, быстро двигая намагниченные фигурки, давал последние установки. Сейчас металлическая крышка стола с макетом поля опущена, на ней лежала чья-то пустая сумка и стоял оставшийся с перерыва недопитый стакан чаю с ложечкой.
Зашевелившись в креслах, ребята выжидающе замерли. Все знали, что руководство команды было в раздевалке у торпедовцев.
– Увезли Полетаева. На «скорой», – отрывисто сообщил Иван Степанович. – Перелом. Почти открытый.
Он остановился посреди раздевалки и, напустив на лоб седую прядь, удрученно замолк. Он машинально покачивал коленкой правой ноги да изо всех сил, словно норовя прорвать подкладку, засовывал в карманы кулаки.
Не выдержав паузы, сдержанно вздохнул Алексей Маркин и принялся вращать на пальце кепку. Анатолий Стороженко, защитник, приподнялся в кресле и с неприятною гримасой, морща подсыхающее лицо, стал стаскивать с уставших ног тесные теплые гамаши. Где-то в углу стукнули о стенку сброшенные бутсы.
– М-да… – произнес наконец Иван Степанович, горестно качая головой. – А игра была наша. Отдали! На ерунде отдали. Да еще парня поломали. Какого парня!
Все, кто находился в раздевалке, не отозвались ни словом, ни движением. Что тут станешь говорить? У Скачкова защемило сердце, он ниже опустил голову, щекам стало горячо. «На ерунде отдали»… Конечно, на ерунде. А на чем же еще? И вот из-за ошибки одного страдают все.
Скачков не поднимал горевшего лица, сжимал и разжимал пальцы.
Первым не вынес тишины Федор Сухов.
– Игра, – сказал он, ни на кого не глядя, и завозился в кресле.
На него с досадой посмотрел Арефьич: дескать, молчал бы лучше, не вылезал! Врач команды, вежливый и ровный в обращении со всеми, Дворкин немедленно направился в прихожую, где на столике в углу, в окружении тесно составленных чашек бесцельно остывали два больших горячих чайника. Он словно предчувствовал назревавший скандал.
– Игра, говоришь? – Иван Степанович остро глянул издали. – Это хулиганство, а не игра. Если бы кто-нибудь позволил себе такое на улице, его отвели бы в милицию и отдали под суд. И судили бы! И дали срок. Да, Сухов, срок! – Он возбужденно прошелся по тесному пространству между кресел, отбрасывая ногами валявшиеся где попало сумки, бутсы и футболки. – А на поле, видите ли, все прощается. Игра! Футбол не балет! Плохой это футбол, Комов! – Иван Степанович остановился над самой головой сидевшего защитника. – Плохой! Слышите? И – грязный. Учитесь играть, Комов!
От висков и вниз к щекам лицо его стало бледнеть. В раздевалке прекратилось всяческое шевеление. Все знали, что тренер зол на Комова еще по югу, где команда проводила сбор, готовясь к новому сезону.
Врач Дворкин, неслышно разливавший чай, выглянул из прихожей и затих, поставил чайник на место. Какой теперь чай! Он позавидовал администратору команды, который на цыпочках исчез из раздевалки и бережно притворил за собою дверь.
Скандал в команде назревал давно, по-существу с самого первого дня, едва новый тренер приступил к своим обязанностям. А обязанности, как он увидел сразу же, были нелегкие.
Прошлогодний сезон для «Локомотива» закончился позорно. Началось со статьи «За надежным щитом», опубликованной в областной газете. Автор ее, Брагин, регулярно выступающий по вопросам спорта, вывернул, что называется, изнанку команды, показал подлинную атмосферу, в которой много лет жил «Локомотив». Дело в том, что в «Локомотиве» издавна существовала практика «чистилищ» – так назывались узкие собрания именитых опекунов-болельщиков. На этих собраниях давались установки на игру, определялся состав, решалось, кого отчислить из команды, а кого пригласить. Из игроков туда допускались ветераны, к ним, кроме капитана Скачкова, относились Маркин, Сухов и приглашенный четыре года назад из Киева Комов. Участие в «чистилищах», близкие отношения с начальством как бы приподнимали их над командой, давали им право жить наособицу, по вольному режиму, власть тренера на них не распространялась. Больше того, в «Локомотиве» тренеры сами попадали в полную зависимость от них, поскольку на стороне ветеранов, любимчиков публики и начальства было не только руководство спортивного клуба, но и сам начальник дороги Рытвин, многолетний покровитель футболистов основного состава. В «Локомотиве» негласно существовало два закона: один – для избранных, другой – для всех остальных.
Появление статьи произвело в городе и области впечатление разорвавшейся бомбы. «Против своих играет!» – бушевали разгневанные покровители команды и многие болельщики. И только единицы понимали, какие соображения руководили журналистом. Речь шла о застарелой болезни, лечить которую следовало давным-давно. Брагин приводил убийственные факты. Некоторые игроки числились на работе в нескольких местах. Председатель спортобщества «Локомотив» Ронькин считался «дядькой при команде», доставал для игроков дефицитные вещи, на казенный счет ездил с командой на сборы и на матчи, несколько раз выезжал за рубеж, – якобы, за опытом.
