Цэрэушник наклоняется поближе, обшаривая комнату своими глазами-лазерами.

– Очень надежный способ передачи приказов и получения информации при работе с нелегалами.

Музыкальный шпионаж. Агент посещает концерт и получает приказы. Информация и директивы распространяются через уличных певцов, музыкальные радиостанции, джукбоксы, пластинки, школьные ансамбли, насвистывающих мальчишек, артистов кабаре, поющих официантов, транзисторные приемники.

«Красный» уровень угрозы.

Всем агентам вернуться в Центр.

Группа русских спецагентов, выряженных южанами-фермерами, орут во всю глотку «Звездно-полосатое знамя» на политическом митинге.

Русские ракеты уже в пути.

Русские Ракеты Уничтожили Вашингтон, Округ Колумбия.

– Спасаемся в холмах!

Каких еще холмах? Счетчики Гейгера тараторят, не умолкая. Распадающиеся атомы свинца излучают последние слоги истории человечества. Поток органа прекратил свое течение. Христос кровоточит. Времени больше не будет. Радиация победила со счетом полураспада.

«Когда металл начинает гнить, чудо уже не чудо», – говорил мудрый старый техасский шериф. Молодой помощник шерифа размышлял про себя, как можно заставить свинец потерять гибкость. Может, тут нужна любовь доброй женщины и яблочный пирог? «Что-нибудь в этом роде, ничего особенно сложного», – думал он, наблюдая, как тюрьма рассыпается на куски. Этого шериф уже не мог снести.

– В чем человек может быть уверен, если даже его темница рассыпается на куски? Ну-ка немедленно на место, нечестивые отродья! – вопит он, хватаясь за расплавленный револьвер и не находя рукояти.

– Лишь дураки преступников жалеют, делам которых помешала казнь65, – цитирует Ким, выбрасывая из спасательного плотика олуха-южанина.

Акулы довольно быстро кладут конец его ужасным воплям.

– Интересно, сколько времени бы ему потребовалось, чтобы прийти к тем же выводам в отношении меня? Думаю, что очень и очень много.

Он отхлебывает из коньячной фляжки и открывает банку тушенки, восхваляя Аллаха за то, что у него есть глаза, дабы видеть, и руки, дабы толкать. Солнце раскатало на темной поверхности вод алую дорожку, уходящую в небо. Еще один глоток из коньячной фляжки в честь удачного избавления от неприятного соседства.

Внезапно лодка начинает слегка покачиваться из стороны в сторону, словно кто-то пошевелил океанское дно, не потревожив при этом поверхность воды – так иногда осторожно наклоняют аквариум, стараясь не порвать при этом тонкую пленку, держащую на плаву щепотку рыбьего корма. Впрочем, именно эту роль он сейчас и играет. Щепотки рыбьего корма.

Ему вспоминается Дух Акулы, маленькая деревянная фигурка, которую вырезают туземцы где-то на островах Тихого океана. Он видел одну такую в Берлингтонском музее, в Лондоне… лукавый взгляд, загадочное выражение лица, очень древнее и терпеливое, за которым таится холодный, безжалостный, неумолимый голод вечного несытого, готового что угодно разорвать и проглотить рта. Индивидуальная акула может погибнуть, но акулий голод бессмертен – он тут же находит себе другое вместилище. На протяжении триста миллионов лет акулы существуют, практически не изменившись, благодаря большой пасти, способной раздирать на куски что угодно, и брюху, способному это «что угодно» переварить.

Вряд ли Homo sapiens способен просуществовать еще тысячу лет в своем современном обличье. Потрясающе глупое животное, к тому же наделенное отвратительнейшими манерами. К тому же что такое годы, если всего лишь не способ и не мера человеческого восприятия? Существует ли время, если нет никого, способного измерить его ход? Разумеется, не существует, ибо время – всего лишь фикция, сотворенная человеческим разумом.

Справа впереди Ким замечает черную тень, поднимающуюся из воды, – судя по всему, это остров, хотя на берегу не видно ни одного огонька. Ким поднимается и гребет к далекому берегу, лицом по курсу, как это принято на Средиземном море, наклоняясь вперед при каждом гребке, который толкает лодку далеко вперед, затем медленно откидывается назад, сушит весла и вновь резко наклоняется вперед. Остался еще час до наступления полной темноты.

Книга со светящимися плетьми роз, вьющимися вокруг букв и прорастающими сквозь них. Он видит, как розы прорастают сквозь его тело, болезненные алые полупрозрачные шипы вырастают из пальцев на его руках и ногах, пенис его распускается на конце розовым бутоном.

На другой стороне улицы он замечает людей в белых одеждах, стоящих в дверном проеме. Люди пропускают его, и он входит в пустое белое помещение, залитое сиянием, исходящим от его тела. Его глаза стали темно-пурпурными розами с черными тычинками зрачков, его рот полон зубов, похожих на розовые шипы. Он вырастает то в одном, то в другом месте благодаря переполняющей его бесшумной растительной силе. Наконец он оказывается в комнате с тремя белыми стенами – четвертая отсутствует. Силуэты хищных птиц скользят по голубому хрупкому, словно яичная скорлупа, небу. Там, где у комнаты отсутствует стена – обрыв высотой в триста футов, а под обрывом расстилается долина.

Внезапно перед ним возникает старик с чем-то вроде кисти в руках. Он пишет ей в воздухе приказы: «Выйди назад через ворота, пройди мимо двух привратников и на развилке поверни налево». Дорога ведет вверх в знакомый край гигантов, карликов и замков, дверей, которые распахиваются сами, открывая проход на лестницы, затем опять захлопываются, магия пауков, зеркал, карт, кофемолок, вилок и ложек.

Он заходит на средневековый постоялый двор, и холодные враждебные лица поворачиваются в его сторону. Он садится за стол и кладет на него руки.

– Кабатчик!

Неопрятный мерзавец выглядывает из-за стойки, которую он драит грязной вонючей тряпкой.

– Ты меня, что ли?

– Тебя. Принеси мне пиво, хлеб и сыр, да поживее!

– Может, ты, приятель, не туда забрел?

– Сейчас мы посмотрим, кто из нас не туда забрел. Роза говорит, двигаясь при этом так быстро, что превращается в расплывчатое пятно. Руки, пальцы, ладони, острые, как иголки, торчащие шипы на мгновение смыкаются на шее кабатчика. Роза втягивает стебель, возвращаясь за стол. Кабатчик ощупывает горло и видит кровь у себя на пальцах.

– Вы абсолютно правы, сэр! – говорит кабатчик, не сводя глаз со стола, за которым сидит Роза, но тут человек в форме дворцовой стражи входит в помещение и извлекает из ножен меч.

– Чужестранец, ты должен последовать за мной! У тебя есть бумаги?

Роза направляет на стражника пальцы левой руки, выпростав из них шипы, которые впиваются стражнику в грудь. Лицо стражника сперва багровеет, потом становится бледным, как смерть. Он медленно оседает на пол.

Снаружи темнеет, и ветер, который только что мяукал, как котенок, начинает завывать, словно бешеный кот. Роза расправляет полы плаща, словно перепончатый лемур, планирующий с дерева на дерево, оседлавший порывистый ветер, летящий над долиной все быстрее и быстрее, ускоряясь при помощи реактивной струи сернистых, раскаленных добела кишечных газов, рассекая небо, словно комета, подталкиваемый скопившейся в нем за миллионы и миллионы лет энергией животного пищеварения.

Я захожу выпить в нешумный бар, столы накрыты, приглушенные звуки беседы, хорошо одетые клиенты – судя по всему, статисты. Метрдотель чрезвычайно почтителен, как и положено; он подводит меня к свободному столу.