Пассажир с осторожным интересом спросил:
– А признайся, голубчик: ты уверен, что сказал ей правду?
– Ну… насчет часов я, наверно, зря. А насчет канарейки… Да и вообще… Так обидно сделалось. Как тут извиняться?.. Она губы поджала, и давай звонить на вокзал, про расписание. А тот поезд, который нужен, уже ушел. С автостанции сказали, что билетов на автобус нет. Тогда она на пристань позвонила, а тут этот «Кобург». Она говорит: «Я иду за билетом, а ты уложи чемодан и ступай за мной…» А я сумку только взял с книжкой, а чемодан не стал собирать. Пускай назло ей останется…
– А может, решил, что она еще передумает?
– Вот уж нет… – Мальчик взялся за спинку стула и утомленно откинулся назад. – Такие, как Анна Яковлевна, ничего не передумывают… А я тоже… А спина у вас, по-моему, уже не болит. Да?
– Что? – Пассажир приподнялся на локтях. – Не может быть… В самом деле… – Он осторожно пошевелил поясницей.
Мальчик улыбнулся и провел ладонью по лбу.
– Сейчас болеть не будет. По крайней мере до утра… Я вас нарочно разговором отвлек, чтобы легче было боль убрать.
– Ох, спасибо… Как же это у тебя получается?
– Получается… иногда. – Мальчик встал и серьезно сказал: – Только потом все тело гудит и есть ужасно хочется.
Мыс Город
В конце короткого коридора была буфетная дверь. За дверью оказались три липких столика (за ними никого не было) и прилавок с хмурой полной теткой в кокетливой кружевной наколке.
Мальчик взял у буфетчицы две котлеты и стакан теплого чая. Разменял хрустящую трешку – свой дорожный запас. Буфетчица сказала, что рублей нет, и дала сдачу одинаковыми монетками по пятнадцать копеек.
Гарнир из вареных макарон отдавал тухлым, но котлеты все же пахли котлетами, и мальчик сжевал их, помазав горчицей. Проглотил чай. К тарелке с хлебом нахально шел крупный рыжий таракан. Мальчик повернул к нему, словно зеркальце, прямую ладонь. Таракан попятился, встал на задние лапы, ощетинил усы, кинулся на край стола и спрыгнул.
– То-то же, – сказал мальчик. И ушел на корму.
Здесь, под косо подвешенной лодкой, расположился небольшой студенческий табор. Кто-то спал, привалившись к рюкзаку, кто-то тихо разговаривал и смеялся. Похожий на цыгана парень сидел на стопке рыжих спасательных жилетов и трогал струны гитары. Мальчик встал у перил с проволочной сеткой, поразглядывал стройотрядовцев и стал смотреть на реку.
Небо совсем очистилось, солнце уже пряталось за кромку леса на высоком берегу и лишь изредка стреляло красноватыми лучами из-за верхушек елей. Другой берег, низкий, луговой, был покрыт оранжевым светом. На нем хорошо видны были деревни с почерневшими рублеными избами и деревянными церквушками, которые еще не разобрали и не свезли в заповедники.
Потом выплыло из-за поворота село. Уже не с одной, а с несколькими церквами. Главная была каменная, белая и ярко светилась под наклонными лучами. Золотисто-зеленый берег, желтый плес, темные и светлые колокольни, купола…
– Ну, прямо Углич, что на Волге, – сказал кто-то среди студентов.
– А и так почти Углич. Уголичи-Северские. Давний оплот здешних староверов. Даже цари ничего с ними не могли поделать…
– Этакая Русь рядом с Западом…
– История, чего ж тут…
Девушка в синей аэрофлотовской пилотке подняла от рюкзака голову и спросила гитариста:
– Миша, а ты песню про Углич помнишь?
Тот прихлопнул струны.
– Ту, что Димка Ярцев сочинил? А как же. Мы ее и там… помнили. Правда, командиры косились, не в жилу, мол. Но все равно…
– Эх, Димка, Димка… – сказали за грудой рюкзаков. – Главное, перед самым дембелем…
Гитарист переливчато перебрал струны, откинул волосы, посмотрел на Уголичи-Северские и запел… Голос у него оказался высокий, почти как у девушки.
Раскалил закат на небе угли
И с размаха на реку обрушил.
И глядится в воду древний Углич
С темно-красной церковью-игрушкой…
Парни и девушки начали подвигаться к певцу, окружили. Мальчик его уже не видел. Но голос звенел.
…А игра была – не на свирели,
У крыльца толпой бояре стали.
«Покажи, царевич, ожерелье…»
И по горлу – с маху острой сталью…
Вот и все. Легенда или сказка…
От заката взгляды поднимите:
Виден в небе храм в багровой краске —
Жил да был на свете мальчик Митя…
Мальчик вспрыгнул на планшир, ухватился за трубчатую стойку фонаря. За головами и спинами опять увидел гитариста. Тот наклонился над струнами, голос у него как бы потемнел:
Жил да был… Над Волгою затишье.
Не спеша звезда в закат упала…
И вдруг с плачущим, чисто цыганским вскриком, со взмахом отброшенных волос:
…А за что во все века мальчишек
– Топорами, пулями, напалмом?!
Мальчик вздрогнул и соскочил на палубу. И услышал уже из-за голов:
Тонкий крест стоит над облаками,
Высоко стоит над светом белым.
Словно сам Господь развел руками,
Говоря: а что я мог поделать?
Тихо стало, и в плеске забортной воды, в бледнеющем оранжевом свете Уголичи-Северские медленно проплывали мимо «Кобурга», который к этой пристани почему-то не причаливал…
Мальчик постоял еще на корме. Песен больше не было. Да и слушать другие после этой, про Углич, не хотелось. Он ушел на середину парохода, сел на скамейку из крашеных реек, у стенки с каютными окнами. Здесь палуба была совсем узкая – от скамьи до бортового поручня не больше метра.
Прошел пассажирский помощник. Мальчик подтянул ноги, поставил пятки на скамью. Помощник сказал равнодушно:
– Один, значит, едешь? Гляди не балуйся.
Мальчик обнял колени, ткнулся в них подбородком.
За высоким кожухом вертелось и расталкивало воду гребное колесо. Сквозь этот шум слышен был миролюбивый звон комаров. Вверху, на мостике, сказали:
– Иван, флаг сыми, видишь, солнце ушло.
Оранжевый свет угас, небо стало зеленоватым. Мальчик знал, что потемнеет оно не скоро. Время белых ночей давно кончилось, но до осеннего равноденствия было еще далеко, и над здешним речным и лесным краем подолгу стояли белесые сумерки.
Появился на палубе Пассажир. Присел на край скамьи. Помолчал. Сказал неловко, но бодро:
– Да, голубчик, ты меня прямо воскресил.
– Вот и хорошо, – вздохнул мальчик. Не обернулся, смотрел, как наплывает высокий и почти черный мыс.
Это был крутой полукруглый холм. Лесистый, сумрачный. С обрывистым выступом над водой. Выступ напоминал забрало рыцарского, колючим гребешком украшенного шлема. Кромка «забрала» была без леса – ломаный гранитный край с редкими деревцами. От него до воды – метров сто, наверно.
И вот эта махина двигалась на пароход. Видимо, фарватер проходил недалеко от обрыва. Там ярко горела красная капля бакена, отражалась дрожащей стрункой. Пассажир спросил:
– Спать не собираешься?
– Рано еще. Да и днем выспался.
– Это верно. Я тоже подремал… Все как и должно быть.
– Что «должно быть»? – отозвался мальчик. Без особого, впрочем, любопытства.
– Это я так… Извини, я хочу спросить… Допускаю, что выгляжу назойливым, но все-таки… Мне кажется, что тебя что-то беспокоит. Грызет, как иногда выражаются… Не могу ли я помочь?
Мальчик не удивился. Сказал, все так же глядя на мыс:
– Но меня ничего не грызет… Думаете, будто я боюсь, что дома попадет? Ничуть.
