– Егор, не лги. Утром ты обещал расправиться с Ямщиковым, когда тот вступился за второклассников.

– А чего он не разобрался, а суется! Ему везде за справедливость бороться надо!.. Я сгоряча и сказал: «Обожди, ты от меня получишь». Так можно каждого в бандиты записать, если к словам придираться…

– Егор, – значительно сказала Клавдия Геннадьевна. – Может быть, не следует выкручиваться? Хотя бы сейчас… – И она перевела выразительный взгляд на Михаила.

– Клавдия Геннадьевна, – улыбнулся Михаил. – Мне не хотелось бы играть роль пугала. Пусть Егор Петров знает, что я здесь по другому делу, хотя и шел вчера вместе с Ямщиковым до троллейбуса… Может быть, как раз в этом случае Петров будет искреннее. – И усмехнулся про себя: «Не будет. Не таков…»

В глазах Егора мелькнуло облегчение.

– А чего мне выкручиваться, если я его не трогал?

– Но ты стоял тут же, когда твои дружки били Ямщикова. И не вступился за товарища по классу, – сказала директорша.

– Клавдия Геннадьевна, – произнес Петров уже совсем уверенно, даже со скрытой усмешкой. – Товарищ по классу – это не всегда товарищ. А с Копчиком у Ямщикова свои дела. Они и выясняли. Я-то при чем?

– А двое других помогали Копчику, не так ли? – сказал Михаил.

– Когда они полезли, я и вмешался! Сказал: «А ну, кончайте!» Можете спросить Ямщикова! Он, конечно, меня терпеть не может, но врать не будет. Он же принципиальный.

– Ну что же, и спросим, если понадобится… – пообещала директорша, и Михаил уловил в ее тоне слабинку. – И думаю, что тебе будет трудно доказать, что твоя роль была столь благородна…

Егор Петров обрел уверенность на сто процентов.

– А почему я должен доказывать? Кто обвиняет тот пусть и доказывает! Это называется «презумпция невиновности». В программе «Человек и закон» говорили. А то на любого человека можно что угодно наговорить, а он доказывай, что не верблюд…

Клавдия Геннадьевна посмотрела на Михаила: вот, видали молодца!

– Юридически подкованный субъект, – сказал Михаил. Он приглядывался к мальчишке все с большим интересом. Даже с некоторым одобрением. Тот явно пережимал директоршу в полемике. Но вспомнил Михаил беззащитного Ямщикова и представил, каково ему пришлось одному против четырех. И ожесточился: – Знаете, Клавдия Геннадьевна, вы зря тратите время на дискуссию. В словесных поединках такие всегда выкручиваются.

Петров сжал губы в длинную прямую черту и равнодушно глянул на Михаила сильно позеленевшими глазами:

– Какие «такие»… гражданин старший сержант?

– Егор!

– Ничего, Клавдия Геннадьевна, я не обидчивый… Какие «такие»? Владеющие речью, знающие о презумпции невиновности. С интеллектом телевизионных знатоков и душами шкурников.

«Эк ведь меня… – подумал Михаил. – С чего это?»

Егор, глядя выше головы Михаила, сказал с ленцой:

– Что-то я не пойму. «Субъект, шкурник». Это ведь уже оскорбление.

– Оскорбление – это когда незаслуженно, – сказал Михаил и ощутил зыбкость своей позиции.

– А я чем заслужил? – глаза Егора блеснули почти настоящей обидой. – Вы что обо мне знаете? Или уже следствие провели?

– Е-гор, – сказала Клавдия Геннадьевна.

– А что Егор? Милиции все можно, да? Она «при исполнении», она всегда права! И пожаловаться некому.

– Ну, почему же? – скучно возразил Михаил. – Жалуются сплошь и рядом. И с успехом. Напиши жалобу и ты.

– На деревню дяде милиционеру?

Михаил вынул записную книжку, ручку и при общем молчании писал целую минуту. Все данные и адрес. Вырвал листок.

– Прошу. Пиши заявление. А я потом приеду специально, принесу свои извинения… Если не сумею доказать, что ты хорошо знаком с Копчиком и обдуманно караулил Ямщикова.

Егор бумажку взял. Прочитал и (вот стервец!) аккуратно спрятал в нагрудный карман. Потом сказал со смесью обиды и снисходительности:

– Ну ладно. Ну, даже если я подговорил Копчика разбить губу Ямщикову, в тюрьму вы меня не посадите. А такие выражения использовать все равно не имеете права.

– Петров! – Клавдия Геннадьевна заговорила с хорошо рассчитанной железной интонацией. – Я сейчас тоже употреблю выражение. Я считаю твою вчерашнюю выходку свинством, а сегодняшнее поведение наглостью. Если на основании этого ты сделаешь вывод, что я назвала тебя наглецом и свиньей – дело твое. Можешь писать в районо, адрес возьми у секретаря… А я со своей стороны обо всем происшедшем немедленно позвоню отцу. Ступай.

– До свиданья, – сказал Егор и пошел к двери. А от порога сообщил: – Звонить лучше матери. Отец все равно на объекте.

– Вот такой фрукт… – Клавдия Геннадьевна виновато посмотрела на Михаила, когда дверь закрылась.

– Любопытный образец… – Михаил все еще испытывал что-то вроде досадливого сочувствия к Петрову.

Клавдия Геннадьевна шумно вздохнула, покрутила телефонный диск.

– Алло… Добрый день, Алина Михаевна… Да, я. Вы меня уже по голосу узнаете… Спасибо, как обычно, в трудах… К сожалению, да… Грустно говорить об этом, но приходится. Пока точно не знаю, но известно одно: с какими-то ребятами подкараулил своего одноклассника, и они его слегка поколотили… Нет, Алина Михаевна, к сожалению, он инициатор… Тот мальчик тоже не прост, но не из тех, кто отстаивает интересы кулаками… Ну, как он объясняет? Вы же знаете, говорить Егор умеет, аргументы найдет всегда, в уме ему не откажешь. И тем не менее… Вот именно. Важно, чтобы он осознал. Вот-вот, об этом я и хочу попросить… Мы – разумеется, но и вы со своей стороны… Да, спасибо… Конечно, конечно, созвонимся. Всего доброго. – Она подняла на Михаила виноватые глаза: – Вот так и приходится… А что я могу сделать? От его отца зависит ремонт школы и масса всего другого… Неужели я совсем беспомощно разговаривала? Вы так на меня смотрите…

– Простите… – Михаил передохнул, чтобы прогнать ощущение жутковатой пустоты – такое, как перед распахнувшимся парашютным люком за секунду до прыжка. Это чувство у него возникало при любых резких неожиданностях. – Я услышал имя. Алина Михаевна?

– Да. Немного необычное…

– И знакомое… – Михаил сморщил лоб и прикусил губу.

Клавдия Геннадьевна смотрела вопросительно. «Нет, стоп», – сказал себе Михаил.

– Что-то вертится в голове, – неуклюже соврал он. – С чем-то связано… – Этот Егор Петров… он не мог раньше иметь дела с нашим ведомством?

– Да, возможно… Кажется, года четыре назад он не поладил с отцом и удрал из дома. Характер-то видите какой… По-моему, вернули с милицией. Но это давний случай. Вообще-то у них нормальные отношения, прекрасная семья и…

– Простите, а они… из здешних мест? Коренные?

– Право не знаю. Я ведь в этой школе всего третий год… А в чем дело? Вас что-то встревожило?

– Да ничего особенного… Одна зацепка в мозгах… связанная уже не с Егором, а с совершенно другими людьми. Возможно, я и ошибаюсь… – опять неловко вывернулся Михаил. И тут же непоследовательно спросил: – А Егору-то сколько лет сейчас?

– Ну… четырнадцать, естественно. Восьмой класс…

– Да, разумеется… А родился он здесь?.. Видите ли, мне интересно знать, не жил ли кто-нибудь из Петровых на юге.

Пряча в глазах искорки любопытства, Клавдия Геннадьевна поднялась:

– Это нетрудно узнать. В личном деле наверняка есть копия свидетельства о рождении.

Она вышла и через две минуты принесла тонкий листок.

– Да, вы правы… Родился первого июня шестьдесят восьмого года, место рождения – Севастополь…

Из директорского кабинета Егор ушел с ощущением победы. Не потому, что выкрутился и осадил этого сержанта (личность, видимо, все-таки случайную), а потому, что почуял под конец разговора: нет у директорши доказательств, а главное – нет желания эти доказательства добывать и «двигать дело».

Слушать писателя Егор больше не пошел, сумка была при нем, раздевалку уже открыли, и через полчаса он оказался дома.

Едва успела мать скормить ему обед, как позвонил некий Гриб, человек не из «таверны», но знакомый Курбаши и к компании Больничного сада благоволивший: