Но нет, было и целое! Почти…

– Вот… – Саша с коротким выдохом перевернула большой выгнутый осколок.

На темном, как уголь, лаке были красно-коричневые фигурки с черной прорисовкой лиц, складок одежды и завитков волос. Кентавр с кудрявой бородой, женщина в широком хитоне и тоненький босой мальчик с перехваченными шнурком волосами и в легкой рубашонке (кажется, называется «туника»). Лица у всех троих были спокойны, однако в позах ощущалось действие. Кентавр держал своей ручищей руку-стебелек мальчика и притягивал к себе. Мальчик слегка упирался, но, видимо, не из боязни, а скорее, из баловства. Женщина с заметной тревогой придерживала мальчишку за плечо: «Ну куда же вы его хотите увести?»

По верхнему краю рисунка тянулись квадратные завитки эллинского узора. Задняя часть лошадиного туловища кентавра была отколота. Ноги женщины и нижний край хитона – тоже. А мальчик весь был целехонек – гибкий, шаловливо-упрямый. Живой…

Саша тепло прошептала у Колиной щеки:

– Смотрите, кентавр, наверно, задумал превратить его в такого же, как он сам, наполовину лошадь…

– Ну, если и превратит, то не насовсем, а на время. Чтобы попрыгал по лугам, как жеребенок. Попрыгает и вернется к… маме… – включился в игру Коля. И почему-то смутился.

– А если не вернется? Ой, вот страх…

– Опять это слово! – старательно возмутился Коля, чтобы прогнать смущение. – «Страх» да «страх»! Еще раз скажешь так, тогда…

– Ой… а что будет? – Она вроде бы испуганно сощурила один глаз и сморщила переносицу.

–Тогда… щелчок по носу! Во… – Коля сложил колечком указательный и большой пальцы.

– Ой…

– «Ой» тоже нельзя говорить, это все равно что «страх»… – расхрабрился Коля.

– Ладно… – покладисто сказала Саша. – А вот смотрите еще…

– И не говори мне «вы». Что это такое? Я тебе кто? Наследный принц? Я же не говорю тебе «смотрите-извините»…

– Но вы же из образованных, а я…

– Будет щелчок! Как за «ой» и за «страх»!

– Ой… Нет, это не считается, это я нечаянно. Больше не буду.

– То-то же…

– Смотр… ри… Вот эти бусинки… Отец Кирилл сказал, что их носили такие тетеньки две тыщи лет назад… – она мизинцем показала на женщину, которая удерживала мальчика. – Вот, здесь даже нарисовано…

– Да, видно… – Они склонились над осколком, почти коснувшись висками. Потом Коля поднял к глазам черную монетку. – Саша, смотри! Здесь, кажется, Геракл борется со львом.

На монетке в самом деле сплелись крошечный гривастый лев и мускулистая человеческая фигурка.

– Льва-то я давно разглядела. А этот Гер… какл… он кто?

– Греческий герой. Он совершил двенадцать подвигов. И один из них – борьба со львом. Геракл его задушил.

– Ой стр… Нет! Я не досказала!

– Ты не досказала «страх». Но сказала «ой». Подставляй…

Саша вздохнула, зажмурилась и вытянула вперед лицо с носом-клювиком. Костя, замерев, коснулся клювика ногтем.

– Вот так… А в следующий раз будет со стр-рашной силой…

Тетушка и Лизавета Марковна, беседуя о своем, ушли в другую комнату. Коля и Саша поразглядывали еще, пообсуждали полушепотом херсонесские находки. Саша призналась тихонько:

– Я их пуще всего на свете люблю собирать. Когда ищу, будто сама попадаю… в ту страну… Там, говорят, было красиво…

– Еще бы! Там везде стояли белые храмы с колоннами и статуи…

– А мальчишки надо мной смеются. Они сами-то пули да осколки собирают и вообще всякое, что осталось от войны. Чтобы продавать приезжим. А про мое говорят: «Кто это купит!» А я и не хочу продавать…

– Саша, а мне ты покажешь, где такие находки?

– Конечно! Только это надо когда тепло, сейчас земля замерзла и пальцы стынут…

Коля быстро глянул на тонкие Сашины пальцы с коротко остриженными ногтями и перевел глаза на черепок с кентавром. Взял, подышал на него, потер обшлагом нарядной желтой рубашки. Лак заблестел сильнее, а мальчик будто шевельнулся.

– Нравится? – шепотом спросила Саша.

– Еще бы…

– Коля… Тогда я вам… тебе это дарю.

– Да ты что!

– Не отказывайся. Ты же именинник, именинникам обязательно делают подарки.

– Ой, Саша… – выдохнул он стесненно и обрадованно.

– Ага! – обрадовалась и она. – Подставляй нос!

– Как? Отчего это?

– Ты сказал «ой»!

– Но… про меня же уговора не было!

– Ну и что же, что не было! Получается не по правде!

Счастливо жмурясь, Коля повернул к ней лицо и вытянул шею. И носом ощутил касание гладкого ноготка.

– Это на первый раз. А потом будет со стр-рашной силой… – и Саша засмеялась, будто посыпались из горсти стеклянные шарики. И Коля засмеялся. И делалось им все смешнее, и скоро они хохотали, откинувшись к спинке диванчика и болтая ногами в одинаковых полосатых чулках. И было бы это неизвестно как долго, если бы не вошли Тё-Таня и Сашина мама.

– Сашенька, пора домой. Скажи «спасибо» и «до свиданья»…

Когда они ушли, Коля посидел еще, улыбаясь, сложил в папку журналы и опять потер обшлагом древний черепок.

– Тё-Таня, взгляните, что Саша подарила.

– Ну-ка, ну-ка… – Татьяна Фаддеевна водрузила пенсне, которое надевала не столько ради остроты зрения, сколько для «представительства». – Ох, да это же осколок эллинской вазы! Какой прелестный фрагмент! Здесь целая жанровая сцена…

– Да! – Колю словно бесенок толкнул колючим локтем. – Это знаете что? Это…

В прежние дни Коля не решился бы так шутить, чтобы не искушать судьбу. И чтобы лишний раз не вспоминать плохое. Но сейчас он ощущал счастливую защищенность от прошлого и радостную уверенность, что дальше все будет хорошо. И отомстил беспощадной шуткой за недавние петербургские дни, за свои слезы и стыд.

– Это вы, я и адмирал. Он тащит меня в корпус, а вы не отдаете…

– Николя́!

– А что? Разве не похоже?

– Совершенно не похоже, – сухо сказала она по-французски и сняла пенсне. – Даже не понимаю, мон шер, что за фантазия… И зачем ты опять вспоминаешь об этом?

«Чтобы не бояться вспоминать. И чтобы вообще не бояться». Но этого он не сказал, а отозвался беспечно:

– Да так… – И опять погладил осколок. Словно просил у него прощения. Потому что в самом-то деле на древнем рисунке было совсем не то. Была веселая сказка. Наверно, кентавр уговорит женщину отпустить сына с ним в широкую скифскую степь и превратит его на часок-другой в быстроногого кентаврёнка. И тот сделается похожим на мальчишку-всадника, который солнечным осенним днем скакал рядом с вагоном. Долго скакал. Словно хотел навсегда запомниться Коле. И запомнился…

Это было в начале октября, вскоре после Покрова. Суетливый поезд, свистя и дымя, спешил из Петербурга в Москву. В купе, кроме Татьяны Фаддеевны и Коли, ехала престарелая дама в старомодном салопе и ее прыщеватая племянница лет шестнадцати. Старуха (от которой пахло аптекой) постоянно дремала, укрывшись шотландским пледом. Племянница, сидя прямо, словно с привязанной к спине палкой, все время читала немецкую книгу с унылым готическим шрифтом и время от времени отрешенно взглядывала поверх нее. И мимо Коли. Это была скукотища.

Зато снаружи был праздник!

Коля торчал у окна в тесном коридорчике. За окном густо синело безоблачное небо, убегали назад мимо окна и плавно поворачивались у горизонта разноцветно-желтые леса. В них прятались лужайки со стогами, приземистые деревеньки и маленькие церкви с ярко-белыми колокольнями. Такая красотища… Ее чуть не испортила тетушка. Она оказалась рядом и конечно же не упустила случая внести в эту красоту воспитательную струю. Принялась цитировать стихи «Железная дорога», что позапрошлой осенью были напечатаны в ее любимом журнале «Современник».

– Помнишь, Николя́?