Стоял душный, но ветреный июньский полдень, в жарком воздухе, насыщенном запахами раскаленного асфальта и выхлопных газов автомобилей, носилась пыль вперемешку с назойливым вездесущим тополиным пухом. Столица превратилась в гигантскую парилку, и населению мегаполиса оставалось уповать только на то, что синоптики, обещавшие вечернюю грозу, на этот раз не ошибутся в своих прогнозах. Июнь две тысячи восьмого побил все рекорды среднемесячных температур за последние сто лет (старожилы, как обычно, не могли ничего припомнить), и то тут, то там в пригородной зоне вспыхивали лесные пожары и едким дымом исходили тлеющие торфяники.

Кононов сидел под тентом летней пивнушки, пристроившейся в чахлом скверике на углу 6-й Студенческой и Воскресенской, и, водрузив локти на столик, цедил пиво, то и дело смахивая с бровей капли пота. В углу вяло переругивалась кучка каких-то восточных людей, а больше в пивном заведении никого не было. Да и кто это будет накачиваться пивом в полдень пятницы? К тому же, не рядовая пятница стояла на дворе, а пятница, тринадцатое… По пятницам большинство горожан работает, а те, кто не работает, не могут позволить себе раскошелиться на пиво… а другая категория неработающих пьет пиво не здесь, в окраинном районе – сонмище безликих многоэтажек, а в совсем других местах, и необязательно именно пиво. Кононов же сидел здесь потому, что сегодня получил расчет, и еще потому, что уединяться в выжженной обезумевшим солнцем квартире ему совершенно не хотелось. Ничего ему не хотелось, даже пива. Но надо же было хоть чем-то заняться…

Охранником в агентстве «Вега» он проработал без малого два года. И ушел отнюдь не по своей воле – просто хозяин намеревался пристроить своего, вернувшегося после отсидки. Кононов на него не обижался, понимал, что босс не мог поступить иначе – был чем-то крепко обязан возвращенцу, на что и намекнул в разговоре с Кононовым. И смотрел виновато…

Да, Кононов не обижался, вернее, старался не обижаться – но что делать дальше? Как и чем зарабатывать себе на хлеб, пусть даже и без масла? Сорок лет он топтал эту многострадальную землю, и была у него за плечами и работа рекламным агентом, и книготорговля, и перепродажа всякого ходового товара… Думал ли он, заканчивая некогда исторический факультет университета, что никому не будет он нужен со своей специальностью (если, конечно, есть такая специальность – «историк») в новую, ошеломляющую своей непредсказуемостью и безбашенностью эпоху девяностых годов – последних годов агонизирующего тысячелетия, – вереницей черных воронов пронесшихся над развалинами великой державы?

Не думал. Ни разу ни единый отзвук не донесся до него из будущего, и никогда не видел он пророческих снов. А назойливые цыганки-гадалки, как обычно, врали.

Он не знал, что делать дальше, и сидел в пивнушке в двух кварталах от собственной квартиры, и выпитое пиво тут же проступало потом на лбу и на спине под прилипшей к телу рубашкой.

Можно было, конечно, допить пиво, потом поплакаться жене и, прихватив все свои сбережения, податься куда-нибудь на восток или на север, или на юг, предлагая себя в качестве недорогой рабочей силы, но и с этим были проблемы.

Во-первых, у него не было жены. Вернее, была когда-то, лет пятнадцать назад, но давно затерялся ее след, и вряд ли он узнал бы ее теперь в вагоне метро или на улице. Во-вторых, никаких сбережений – ни больших, ни маленьких – у него тоже не было. А в-третьих, не хотелось ему уезжать ни на север, ни на юг. Если уж и уезжать куда-то – так только в родную Тверь, которую он помнил еще Калинином… но там его никто не ждал. К тому же, навсегда впечатались в память прочитанные когда-то чьи-то строки: «Можно в те же вернуться места, но вернуться назад невозможно…»

Он уже успел убедиться в абсолютной справедливости этих горьких строк.

В общем, никаких перспектив не наблюдалось, и пиво казалось Кононову горьким, как те строки. Горьким, как жизнь.

Ветер гонял по газонам и щербатым тротуарам обрывки упаковок от мороженого и смятые одноразовые стаканчики. Проносящиеся туда-сюда ошалевшие автомобили казались глазастыми чудовищами, а люди – уродливыми куклами на батарейках; их движения были вялыми и наводили на мысль об истечении срока годности батареек. Нелеп и никчемен был мир в жаркий июньский полдень, и столь же нелепым и никчемным в этом мире ощущал себя Кононов.

В рокоте, донесшемся с выцветшего неба – оно напоминало застиранную тряпку, – на несколько мгновений утонул привычный уличный шум. Из-за плоских крыш многоэтажек, покрытых порослью телевизионных антенн, выскочили два пожарных вертолета и, разгребая винтами желеобразный воздух, унеслись за крыши таких же многоэтажек по другую сторону от пивной.

«Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…» – вспомнилось вдруг давнее, детское.

Кононов грустно усмехнулся. Ни бесплатного кино, ни эскимо в обозримом будущем отнюдь не ожидалось…

Переведя взгляд с небес на землю, он обнаружил, что возле его столика стоит пожилой смуглый мужчина довольно крупного телосложения, облаченный, несмотря на африканскую жару, в темный, с отливом, пиджак. Редкие волосы мужчины были аккуратно и тщательно зачесаны над высоким, изрезанным глубокими складками лбом без единой капельки пота, черные «итальянские» глаза под мохнатыми бровями смотрели на Кононова с каким-то непонятным интересом. Незнакомец показался Кононову похожим на дона Корлеоне из знаменитого фильма – может быть, потому, что этот фильм вновь не так давно показывали по одному из телеканалов.

– Кононов Андрей Николаевич, – слова «крестного отца» прозвучали скорее утвердительно, чем вопросительно.

Кононов изумленно распрямился, недоумевая, как возник здесь этот совершенно незнакомый ему человек. В поле его зрения попало пристроившееся у бордюра наискосок от летнего кафе элегантное темно-синее авто с приоткрытой передней дверцей. Кононов не мог сказать, стояло ли оно там и раньше или подъехало только что – погруженный в свои невеселые мысли, он не обращал особого внимания на окружающий мир. Можно было предположить, что «дон Корлеоне» приехал именно на этом автомобиле и вошел в кафе под рокот пожарных «вертушек», спешащих туда, где много огня и дыма.

Оставался второй вопрос: откуда этому породистому незнакомцу с гладко выбритыми щеками и подбородком и безукоризненно чистым белым воротником известно имя пьющего пиво ничем непримечательного мужчины в обыкновенной серой, промокшей на боках и животе рубашке с короткими рукавами и потрепанных джинсах, этой весной отпраздновавших свое четырех… нет, уже пятилетие? В газетах его фото, вроде бы, не печатали, да и работники телевидения отнюдь не баловали вниманием.

– Вполне возможно, – медленно ответил Кононов, пробежав взглядом по ровным стрелкам темных, в тон пиджаку, брюк дона Корлеоне. – А что, хотите взять интервью?

Да, настроение у него было далеко не самое радужное.

– Можно присесть? – осведомился незнакомец, уже отодвигая стул напротив отставного охранника.

Кононов молча пожал плечами и, уткнувшись в кружку, сделал очередной горький глоток. Почему-то ему подумалось, что дон Корлеоне может иметь отношение не к мафии, а совсем наоборот – к милиции, и хоть не чувствовал он себя в чем-то виноватым – разве только в том, что угораздило его родиться на свет Божий в преддверии смутных времен, – но в животе возник неприятный холодок. Дон Корлеоне никак не походил на волшебника, имеющего намерение крутить бесплатное кино, а потом угощать мороженым.

– Андрей Николаевич, есть два варианта нашего разговора, – голос у дона Корлеоне был глуховатый, но слова он произносил четко и внятно, как хороший преподаватель… или как командир, излагающий суть задания подчиненным; и его манера держаться наводила Кононова на мысль о военных, «красивых, здоровенных»… – Первый вариант, – продолжал дон Корлеоне, – долгое кружение вокруг да около, рассуждения о погоде и видах на урожай. – Он выжидающе замолчал.