Он поднялся на ноги. Север ждал, опустив руки, спокойный, чужой и страшный. Сверкнул меч, и Дима, приучавший себя смотреть на солнце, ни на миг не зажмурил глаз перед его блеском. Он не замечал лица своего противника и не думал о нем больше, как о живом человеке. Он вообще не думал. Был только меч Севера. Отразить удар, потом следующий. Он забыл о том, что на них смотрят, не слышал криков болельщиков. Дима не нападал, потому что это было бесполезно: он уже видел Сирийца. «Дыхание, варвар, дыхание!» – кричал у него в голове голос Гемеллина.
Меч Севера, скользнув, ударил его по пальцам правой руки, и Вадим разжал их. Он не успел ничего предпринять. Север обезоружил его. И тогда у Димы заложило уши от воплей со зрительских скамеек. Кто-то орал фальцетом: «Получил! Получил!»
Баранов на мгновение замер, прикрыв грудь рукой, обмотанной ремнями, и вдруг весь амфитеатр взревел от восторга: Дима подпрыгнул и нанес вооруженному противнику потрясающий удар ногами. Такого здесь еще не видели. Приемы, отработанные в интернате, раз за разом сокрушали Севера на песок. Теперь Дима видел его хорошо: зубы сжаты, глаза сужены.
От очередного барановского броска Север ловко уклонился, и пока Вадим выпрямлялся, ударил его мечом в незащищенную грудь. Песок накренился, встав на дыбы, а потом исчез, больно хлестнув по спине. На мгновение Вадим перестал видеть и слышать. Он пришел в себя от того, что у него сводит челюсти, так сильно он сжал зубы. Его снова затошнило. Потом он почувствовал, что его толкают в бок, и он тяжело перевалился на живот. Он понял, что Север собирается добить его ударом в затылок, и стоя над ним, ждет, когда публика потребует этого. Дима повернул голову набок и задышал ртом. Перед глазами был песок, взбитый ногами. Баранов вздрагивал спиной, ожидая удара. Но вместо этого Диму потащили куда-то прочь, еще живого.
Откуда-то возник Арий Келад и деловито, с полнейшим равнодушием к моральным и физическим мукам Баранова, принялся смазывать его рану гусиным жиром, который моментально растаял и начал стекать на живот неопрятной струйкой. Дима молчал, прикрыв глаза. Келад туго перевязал его чистым полотном, потом заговорил о чем-то с Воконием, но это все было уже совершенно неважно.
– Эй, Вадим!
Дима лениво открыл глаза. В дверном проеме показалась лохматая голова Мосхида, присевшего на корточки.
– Чего тебе?
– Пожрать принес, вот чего, – ответствовал грек.
– Принес так давай, – сказал Дима.
Мосхид заворчал и ушел, оставив плошку прямо на пороге. Дима сел, дотянулся и стал есть. Это была полбяная каша с медом и козьим молоком. Арий Келад уверял, что от этого блюда даже умирающий почувствует могучий прилив сил. А Дима не был умирающим. Он стремительно поправлялся.
А ведь каша действительно бодрящая, внезапно подумалось ему. И сразу захотелось пошататься по улицам Гераклеи, увидеть вновь белые дома, освещенные ярким солнцем и подкрашенные закатом, увидеть загорелые лица моряков, рыбаков и пиратов, услышать голоса и смех, вдохнуть воздух, пахнущий морской водой.
Он вышел через калитку, охраняемую пятью изнывающими от скуки легионерами, и, пыля босыми ногами по остывающей вечерней улице, отправился в харчевню «У Кота», к гречанке Эдоне, о которой поговаривали, что она развратница и ведьма.[24]
В нескольких шагах от харчевни он остановился, потому что заметил Севера. Тот стоял, прислонившись к стене, на которой была нарисована девушка верхом на огромном коте, обкусывал с виноградной кисти ягоды и плевал косточками себе под ноги. Вадим виделся с ним в последний раз на арене. Он взглянул исподлобья и весь подобрался.
Север без улыбки кивнул ему, сделал знак не шуметь и показал глазами куда-то в переулок, за угол харчевни. Дима осторожно высунулся за угол.
Там играли мальчишки – сражались на самодельных мечах, выструганных из веток. Они прыгали, что-то выкрикивали, задыхались, и вдруг Дима сообразил: они играют в гладиаторов.
Один мальчик крикнул:
– Чур, я Баран! – и нанес удар ногой, старательно задрав ее на уровень своего конопатого носа.
Второй взвыл от досады и протестующе завопил:
– Мы так не договаривались!
– Я Баран! – победно кричал мальчишка, размахивая руками и ногами.
Дима перевел взгляд на Севера. Тот с удовольствием поглощал виноград.
– Вот ты и знаменит, – сказал Север с еле заметной усмешкой.
Дима пожал плечами.
– Меня не этому учили, – сказал он, наконец. – Меня учили лечить людей, а не убивать их.
– Ты врач? – с любопытством спросил Север.
Дима кивнул.
Север вытащил динарий.
– Это из тех денег, что я получил на последних играх, – сказал он. – Пропьем?
Их встретила Эдоне, невысокая женщина лет двадцати пяти, с косой, уложенной на голове короной, с золотистыми веснушками на скулах и руках.
Гладиаторы уселись за стол. Север вложил несколько динариев в крепкую ладонь женщины и ласково провел рукой по ее обнаженному плечу. Эдоне усмехнулась.
– Цекубского нет, – сказала она таким тоном, что Диме захотелось добавить: «Не завезли с базы». – И фалернского нет…
– Тащи испанское, – сказал Север.
– На все?
Север фыркнул.
– Мы простые гладиаторы, Эдоне, а не растленные аристократы. Нам ни к чему алкогольные ванны.
Женщина облокотилась о стол и заглянула в сумрачное лицо Вадима.
– Накормлю, напою и не обижу, – сказала она Диме значительно.
Дима сердито отвернулся.
Потягивая скверное испанское вино, Север сказал ему:
– Эдоне настоящая ведьма. Не теряйся, варвар. Ты ей нравишься.
– Ведьмов не бывает, – ответил Вадим.
Север принялся грызть яблоки одно за другим и задумчиво складывать из огрызков схему манипулярного расположения римского легиона. За соседним столиком три оборванных типа обсуждали итоги выборов в горсовет. Один сказал:
– Этот Марцеллин пролез в декурионы[25] очень хитрым способом…
– Терпеть не могу всякий сброд, – проворчал Север, отмечая яблочным хвостиком позицию военного трибуна. – Выборы в горсовет – не их собачье дело. Вонючие варвары…
– Так ведь ты… – начал Дима и замолчал, побагровев от собственной бестактности.
– Продолжай, продолжай, – насмешливо сказал Север, испытывая удовольствие от замешательства Димы.
– Ты же лишен прав римского гражданства, – сказал Вадим, глядя на засаленные доски стола.
– Ну и что? – с вызовом отозвался Север. Он хотел еще что-то добавить, но махнул рукой. Дима мысленно проклял этот идиотский разговор.
Внезапно Север посмотрел прямо ему в лицо.
– Знаешь что, Вадим, – сказал он, – хватит о моем римском гражданстве. Тебе вот известно, что ты лучший боец из всех, что мне встречались?
– Я вонючий варвар, – сказал злопамятный Баранов.
Север сблизил ресницы.
– О Марс Градив,[26] – воззвал он, – откуда такие, как ты, берутся, хотел бы я знать…
«Хорошо, что ты этого не знаешь», – подумал Дима мрачно.
К ночи оба они изрядно набрались.
– Ты из камня и железа, – внушал Диме Север, зеленый от бледности. – У меня никогда еще не было такого противника. Где ты научился своему искусству? В храме?
– В интернате, – ответил Дима и икнул. – В Ленинграде.
– Это город?
– Да. Огромный город. – Дима разволновался. – Он погружен в туман, розовый от искусственного света… Изредка из тумана выходит солнце…
– А я слыхал, что ты из рабов Варизидия, – заметил Север.
Дима сморщился.
– Да удушит его Мефитида, – ответил он. – В своих смрадных объятиях. Я и рядом с этим Варизидием не стоял.
В разговор вступил еще один завсегдатай харчевни – Арий Келад. Когда он появился здесь, собутыльники как-то не заметили.
– Привет, ребята, – сказал грек и потянулся к сосуду.
