Наконец брат Дубрава сказал:

– В чем же провинилась добытчик Кадаушка?

Девушка тряхнула короткими косичками:

– Лично я не считаю себя виноватой. И бригадир Гугуница – тоже.

– Мы – тем более, – заверил брат Дубрава.

Кадаушка навалилась грудью на стол.

– Оно плакало в темноте! – выпалила она. – А я что, должна была, по-вашему, пройти мимо?

– Нет, – твердо сказал брат Дубрава. – Равнодушие не в характере добытчика.

– Именно! – девушка торжествующе блеснула глазами. – Ну, я и взяла его к себе. Под кровать. А теперь они хотят, чтоб я какие-то объяснительные писала. Что я, дура? «Ты, говорит, напишешь объяснительную по факту и так далее, а я на основе твоей объяснительной напишу докладную» – ну не губинец ли? – а потом меня переведут в забой или вообще на штрафные… Я ему говорю: «Сам пиши, если делать нечего, а у меня работа стоит!» А он: «Пока не напишешь, будешь тут сидеть!» Ну не губинец ли?

– Губинец, – согласился брат Дубрава. – А кто это «оно», которое плакало?

– Секрет, – сказала Кадаушка.

– Кстати, – заявила Марион, – у нас тоже есть с собой один секрет.

– Ну и что? – спросила Кадаушка.

– А то, что если ты покажешь свой секрет, мы покажем свой.

– Может быть, твой секрет ничего не стоит!

– Может быть, твой тоже!

– Ну нет, – сказала Кадаушка, – мой секрет что надо. Гугуница вон видел. Скажи им!

Гугуница кивнул.

– Наш секретик тоже прелесть, – заверила Марион. – Жалеть не будешь.

– Погладить дашь? – спросила Кадаушка.

Марион кивнула. По лицу Гловача расползлась при этом ехиднейшая ухмылка.

«Секрет» Кадаушки помещался в бараке, где она занимала койку, отгороженную, как и прочие, ветхой пыльной занавеской и фанерными перегородками. На перегородке висели платья Кадаушки и выгоревший раскрашенный портретик, в котором не без труда можно было узнать Изолу – Упрямую Фею. На полу лежала стопка книг. Жесткая кровать, забранная солдатским одеялом с венком из засохших листьев в изголовье составляла единственный предмет мебели.

– Садитесь, – махнула рукой Кадаушка и первая плюхнулась на кровать. Удивительным образом все гости сумели разместиться на этом аскетическом ложе. Только Гловач предпочел сидеть на полу, скрестив ноги, да граф Мирко остался стоять, притиснутый к вороху платьев, свисающих с перегородки, как плющ.

– Ну надо же, – заметил Людвиг, – ты работаешь среди драгоценностей, а живешь…

– Ну? И как я живу? – взъелась Кадаушка.

Людвигу сразу стало неловко.

– Небогато, – пришла ему на помощь Марион.

– А зачем мне богатство? – пожала плечами Кадаушка. – Мне жить интересно и весело, а это подороже всяких сапфиров!

Тут из-под кровати донесся тихий, но отчетливый звук – долгий, с раздирающими сердце всхлипами. Гости замерли в безотчетном страхе. Кадаушка, гибко перегнувшись, заглянула под кровать.

– Выходи, – ласково позвала она. – Выходи, компанчик мой. Тебя здесь никто не обидит.

Повисла тишина. Кадаушка, болтая косичками, еле слышно нашептывала кому-то, а этот кто-то шелестел и вздыхал. Наконец девушка выпрямилась и торжествующе оглядела остальных.

– Выходит! – объявила она.

Из-под кровати медленно выбралось исхудавшее серое существо. Оно ползло на четвереньках, с усилием выволакивая тонкие трясущиеся ноги. Потом упало, тяжело переводя дух. Марион с ужасом увидела сквозь полупрозрачное тело крашеный пол и краешек пестрого плетеного коврика.

– Тень! – выдохнула она.

Тень села на полу и обратила к собравшимся лицо. Все его черты как бы расплывались, не имели ясности контуров. Они напоминали не вполне застывшее желе.

Тень обозначала мужчину лет сорока, может быть – пятидесяти, одетого в лохмотья когда-то многоцветного камзола. Оторванные галуны лохмотьями болтались на обшлагах, один рукав висел на нитке. Батист рубашки истончал и сделался серым от многолетней грязи. На ногах кое-как еще держались башмаки с бантами.

Тень барахталась на полу и тихо хныкала.

Гиацинта зажала ладонями уши. Кадаушка глядела победоносно: она гордилась своей находкой. Гугуница норовил заснуть, но на кровати было тесно, и он никак не находил, где пристроить голову. Брат Дубрава несколько минут смотрел на тень, полуоткрыв рот, а затем вдруг позеленел, закатил глаза и начал грузно оседать. Он упал бы на пол, если бы пан Борживой не послужил тому естественной преградой, а Мэгг Морриган не нахлопала бы его ладонями по щекам.

От тени волнами наползала тоска. Она была очень могущественной, эта тоска, в ней охотно тонула душа, и жизнь начинала казаться опасным и бессмысленным занятием. Мир как бы подвис над бездной, держась на тонкой ниточке. Пугающая вечность была повсюду. И повсюду надвигалось сожаление по каким-то неясным вещам.

– Морок, – прошептал Гловач и взял несколько бессвязных аккордов на лютне.

Заслышав музыку, тень заскреблась на полу, засучила ногами и хрипло, длинно застонала. Лютня умолкла.

Ни Кадаушку, ни Гугуницу, похоже, тоской не задевало. Напротив, колобашки относились к тени с деловитым состраданием.

Людвиг покинул безмолвно трясущую головою Гиацинту и опустился перед тенью на корточки. Закусив губу, стал рассматривать ускользающее лицо – оно вдруг показалось ему знакомым.

С тенью тоже что-то происходило. Завидев Людвига, она сперва замерла, съежившись, а потом принялась корчиться и закрывать лицо руками. Но сквозь ладони все равно просвечивали глаза, толстый нос и бледные губы.

– Я тебя знаю, – сказал тени Людвиг.

– Знаю… – глухо отозвалась тень.

– Он повторяет все слова, – объяснила Кадаушка, видимо, хорошо изучившая повадки своего питомца. – Смотрите! – И громко произнесла: – Планы по добыче – с опережением! Добытчик! Береги чистоту своей шахты!

– …с опережением… – прошептала тень. – …шахты…

– Смотри на меня! – прикрикнул Людвиг.

Тень послушно уставилась на него, не отнимая рук от лица.

– Я герцог Айзенвинтер. Узнал меня? – допытывался Людвиг.

– Узнал… меня… – бормотнула тень.

– Не «меня», а «вас, ваше сиятельство»! – сказал Людвиг. – Не прикидывайся тут губинцом.

– …губинцом…

– Ну, давай: «вас, ваше сиятельство»!

– …сиятельство, – послушно сказала тень.

– Ты – Иоганн Шмутце, – внушительно произнес Людвиг. – Королевский повар. Так? Повтори!

– …повтори…

– Иоганн Шмутце!

– Шмут…це… – пролепетала тень и вдруг воюще зарыдала.

– Слыхал? – крикнула Кадаушка. – Вот так он и плакал в забое. Что же я должна была бросить его там? Засыпали бы – и всех дел. Вспоминай потом.

– Может быть, он и хотел умереть, – сказала Гиацинта.

– Так вот в кого они на самом деле превратились, – шептала Марион. – Вот кем они стали…

Слезы текли по ее щекам.

Граф Мирко, борясь с тошнотой, зарылся в платья и притаился, как мышь. Чувства страха или тоски были для него совершенно внове. Он даже не подозревал, что совершенно здоровому человеку может ни с того ни с сего сделаться так скверно.

– Держать у себя это существо в качестве домашнего любимца довольно неосмотрительно, – заметил Штранден с деланным спокойствием.

– А куда я его дену, по-вашему? – тотчас окрысилась Кадаушка. – Его больше никто не берет.

– А начальство с докладными лезет, – добавил Гугуница, зевая. – Этот бедолага им, видите ли, трудности создает. Я-то знаю, чего они на самом деле добиваются. У них на лице написано, особенно у Кавардана. Сперва они его изымут – якобы для выяснения, а потом потихоньку спустят в отвалы.

– За что? – спросила Марион. – Это несправедливо!

– Вот именно! – подхватила Кадаушка. – Что он им сделал, такой несчастненький? Он же мухи не обидит! И на доброту отзывчивый. Я его молоком кормить пыталась, он, правда, кушать еще не может – слабенький… Но смотрит так преданно!

– За что? – протянул Гугуница. – Объясняю просто и доходчиво. Этот рыдалец, – он кивнул на тень, – тут как живой упрек. Мол, что же вы творите, добытчики?! Огнедум-то страшными делами ворочает. Будто мы не в курсе! Слушок такой и раньше шел. А теперь – вот, полное и стопроцентное доказательство. И чем он его так, хотелось бы знать? Ядом или радиоактивно?