Мертвецки пьяного цесаревича, обнаруженного в одной из верхних комнат, положили на носилки и прикрыли бушлатом. Что бы ни болтали обыватели Понта-Дельгада, потом всегда можно все отрицать. Какой инфант Мигель? Где вы его видели? Русского матроса скрючило от вашей паршивой еды, да так, что пришлось транспортировать его на носилках. Вот что вы видели. Ваши выдумки были бы смешны, не будь они оскорбительны!

И предприятие завершилось бы полным успехом, не веди дорога к «Победославу» через местный «эконом-класс». Чуть раньше – тоже обошлось бы. Но не в этом месте и не в этот час.

Причина была проста: подвыпившие русские матросы с «Победослава» уже успели повстречаться с подвыпившими английскими матросами с «Серпента».

Надменных британцев по пьяному делу лупят, как известно, во всех портах мира – чтобы просвещенные мореплаватели не слишком задирали свои британские носы. Битье ничуть не помогает, и к тому же англичане, большие мастера бокса, умеют давать сдачи. Но один англичанин против одного русского – совсем не то, что пятьдесят англичан против пятидесяти русских. И даже не то, что пятьдесят против тридцати, – перед русской кулачной стенкой, как будто специально придуманной для уличных драк, в коих фланги прикрыты строениями, а фронт похож на молотилку, спасует кто угодно.

Впоследствии так и не выяснили, кто первый начал потасовку, да, говоря по чести, и не очень-то старались докопаться до истины. Английского капитана, явившегося на борт «Победослава» с протестом, приняли холодно-вежливо и протест отклонили. Общее мнение офицеров высказал Канчеялов: «Наши люди в своем праве. Не подличай – не будешь бит».

О том, что подличают одни, а выбивают зубы другим, как-то не подумалось. Сын Альбиона? Этого достаточно. Еще свежи были в памяти подробности боя с пиратской эскадрой. Кто науськал исландцев? Из-за кого потонул «Чухонец»? Чьи уши торчат? Ну то-то же.

Начавшись, как всегда, пустячной стычкой, драка в три минуты переросла в великое побоище. Подобно птицам, в воздухе запорхали бутылки и стулья из летних кафе. Со звоном посыпались засиженные мухами стекла витрин, с противным визгом кинулись прочь жрицы любви по-истанбульски. Немногочисленная полиция разумно предпочла ретироваться, дабы не попасть под горячую руку…

Кулак против кулака. По-простому. Без чинов. Не того ли вечно жаждет матросская душа, запертая, как птица, в клетку жесткой корабельной дисциплины? И страшно, и опасно вырваться из клетки, но была не была! Краток миг абсолютной человеческой свободы – пользуйся!

И много-много лет спустя какой-нибудь сгорбленный, седой и плешивый ветеран той великой битвы, поддавшись на уговоры внуков, крякнет, потребует набить ему трубочку, поднесет уголек, глубоко затянется дымом и пойдет, пойдет рассказывать, озорно улыбаясь и молодея с каждым словом:

– Шрам видите? Это меня в сражении с пиратами приголубило, когда служил я на конверте «Победослав». А вот энтот, на голове – уже посля́, в драке. Англичанский унтер меня пивной кружкой приласкал в городе Понта-Дельгада, что на острове Сан-Мигель – святой Михаил по-нашему. Стоит этот остров посреди океана, и зимы там не бывает. Нас в тот день на берег отпустили. Ну, выбегаю я это, значит, из… словом, выбегаю откуда надо, а на улице уже Мамаево побоище и Вахрамеева ночь. Тут наскакивает на меня энтот унтер, да кружкой с размаху по голове. Я тогда молодой был, крепкий, так что сомлел не надолго. Очнулся, гляжу – баталия еще только начинается. «Бей англичашек!» – кричу – и в свалку. Гля – начальство тут же кулаками машет. Боцман Зорич. Ну, к энтому под кулак не суйся, энтот за двоих работает… Долго ли, коротко ли – погнали мы супротивника. Бегут англичане стадом, будто овцы, ругаются по-своему да зубы на ходу выплевывают, а мы за ними. Озлились, не отстаем. А тут – смех и грех – его высокоблагородие полковник Розен со своими морскими пехотинцами… Не любили мы их, потому как до судовых работ они не охочие, хотя, правду сказать, вояки что надо… А с ними – носилки, бушлатом покрытые. А под бушлатом – тс-с-с! – сам великий князь Михаил Константинович лежит, лыка не вяжет. Его в таком виде морпехи на конверт несли, потому что иначе доставить было невозможно… Вот на них-то мы, сами того не желая, англичашек и выгнали…

Вот так-то. Дальше – больше… Куда англичашкам деваться? Некуда. Но – храбрые ребята. Которые против нас вдругорядь повернулись – отбиваться, а которые вперед поперли, прямо на морпехов. Те – волей-неволей – тоже в кулаки. Носилки с великим князем на мостовую уронили. Полковник кричит, пытается вразумить тех и этих, остановить бесчинство, да разве ж остановишь? Ку-уда там! Плюнул его высокоблагородие, сам кого-то по уху смазал. Его императорское высочество великий князь из-под бушлата выбрался, сам из себя весь опухший, шатается, как старый плетень на ветру, глаза в кучку, а туда же – биться. «Спасай Сенегамбию!» – кричит. Попало ему – покатился. Но разделали мы супостата под орех! Сколько годов прошло, а всё приятно… Кхе… Набей-ка мне еще трубочку…

Чего? Что дальше было?.. Ты знай набивай туже. Вот этак большим пальцем прижми. А дальше… Да что дальше? С того дня никого из наших на берег не отпускали, вот что было дальше. Больше никак не наказали, а на берег – ни ногой. Пораненных, меня в том числе, доктор поправил. А через двое суток снялись мы и пошли на вест прямо через океан. Так-то. Но с морпехами мы с тех пор враждовать перестали. Кое-кто из наших рому припас, ну и выпили мы втихаря от нашего и ихнего начальства за содружество родов войск. Можно сказать, побратались. Господам офицерам следить за нами было недосуг – они у себя в кают-компании тоже пили. Только вахтенный начальник нет-нет да и высунет нос – все ли в порядке? – и сразу нырь обратно. Хохот оттуда. Новый вестовой командира – свойский парень – рассказывал, что пили они в честь участия наследника престола в народной дипломатии, уж не знаю, что это такое…

И оченно при том веселились.

Должность Фаддея Евлампиевича Недогреева называлась длинно: начальник Ялтинского уездного отделения Крымского губернского управления Отдельного корпуса жандармов. В этой должности Фаддей Евлампиевич служил всего год и поначалу рассматривал ее как удобный трамплин для карьерного взлета. Ну ладно, пусть не рывка умопомрачительной скорости, доступного только истинным баловням судьбы, но уж равномерного нечерепашьего продвижения по службе – наверняка. С течением времени, однако, выяснилось: несмотря на близость летней резиденции государя и имений великих князей, никаких особенных преимуществ эта должность не дает. Попыток покушения на царствующую особу не выявлялось, политический сыск приносил самые ничтожные результаты, ибо трудно сыскать то, чего нет, а сам факт порядка и спокойствия во вверенном уезде рассматривается как нечто само собой разумеющееся. Всегда так получается, что на виду оказываются восстановители нарушенного порядка, а не его блюстители! Обидно!

Дослужившись до ротмистра, Фаддей Евлампиевич не без оснований полагал, что теперь надолго застрянет в восьмом классном чине. Мечталось, однако, о большем. А кому не мечтается?

Пустые это мечты или не пустые – вот в чем вопрос. Если не пустые, то надо искать способы и средства к их осуществлению. Но как быть, ежели ничего путного изыскать не удается? Неужели придется признать, что ошибся, срезался, как гимназист, часть жизни потратил зря?

И теперь ротмистр Недогреев пребывал в некотором унынии: стоило ли менять армейскую карьеру на жандармскую?

Блистательно провалив в свое время экзамен по географии на приемных испытаниях в Академию Генерального штаба (всего-то навсего упомянул Томск в числе пристаней на Оби!), пехотный поручик Недогреев подал прошение о зачислении на курсы подготовки жандармов. Тут вышла закавыка: из пяти требований к кандидатам Фаддей Евлампиевич соответствовал лишь четырем. Пусть он окончил юнкерское училище по первому разряду и тянул армейскую лямку свыше требуемых шести лет, пусть он не был католиком и не имел долгов – без потомственного дворянства о зачислении на вожделенные курсы оставалось только мечтать.