– Совершенно верно. Такова традиция. Но прилично ли нам обсуждать это?..

– Мне нужны два миллиона и сейчас, – твердо заявила Катенька.

Братец даже на шаг отступил от неожиданности. Прозрев – сделал судорожный вдох.

– Побойся бога! Подумай, кто получит эти деньги!

– Мне все равно! Только бы он был жив. Разве я не вольна распоряжаться своими деньгами?

– Прости, но это деньги государственные…

– Казна не обеднеет!

Любезный брат Митенька лишь всплеснул руками и в перепалку не полез. Видно было к тому же, что сейчас его гораздо больше заботят не чувства сестры, а дела дальневосточного наместничества. Получить в управление территорию размером с пол-Европы, имея всего двадцать два года от роду, – это как пигмею бросить вызов великану.

– Ну хорошо, – вздохнул великий князь. – Что ты от меня-то хочешь?

– Поговори с папá.

– Так я и знал. А самой переговорить не проще ли будет?

Щеки великой княжны вспыхнули.

– Прости. Если ты настолько занят…

– Я занят, – вздохнул Дмитрий Константинович, – но я переговорю… Только не надо меня целовать, пожалуйста! Я считаю, что ты выдумала глупость. Зря ты решила играть роль героини античной трагедии. Самопожертвование тебе совсем не идет. Но это твоя глупость, не моя.

– Пусть глупость!

Женские аргументы, как правило, неотразимы. Митенька только руками развел. Пусть его рациональной душе не чужды были шалости – но возводить глупость в доблесть? Этого великий князь понять не мог.

– А, вот вы где! – Тоненький голосок возвестил о появлении десятилетней Ольги Константиновны, младшей дочери государя. Голосок выдавал обиду на весь белый свет. Государь, недовольный более чем скромными успехами Оленьки в изучении родного языка, проявил крайнюю жестокость: приказал несносному учителю Розендалю продолжать заниматься с великой княжной и в Ливадии. У гимназистов каникулы? Ну и что? «Ты не гимназистка!» – гремел голос Константина Александровича.

И вот теперь вместо морских купаний, пикников и прочих удовольствий несчастная жертва великорусской грамматики ежедневно исписывала по десятку страниц под диктовку придиры-учителя. За каждую ошибку следовал разнос; за пять ошибок несносный тиран оставлял великую княжну без сладкого.

Вот и сейчас глаза Ольги Константиновны были на мокром месте.

– Привет страдательному залогу, – иронически поклонился Митенька.

Младшая великая княжна сердито сверкнула глазами. Только что она хотела пожаловаться на несчастную свою судьбу, чтобы ее утешили, но теперь рвалась в бой. Господь наградил обеих сестер одинаково твердым характером.

Однако великий князь боя не принял.

– Что на сей-то раз случилось? – вопросил он заинтересованно.

Оленька подумала и решила в словесную пикировку не лезть.

– Я написала «карова».

– Правда? – восхитился Митенька. – А как надо?

– Не знаю! Он не снизошел! Это вы, говорит, найдете в моем словаре, ваше высочество! Ничего, кроме словаря, не написал, а туда же – учит!

– Словари не пишут, а составляют, – поправил великий князь и вдруг подмигнул. – В следующий раз пиши это слово через «ы». Проверочное слово – «бык», понятно?

Оленька кивнула, попыталась произнести и тут только догадалась, что братец насмехается. Топнула ножкой, оглянулась – не видит ли кто? – и, показав нахалу язык: «Бе-бе-бе!», – скрылась за кипарисами.

– Маленьких обижать? – Катенька, шутя, взяла брата за ухо.

– Ой! – в комическом ужасе сморщился тот. – Не буду больше, вот крест святой, не буду! Пустите, ваше деепричастие!

Катенька отпустила великокняжеское ухо. Вздохнула о детских ушедших годах. Подумала: а ведь наверняка и братец, и сестрица именно себя полагают сейчас самыми несчастными… Эгоисты! Как смешны их жалкие несчастия!

– Так ты переговоришь с папá?

– Обещал ведь…

Обещанный разговор, однако, не состоялся. Не потому, что великий князь Дмитрий нарушил слово – просто в разговоре о двух миллионах внезапно исчезла надобность.

Из Ялты карьером примчался жандармский ротмистр, привез объемистый пакет. По его получении государь Константин Александрович не вышел на послеобеденную прогулку и покинул кабинет только к ужину. Легкая улыбка на лице государя была сразу же замечена всеми.

– За Лопухина! – неожиданно провозгласил он, подняв бокал «Белого муската красного камня», и не отказал себе в удовольствии смутить пристальным взглядом вспыхнувшую Катеньку. – Вывернулся-таки статский советник! Сутгоф пишет: возглавил подземный бунт в шахтах Шпицбергена, перебил со товарищи невесть сколько пиратов, захватил судно и теперь надеется перенять «Победослав» у Сандвичевых островов. Молодец! Ну да я всегда в него верил…

Ужин прошел превесело. Император поел с аппетитом, много шутил и, рассказав в общих чертах о бунте рабов в угольной преисподней, поднял еще один бокал за счастливое вызволение русских людей из пиратской неволи. Лишь очень опытный наблюдатель мог бы заметить, и то если бы приглядывался специально: государя Константина Александровича что-то тревожит.

Таким наблюдателем оказался великий князь Дмитрий. Катеньке было не до того – сладить бы с бурей переживаний в душе! Но у Мити в душе не штормило.

– Бьюсь об заклад, твой любезный Лопухин выкинул еще какую-то штуку, – сообщил он сестре по окончании ужина.

Внизу в темноте море грызло гальку. Можно было подумать, что оно и впрямь «хрипя, поворачивалось на оси, подобное колесу», как сказанул один провинциальный пиит, насмешив до колик всю Академию изящной словесности. Южная ночь пала на землю и море сразу, не чинясь и не примериваясь. Во дворце слуги зажигали газовые рожки. Потрясающая красота звездного неба завораживала всех, кому не лень смотреть на то, что не приносит дохода. Слева проявилось слабое зарево огней Ялты. Прямо из моря вставало еще одно зарево – взошло созвездие Стрельца, купающееся в звездном тумане. С жужжанием налетел припозднившийся крупный жук, рикошетом отскочил от полей шляпки Катеньки и унесся куда-то.

– Почему ты думаешь, что он еще что-то выкинул? – шепотом спросила великая княжна, делая вид, что любуется морем и небом. Предосторожность не лишняя: десятью ступеньками выше почтительно замерли статс-дама Головина и одна из фрейлин.

– Спустимся ниже, – предложил Дмитрий тоже шепотом. – Возьми меня под руку, не то задашь доктору работы… Осторожно, тут где-то ступенька с щербиной…

По мере того как исчезал запах кипарисов и высаженных на клумбах роз, все острее пахло йодом. Внизу можно было говорить свободно – шум моря надежно заглушал слова.

– Ты не простудишься?

Катенька лишь мотнула головой в нетерпении – какая уж тут простуда, ты не тяни, ты говори скорей!

– Так что ты хотела узнать? Почему я думаю, что Лопухин еще что-то выкинул?

– Да.

– Потому что он такой. Не знаю, что он придумал, но чувствую: непременно что-то придумал. На свой страх и риск.

– Что он мог выкинуть, как ты думаешь? – с сильно бьющимся сердцем спросила Катенька.

– Господи, да я-то откуда знаю? Думаю, что и папá не знает. Полагаю, впрочем, что какова бы ни была его авантюра, вреда от нее не будет. У твоего предмета в голове что угодно, только не хлопчатая бумага. Держу пари, скоро мы все узнаем.

– Каким образом?

– Из газет. А о чем не узнаем, о том догадаемся. Хотя дело тут такое, что догадываться, пожалуй, и вредно… Честное слово, этот человек в моем вкусе. Буду просить папá, чтобы он командировал Лопухина ко мне во Владивосток на год-два.

Екатерина Константиновна вздрогнула от неожиданности.

– Для чего он тебе?

– Распутывать интриги, разрубать гордиевы узлы… да мало ли! Толком не объясню, но чую: пригодится. Большую пользу может принести в умелых руках.

– Ты говоришь о человеке, как о вещи! – сердито перебила брата сестра.

Укол не достиг цели.

– Ну конечно! – с обезоруживающим простодушием отозвался Митенька. – Ты знаешь, я увлекаюсь техникой… В сущности, искусство управлять людьми есть не что иное, как умение толково применять инструменты и материалы. Наверное, можно забить гвоздь двуручной пилой, но к чему мучить себя и инструмент? Всякой вещи свое дело, и всякому человеку тоже.