– Да почти ничего, – пожала плечами Маргарита. – Шампанское пару глотков, вино… сухое.

– Красное или белое?

– Красное.

– Красное вино пьют эмоциональные страстные натуры. Они неподражаемы в… – Владлен осекся, сообразив, что может быть понят превратно.

– В чём?

– В опьянении.

Маргарита улыбнулась:

– Я ещё ни разу не была пьяной.

– Этот порок мы преодолеем. Чего ещё ты не умеешь?

– Готовить. Поэтому я была плохой женой.

– Все плохие жёны начинали как хорошие невесты. Готовить можно научиться, было бы желание. К примеру, я тоже не умел готовить, да нужда заставила овладеть этим искусством. Теперь я умею почти всё. – Он подумал. – Хотя мама готовит лучше.

Официант принёс вино, показал бутылку, плеснул в бокал.

Владлен покрутил бокал, пригубил вино, кивнул:

– Вы правы, оно нежное, наливайте.

Официант налил два бокала, удалился.

– За что выпьем? – подняла бокал Маргарита.

– За приятное знакомство, – поднял свой Владлен. – Если честно, я даже не надеялся, что ты согласишься встретиться. А теперь у меня такое чувство, будто мы знакомы с детства.

Они чокнулись, отпили по глотку.

– Вкусное, – похвалила Маргарита, – и совсем не кислое. Что ты на меня так смотришь?

– Любуюсь, – откровенно признался Владлен. – Ты красивая. Хотя мой друг любит повторять, что счастье – иметь красивую жену и горе – иметь такое счастье.

Маргарита засмеялась.

– Твой друг оригинал. Ему повезло?

– В каком смысле?

– Жена у него красивая или уродка?

– Он был женат трижды, так что его поиск не закончен.

Принесли пти пате.

– На вид очень аппетитно, – сказала Маргарита. – Но если я буду есть пирожки, то располнею.

– Боишься располнеть – выпей пятьдесят граммов коньяку.

– И что, помогает?

– Коньяк притупляет чувство страха.

Маргарита снова засмеялась, взялась за пирожки.

Пти пате оказались очень вкусными, Владлен даже пожалел, что заказал всего три пирожка. Но потом принесли стерлядь, и думать о другом стало недосуг.

Они с удовольствием поужинали, болтая обо всём на свете, что интересовало обоих, и закончили трапезу зелёным чаем со сладкими «вкусностями», которые соблазнилась отведать Маргарита.

Потом Владлен провожал девушку домой, читал стихи и, когда она ушла, – никаких поцелуев, никаких обещаний будущих встреч, только номер телефона и задумчивое «позвони», – долго смотрел на окно её спальни на седьмом этаже дома в Бутове. Опомнился он, когда взошла луна, в половине двенадцатого.

Пришлось ловить такси и мчаться на вокзал, чтобы не опоздать на поезд в Воронеж. Но и в поезде он долго не мог уснуть, вспоминая встречу с Марго, её смех, мягкие шутки, расставание у подъезда, пока наконец под утро не пришёл сон: сам Пушкин Александр Сергеевич сошёл с пьедестала на Пушкинской площади в Москве, обнял его за плечи и пророкотал:

– Ай да Владлен Денисович, ай да сукин сын, неужто влюбился?..

В квартиру Тихомиров вошёл в одиннадцать часов утра и остановился у двери, озадаченный помехой.

Одежда из шкафа в прихожей лежала на полу!

То же самое обнаружилось в гостиной и в спальне: разгром, разбросанные по всем углам вещи, одежда, книги. На столе в кабинете стоял включённый компьютер. Дискеты с текстами произведений исчезли, на столе валялся расколотый надвое пластмассовый держатель дискет. В воздухе стоял заметный запах чего-то кисло-горького, как сгоревший порох.

Владлен, ошарашенный увиденным, начал было собирать книги, машинально тронул клавишу на клавиатуре, но экран монитора остался пустым, блекло-водянистым, как дно ручья. Ни одна программа, в том числе Windows, не включалась. Через минуту стало ясно, что записи в компьютере стёрты. Все! Не сохранилось ничего, в том числе – хранящиеся в памяти файлы романов.

– Ни хрена себе! – пробормотал Владлен, опускаясь на стул. – Кто же это здесь похозяйничал?!

Зазвонил телефон.

Владлен вздрогнул, потянулся к трубке.

– Тихомиров? – зазвучал в трубке густой, астматичный мужской голос.

– Слушаю вас.

– Забери свой роман из издательства!

– Что?! Вы о чём?! Кто вы?!

– Забери роман, Достоевский! Иначе будет плохо и тебе, и твоим друзьям в издательстве! Понял? Вспомни совет.

– К-какой совет?

– Твоего дружка-однокашника: думай много, говори мало и ничего не пиши.

– Что за идиотизм! – возмутился Владлен. – Кто это шутит?!

– Шутки кончились, писака! Мы тебя предупредили!

В трубке зазвучали гудки отбоя.

– Мать вашу! – выдохнул Владлен, сжимая в руке телефон и видя перед собой лицо Маргариты.

Давно Крутов не чувствовал такого подъёма сил.

За день он успел сделать множество дел, решил кучу проблем, пообщался с Ираклием, приехавшим на сход Славянских Общин, и даже позанимался спортом: он больше полутора часов играл со старшеклассниками Школы Шерстнева в волейбол.

Приехал домой, довольный миром и собой. Поделился с женой мыслями о предстоящей поездке в Москву, покосился на её животик под полупрозрачным кимоно. Она перехватила его взгляд, покачала пальцем:

– Не сглазь!

– Да я не глазливый, – улыбнулся он, обнимая Елизавету, сделал строгое лицо. – Не повторить ли нам процесс? Чтобы не сомневаться в успехе посева?

Она засмеялась, выскользнула из объятий мужа.

– Вечером, муженёк, вечером, сейчас к тебе придут гости, не забыл?

Он спохватился, кинул взгляд на часы:

– Накрывай на стол, я сейчас.

Но переодеться Крутов не успел. В его кабинете уже сидели гости, умеющие пользоваться легкоступом. Это были волхвы, пестователи Общины «Родолюбие» Онуфрий и Дементий. Онуфрий, высокий, худой, седоголовый, прибыл из Фошни Жуковского района Брянской губернии, Дементий – кряжистый, темнолицый, с лысиной на полчерепа, полная противоположность Онуфрия, – из Воронежа. Оба встали, когда вошёл Крутов, поклонились, демонстрируя почтение.

– Извините, отцы, – сказал Крутов, пожимая руки обоим, – увлёкся спортом, только явился вот. Ужинать будем?

– Недосуг, – качнул головой Онуфрий. – Время, которое у нас есть, – это возможности, которых у нас нет.

– Философ доморощенный, – усмехнулся Дементий. – Сразу видно, что ты бывший учитель семинарии.

– Я просто праведник.

– Праведную жизнь обычно начинают вести тогда, когда на грешную уже не остаётся ни сил, ни желаний.

– Человек, обладающий разумом, всегда будет вести себя соответственно внутренним законам совести.

– Разум – хитрая сволочь, – согласился Дементий, – всё время велит делать не то, что хочется.

Крутов рассмеялся.

– Вы напомнили мне разговор двух пенсионеров. Один со вздохом говорит: «Старость – не радость». Второй ему ворчливо отвечает: «И молодость – гадость!» Если дорожите временем – начинайте.

– Слушаюсь, Владыко, – смиренно сказал Онуфрий. – Ведомо ли тебе, что наши аналитики сделали общий соцанализ развития России?

– Ведомо.

– Тогда тебе должен быть понятен сценарий развития событий, предлагаемый агентами влияния Синклита.

– В России сейчас возможны два варианта развития событий, – усмехнулся Егор Лукич. – Наихудший и маловероятный. Диктатуры не предвидится, что не даёт повода для оптимизма, а демократия выродилась в паразитическую форму существования – похеризм. Однако нам есть над чем работать, об этом и поговорим.

– Какой-то остроумец заметил, – проворчал Дементий, – что диктатура плоха тем, что ограничивает возможности ума, демократия же нехороша тем, что в ней не ограничены права глупости.

– Как сказал другой остроумец: с глупостью даже боги бороться бессильны. Но к делу, други.

– Никифор Хмель завершает свою миссию в Брянской губернии, – сказал Онуфрий. – Но это паллиатив. На какое-то время чёрная паутина там увянет одновременно с ликвидацией «спортивного» Клуба и местных агентов Синклита, но вряд ли надолго. Нам же надо уберечь Серебряного мальчика и не привлечь внимание к Школе Шерстнева.