Бомбежка прекратилась, наступила тишина, но отбоя воздушной тревоги не было.

— Я просмотрел заметки Шалго, — продолжал Шликкен, — те, что остались, потому что многое он сжег; затем приступил к сплетению нитей, или, если хотите, к складыванию мозаики. Я нашел донесения агента Шалго. Они оказались крайне интересными. В результате, с одной стороны, оставалось в силе мое предположение, что убийство было совершено Борши и Домбаи; на основании же донесения агента Шалго я выдвинул предположение номер два: Кальман Борши и Пал Шуба — одно лицо.

Кальману показалось, что стул под ним закачался. Ему стоило огромнейшего напряжения воли с улыбкой произнести:

— Неужели?

— Именно так. Свое предположение я основывал на следующем. Агент сообщил, что на виллу нанят новый садовник, фельдфебель из юнкеров Пал Шуба, инвалид войны. Шубу приняли на работу в тот самый день, когда сбежал Кальман Борши. Шавош заявил о намерении Борши дезертировать и в то же время устроил Шубу на работу.

— Это действительно логично.

— Безусловно, — кивнул Шликкен. — В другом донесении агента сообщается, что утром четвертого марта у Шубы в гостях побывал лейтенант с женой. На рассвете пятого марта они уехали. Не забудьте, что в ту ночь произошло убийство. Но мои предположения еще надо было доказать. Я приступил к этому, и разочарование последовало за разочарованием. Дал указание начать слежку за Шавошем. И услышал о нем наилучшие отзывы. Надежный человек, настоящий венгерский патриот. Выяснилось, что Шавош не только вас устроил, но и почти каждого из выздоравливающих в клинике больных определял на место.

— Это и я могу подтвердить, — сказал Кальман, немного успокоившись.

— Я запросил в прокуратуре дела на Кальмана Борши и Шандора Домбаи. И новые разочарования постигли меня. В делах я обнаружил три видовых открытки. Открытки были переданы в прокуратуру главным врачом Шавошем. Все три были присланы Кальманом Борши. Первая открытка прибыла из Стамбула, остальные две из Каира; последняя датирована вторым марта. Специалисты-графологи определили, что письма не подделаны. Марки, а также штампы на открытках настоящие… Вот видите, дорогой Шуба, каким путем вы подпали под подозрение.

— У меня мороз пробежал по коже, господин майор. Ваш агент находился на вилле?

— Агент Шалго. После всего этого я стал пристально следить за вами. Видите ли, мне также не понравилось, что вы скрыли от меня свою любовь к Марианне. Это можно всячески объяснить и оправдать, но мне это не понравилось. Мы провели следствие. Все совпадало. Ваше ранение, госпиталь в Киеве, клиника. К сожалению, не удалось устроить очную ставку с вашей матерью, потому что село Велика оказалось в зоне, контролируемой партизанами. Я показал вашу фотокарточку Топойе, но он не опознал вас. Согласно донесению, ту ночь вы провели с Марианной. Лейтенант и его жена спали в вашей комнате. Вся моя работа на протяжении многих недель и мои предположения пошли насмарку. Однако Кэмпбел и главный врач Шавош не выходили у меня из головы. — Он замолчал и стал прохаживаться по комнате. Наконец продолжил: — И все же, несмотря на разочарования и неудачи, мне удалось поймать убийцу.

— Поймали? — спросил с удивлением Кальман.

— Поймал, дорогой Шуба.

— Это действительно увлекательно, как в детективном романе, — улыбнулся Кальман. — И кто же убийца?

— Вы, Кальман Борши.

На мгновение наступила тишина. Затем Кальман начал громко смеяться.

— Простите, господин майор, — сказал он, все еще продолжая смеяться. — Вы обладаете поразительными способностями к юмору.

— Юмор — это соль жизни, дорогой мой. Я, конечно, знал, что вы не признаетесь в убийстве, — проговорил Шликкен. — К разоблачению серьезного противника, — продолжал майор, — я обычно готовлюсь очень тщательно.

— Но почему вы, господин майор, думаете, что я — это Кальман Борши и что именно я убил Хельмеци?

— Я не думаю, я знаю. Расследование, мой дорогой друг, почти искусство. Вы не заметили, что во время допросов я ни разу не спросил вас о лейтенанте и его жене?

— А я бы охотно ответил.

— Придет очередь и этому, — сказал Шликкен. — Вы помните, как вы, немного надломленный, явились ко мне, чтобы давать показания?

— Помню. Я даже вспоминаю, что в это время по радио передавали «Реквием» Моцарта.

— Это была радиола. Хотите послушать?

— С удовольствием. Я думаю, что после бомбежки это было бы весьма кстати.

Шликкен подошел к столику, включил радиолу. Зазвучала мрачная музыка Моцарта. Кальман взглянул на улыбающееся лицо майора. Вдруг музыка оборвалась, только слышался монотонный шум аппарата, и Кальман увидел, что это не радиола, а что-то иное, таких машин он никогда не видел. Неожиданно он услышал голос умирающей Марианны, ясно произносящей его имя: «Кальман…»

Он закрыл глаза, ухватился обеими руками за сиденье, с трудом сдержав себя, чтобы не закричать.

Шликкен смотрел в исказившееся лицо молодого человека и улыбался.

Они оба слушали шепот Марианны:

«Кальман… Я думала, когда кончится война, мы весь день от зари до зари станем бродить по городу».

Майор выключил аппарат.

— Пока и этого достаточно, — сказал он и подошел к Кальману.

Молодой человек открыл глаза. Отсутствующим взглядом посмотрел на Тодта, затем перевел глаза на Шликкена. Вот теперь он уже должен драться за свою жизнь.

— Бедная Марианна… — произнес он тихо. — Это была бесчеловечная, жестокая шутка, господин майор. Вы хотите, чтобы я работал у вас, и в то же время так шутите со мной. Вы знаете, как я любил свою невесту. Вы подозреваете меня, и этого вам недостаточно, вы еще воспроизводите голос несчастной.

Шликкен вытаращил на него глаза.

— Что?! Я шучу? Я подозреваю? — Он уже терял терпение. — Объясните мне, почему из Пала Шубы вы стали Кальманом? И зачем врали, изворачивались?

Кальман, сохраняя серьезность, взглянул на майора.

— Я вас понял. Зная содержание подслушанного разговора, вы, господин майор, предполагаете, что я — Кальман Борши. Этот разговор свидетельствует лишь о том, что я очень любил свою невесту и что я лгал вам. Но я ведь в конце концов сообщил место, где спрятано оружие, кроме того, сообщил две фамилии.

Майор покачал головой.

— Ах, черт побери! Только вы забыли рассказать, что Резге и Кубиш бежали в Словакию.

— Но тогда докажите, что я не Пал Шуба. Устройте очную ставку с моей матерью, фронтовыми товарищами, с обслуживающим персоналом клиники.

— А имя Кальман?

— Пожалуйста, посмотрите мой листок для прописки или инвалидную книжку.

— Что мне там смотреть?

— Моего отца звали Кальманом. Я терпеть не мог имя Пал и очень любил своего отца и его имя. Да и вообще дома меня звали Кальманом. Когда Марианна стала моей, я попросил ее, чтобы, когда мы бываем вдвоем, она звала меня Кальманом. Господин майор, я честно выполнял все ваши задания. Что вы, собственно, хотите от меня?

— Вы ловко защищаетесь, молодой человек, — сказал майор одобрительно и взглянул на Тодта. Капитан пожал плечами. — Когда я впервые прослушал запись, у меня возникли сомнения…

Кальман перебил его:

— Господин майор, ваш агент находился на вилле. Насколько я помню, агент сообщил, что четвертого ночью, когда произошло убийство, я был вместе с Марианной. Это неправда. Ту ночь я провел с Илоной Хорват. Вот какое «достоверное» донесение вы получили от своего агента.

— Совершенно справедливо, но вы и после убийства могли пойти к своей невесте. Вы оба умеете конспирироваться.

— Я прошу вас, господин майор, устроить мне очную ставку с Илоной Хорват.

— Это что-то новое. Действительно нужно проверить. Заметьте себе, капитан. У вас нервы — как канаты, молодой человек, — сказал Шликкен, обращаясь к Кальману. — Я признаю, что здесь имеется много противоречивых моментов. Я, конечно, видел эти противоречия уже давно. Знаете, что я сделал? То, что обычно делают драматурги. Я начал с третьего акта. Я остался при своем идефиксе, что вы — Кальман Борши. И тогда я спросил себя, что бы сделал Кальман Борши, если бы узнал, что его товарища Шандора Домбаи схватили? Если бы я был Борши, то немедленно поставил бы в известность человека, для которого опасен провал Домбаи. И вот вы узнали, что Домбаи находится здесь, в подвале. Как же вы поступили? — Кальман молчал. — В прошлом веке один датский ученый изобрел звукозаписывающий аппарат. Мы применяем его всего года два. Особенно я, потому что обожаю технику. Мы устанавливаем чувствительный микрофон куда-либо и затем записываем разговор на магнитную ленту. Хотите, чтобы я воспроизвел ночь, проведенную вами с Илонкой? Благодарение богу, вы очень внятно говорили. И имя доктора Шавоша произносили довольно четко.