Дурнев пожал плечами:

– Ничего не понимаю. Верховная коллегия! – сказал он.

– Постой, Германчик! Не отказывайся! Вдруг нам еще одну мигалку дадут? А то что за дела: езжу в супермаркет без мигалки! Мне уже стыдно показываться на глаза Айседоре Котлеткиной! У этой лимитчицы, вообрази, кроме мигалки, настоящая БМП в качестве машины сопровождения! – рассердилась супруга.

Депутат с беспокойством покосился на дверь соседа и нырнул в свою квартиру.

– Тшш! Ты что, спятила?! Сколько раз тебе говорить, чтоб ты с Айседоркой не ругалась! Котлеткину не сегодня-завтра еще звезду дадут! Ты соображаешь, кем он тогда будет! И потом, он мне полезен! Он вчера обещал купить у меня двести вагонов старых женских чулок! – зашипел он на жену.

– Чулки в армию? Зачем? – удивилась она.

Дядя Герман таинственно поднес палец к губам:

– Тшш! Государственная тайна. Я даже и не вникаю. Может, на ракеты натягивать будут для конспирации. А может, маскировочные сетки сплетут. Тут и переделывать ничего не надо: чулки-то все равно дырявые.

Мадам выдернула письмо из пальцев мужа, внимательно изучила его и сказала:

– Германчик, мы же с тобой не знаем, что такое «В.А.М.П.И.Р.». Вдруг это что-то хорошее? Ну, например… ээ… Всемирная ассоциация медовых пряников и рогаликов.

– Чушь! Не хочу руководить пряниками! – с презрением воскликнул он.

Его супруга вновь скользнула взглядом по строчкам и страдальчески наморщила лоб в мыслительном усилии.

– Германчик, заинька, послушай!.. – начала она.

Ее супруг сперва пожелтел, а затем побагровел.

– ЧТО ТЫ СКАЗАЛА?! – прохрипел он.

Спохватившись, Дурнева зажала себе рот рукой. На все названия зверьков с длинными задними лапами у них в семье было наложено табу. Всякий раз, собираясь включать телевизор, супруга внимательно изучала программу, чтобы быть абсолютно уверенной, что там не окажется ничего ушастого.

– Ой, Германчик, прости! Не знаю, что на меня нашло! – пискнула она. – Я хотела сказать, вдруг В.А.М.П.И.Р. – это Всемирная ассоциация межнациональной прессы и радиовещания?

Герман Никитич перестал менять цвета. Вместо этого он приятно порозовел и слегка подпрыгнул от возбуждения.

– Точно! Ты права, золотце! Как я сам не догадался! В.А.М.П.И.Р. – Всемирная ассоциация межнациональной прессы и радиовещания! – воодушевился он. На глаза у самого доброго депутата навернулись слезы. – Я знал! Я предчувствовал, я надеялся! Моя общественная деятельность и незапятнанная репутация известны всем! Свободная демократическая пресса выбрала меня своим главой!.. Согласись, Нинеличка, это исключительно мудрый и дальновидный выбор! – умиленно всхлипнул он, обрушиваясь на диван.

– Да, дорогой! – кивнула она.

Такса Полтора Километра вылезла из-под дивана и залаяла, со старческой злобой плюя дяде Герману на тапки. Она терпеть не могла, когда над ней сотрясают крышу. Разошедшийся депутат прицельным пинком зафутболил таксу обратно.

– А ну цыц, ты, пиарщица беспринципная! Знай свое место!.. Да я за свободу слова кого угодно заткну! Пусть эти ослы в Думе еще раз попробуют отключить мой микрофон! Я их… Я им… Короче, я пока не знаю, что я сделаю, но они пожалеют! – бушевал Дурнев.

Он вскочил, выпрямился во весь свой немалый рост и воскликнул:

– Эй, вы там, я согласен быть почетным председателем В.А.М.П.И.Р. и получить все регалии! Нинель, посмотри, есть ли на конверте адрес или телефон? Я им отвечу!

– Германчик, я не знаю, где конверт! Он только что был здесь, а как только ты крикнул, что согласен, он куда-то улетел! – испуганно сообщила ему супруга.

Директор фирмы «Носки секонд-хенд» оцепенел:

– КАК УЛЕТЕЛ?! ВРАНЬЕ! Его небось утащила эта мерзкая собака! Эй, ты, вылезай! Нинель, дай швабру!

Внезапно письмо из Долины Малокровия сорвалось с дивана и, трепеща краями, попыталось улепетнуть в форточку вслед за конвертом.

– Не-е-е-ет! А ну остановись! Лови его, Пипа!

Издав нечеловеческий вопль одураченного карьериста, самый добрый депутат бросился вдогонку. Пытаясь схватить письмо, он размахивал руками, как в засекреченной шаолиньской школе ветряных мельниц. В той самой школе, куда дядя Герман на заре своего предпринимательства удачно продал семьдесят уцененных пепельниц «Мечта пожарного» под видом курительниц фимиама из царской коллекции бронзы. Дурневу почти удалось схватить письмо, но лист вспыхнул у него в руках. Коричневая огненная точка, возникшая сначала в центре, мгновение спустя превратилась в синеватое пламя, охватившее все письмо.

Дурнев замер посреди комнаты, с позеленевшим лицом разглядывая крупные хлопья пепла на ковре.

– Все пропало! Мы не запомнили адреса! – убито сказал он.

Тетя Нинель с ужасом уставилась на мужа. На ее верхней губе выступили крупные капли пота.

– Котик, только ты, пожалуйста, не пугайся… – сказала она.

– Что еще такое?

– Твои зу… зубы…

Дурнев уже и сам ощутил, что с его зубами что-то не в порядке. Зажав рот ладонью, он метнулся к зеркалу. Здесь он нерешительно убрал руку. Четыре тонких острых клыка – два сверху и два снизу – сходились почти впритык.

– Нинель! Кажется, я теперь знаю, что такое В.А.М.П.И.Р.! – хрипло проговорил дядя Герман.

Ванька Валялкин уцепился за зубец и, свесившись вниз, потянул к себе незакрепленный конец полотна. На полотне вспыхнули алые буквы:

Озорной порыв ветра рванул перетяжку, и Ванька, не успевший ее закрепить, едва не слетел со стены. Таня и Баб-Ягун чудом успели поймать его дрыгающие ноги.

– Уф! Что за свинство использовать третьекурсников – почти уже четверокурсников – для всякой ерунды! Перетяжки могли повесить и дрессированные гарпии! – заворчал Ванька.

– Угу, могли! Только изодрали бы их когтями. А как бы от них потом воняло! Не продохнешь! – заявил Ягун.

– Враки! Не воняло бы! Среди гарпий попадаются вполне приличные. Спроси у Тарараха! – заспорил Валялкин.

– Не придирайся, маечник! Подумаешь, всего девяносто перетяжек. Зато за это мы сможем сесть в первом ряду. Даже ближе чем преподаватели. Я договорился! – успокоил его Баб-Ягун.

– В прошлый раз на великаньих бегах ты тоже договаривался! В результате нас засунули в самый неудобный сектор, да еще рядом с Поклепом! – напомнил Ванька.

– Мамочка моя бабуся! Да откуда же я знал, что Поклеп туда сядет? Не мог же я ему запретить расположиться прямо у нас перед носом, да еще болтать все время со своей русалкой! На этот раз все будет иначе! – заверил Ягун.

Таня с сомнением покосилась на него.

– Ладно, чего спорить, – сказала она примирительно. – Четыре перетяжки мы уже повесили. Одну упустили. Осталось всего-то восемьдесят пять!

С того памятного дня, когда был матч с невидимками, прошло уже больше полутора лет. И эти полтора года никак нельзя было назвать бесцветными или малосодержательными.

В жизни – будь то жизнь лопухоида или мага – редко что происходит постепенно. Гораздо чаще судьба, подкравшись, ударяет нас по затылку хлопушкой внезапности. То ты скромный служащий, уныло коротающий день на офисном стульчике перед надоевшим до чертиков монитором, – то вдруг такая закрутит тебя круговерть, что и директор банка будет долго трясти твою руку, не замечая пролившегося ему на колени кофе.

Или иначе: семьдесят лет крепи́тся лопухоид, бегает по утрам, полощет горло содой – чтобы однажды проснуться седым, со стреляющими коленками, отвисшей челюстью и, посмотрев в зеркало, печально сказать:

– Доброе утро! Эй, родственники, дайте мне, что ли, пистолет и полстакана зеленки!

Но бывают и приятные преображения. Школьник, стоявший на физкультуре едва ли не последним по росту, явится вдруг в сентябре рослым детиной с ломающимся баском, и главный его обидчик, прежде задиравший его на каждой перемене, будто случайно встанет поближе к учителю.